Сергей Есин - Дневник. 2009 год.
Обошли весь храм. Все те же вопросы возникали в сознании: почему разрушили, как поднялась рука, какое это трагическое безобразие эпохи и как в борьбе с народной душой осквернила себя именно та власть, в которую я глубоко и искренне верил в течение многих лет и продолжаю верить сейчас.
Пока человек жив и помнит ушедших, они живут в его памяти, и они продолжают быть реальнее многого другого живого и сиюминутно происходящего. И когда этот живой ставит свечи, поминает одного за другим умерших родственников – это очень освобождает сознание. В храме, когда я ставил на канон свечи, я помянул всех: дедушку, бабушку, маму, отца, теток, двоюродных сестер, своего крестного. Откуда это берется – такое очищающее духовное парение и сопутствующее глубокое внутреннее удовлетворение?
Были еще и другие соображения, когда прошлись по новому пешеходному мосту через реку, когда закусили в трапезной возле зала церковных соборов. Кажется, первоначально собор не имел такого мощного, с гаражами и службами, цоколя. А, оказывается, мост построен потому, что под ним огромный магазин, который пока из-за кризиса не открылся. Самое незабываемое, вдруг отпустившее мою душу, это мгновенья, когда, набрав чуть ли не двадцать свечей, я ставил их одну за другую на канон, каждый раз внимательно вспоминая дорогое мне лицо близких и ушедших навсегда родных и близких. Господи, прости меня, грешного.
Весь вечер дома дочитывал монографию В. К. Харченко. Надо написать ей письмо.
21 июня, понедельник. Собственно говоря, уже несколько дней Дневник почти не пишу. Голова моя постепенно распухает; не обладая такой академической бесстрастной памятью, как, скажем, наш ректор, я вынужден обрывки впечатлений силой удерживать в сознании. Я иногда долго держу их в голове, чтобы не забыть какую-нибудь находку для романа или просто какую-либо деталь, наконец, когда вписываю ее в основной текст, просто счастлив – можно забыть и отделаться от наваждения.
Утром состоялись экзамены магистров. Их у нас в этом году четверо. Экзамены прошли, в отличие от прошлого года, достаточно успешно. Были составлены серьезные билеты, на которые получены интересные и полные ответы. Одна лишь «четверка» у Денисова, а Милюкова, Чередниченко и Луганская получили «пять». Для меня это важно потому, что в прошлом году я настаивал и на большей комиссии, и на расширенной программе, и вообще, на повышении требований. Кстати, когда объявили результаты, то отчетливо сознавая, что все проговоренное немедленно разносится по институту, я предупредил ребят, что на следующий год требования к экзаменам магистров и к их работам будут ужесточены.
Перед экзаменами довольно долго разговаривал с Марией Валерьевной. Она поведала массу интересного о положении дел в МГУ. Она там сейчас работает. Все не так безмятежно и просто, как кажется. Говорила и о своем бывшем муже, известном физике. Как он (его, кстати, зовут, как и меня, Сергей, фамилию его не пишу умышленно) поступал в аспирантуру к знаменитому ученому Боголепову. Когда вопрос о поступлении был фактически уже решен, этот старый человек вызвал к себе своего будущего ученика, чтобы задать ему несколько вопросов: верит ли он в Бога? православный ли он человек, крещен ли? И – представляю, как этот парень, физик и математик, колебался: не знал, как ответить. Теперь работает где-то за границей. Физик сатаны, – работает на коллайдере.
22 июня, вторник. Опять с утра ездил по разнообразным нотариальным делам. К часу дня уже был в институте. Обедал с М. Ю. Стояновским, в обед обменивались телевизионными новостями.
Вчера была попытка теракта по отношению к президенту Ингушетии. Утром, при поездке на работу машину президента подорвали. Террорист-смертник взорвал припаркованную машину. Погиб шофер и, кажется, охранник, самого президента уже перевезли в Москву, состояние у него тяжелое. Судя по информации, ранение, в том числе и в голову.
С одной стороны, криминальные разборки в верхах и против верхов, с другой – цивилизованное воровство крупных чиновников. За сегодняшний день нам продемонстрированы два дела: на пять лет посадили начальника Владивостокской таможни и на семь с половиной лет мэра подмосковного Красноармейска. Подробности описывать скучно, но все это – миллионные кражи и взятки. Что же это за власть и страна, что же это за мораль у людей власти и как эта власть отбирает людей на высокие посты!
Вот об этом, а также о нашем любимом министерстве поговорили за обедом. В ответ на недовольство общества деятельностью министерства образования, оно отвечает требованием справок, отчетов, требует выполнение нелепых директив.
В два часа началась процедура вручения диплома заочникам. Меня всегда заочники интересовали, а за эту весну я еще и прочел человек двадцать-двадцать пять прозаиков и несколько драматургов. Опять убедился, что они крепче нашего очного молоднякаи им есть что сказать. Я заочникам симпатизирую, я и сам был заочником. Решил, что надо бы подарить им по книге «Власть слова» из запаса, который мне достался от «Литературной газеты». Большинство, как и бывало, уедут к себе на родину, начнут вести какие-нибудь курсы или студии. Вот тут-то книга с массой советов и суждений об искусстве прозы им и пригодится. Что-то подобное я говорил в своей речи на вручении дипломов. После меня говорили еще М. П. Лобанов и С. Ю. Куняев.
Наверное, больше года я не был в актовом зале. Вдоль стен повешены картины и портреты кого-то из современных, не самых плохих, но и не лучших художников-реалистов. Приглядевшись к этим произведениям искусства, я просто ахнул. Прямо передо мной, над сценой и кафедрой висел портрет нашего ректора. Приглядевшись к другим лицам, я обнаружил здесь и его сына Федю. Какая-то фамильная галерея. Все ничего, если бы портреты были лучше и мастеровитее написаны. Я люблю произведения искусства, а не скоропись. Надо бы разузнать откуда появился такой шустрый реалист.
Всей церемонии мне увидеть не пришлось. Еще раньше я договорился с Е. Я., что приду к ней ровно в три часа и кое-что подиктую. Волновали меня в первую очередь дневники, надо было ответить и на письмо Вере Константиновне. Монографию ее прочел, но были соображения и замечания. Как она это примет, не знаю. Также надо было еще махнуть характеристики на свой семинар. Все это я не спеша диктовал, а тем времени забегала лаборант, сообщая, что заочники собрались в 23-й аудитории и требуют меня. Часа через полтора я все закончив и, накинув пиджак – ах, какой был жаркий день! – пошел в аудиторию.
Я еще никогда не слышал таких аплодисментов и приветственных криков. Так кричат только Аршавину или Алле Пугачевой. Мне даже было чуть неловко, за столами сидели многие наши преподаватели и ректор. Я даже сказал: «Ребята, не надо так громко. Не вызывайте ко мне дополнительное недоброжелательство начальства». Шутку поняли, тут же мне поднесли и рюмку с суворовской закуской – лук с салом на куске хлеба, а потом и памятный подарок – большой и тяжелый парусный корабль из оникса с часами в виде штурвала и надписью на металлической пластинке. Слова знакомые, из Пастернака: «Привлечь к себе любовь пространства. Услышать будущего зов». Очень лестно и трогательно. Потом, особенно девчонки, все время ко мне приставали, чтобы я с ними сфотографировался.
После всех этих треволнений еле-еле приплелся домой. Принялся писать Вере Константиновне.
«Дорогая Вера Константиновна!
Естественно, я получил Вашу посылку и прочел. У талантливого человека не может быть неталантливой работы, я бы даже сказал, что эта монография, лучшее из того, что Вы написали обо мне. Но, тем не менее, у меня есть замечания.
Лучшая часть – последняя лингвистическая, снабженная обильным цитированием. Мне показалось менее интересным, даже несколько вялым само начало. Думаю, связано это с тем – говорю здесь уже не как автор, а как литературовед, – что Вы недостаточно высветили общественное значение Дневников. Не объяснили причину, почему они так читаются, почему стали некоторым событием в литературе, почему при всей громаде изданного в этом жанре, их каким-то образом заметили. Частично эту проблему Вы намечаете в конце монографии. В начале же, почти лишенный информационного повода, читатель недоумевает – чего собственно городят сыр-бор…
Я не буду продолжать тему дальше, но остановлюсь на главе, которую Вы назвали «О чем не будет написано». Дело здесь не в еврейском вопросе – вообще, мне кажется, этот вопрос Вы в моей интерпретации воспринимаете как-то очень робко, даже по школьному… Я уже Вам писал, а может быть, послал книжку, сложившуюся как результат моей переписки с Марком Авербухом. В «Литературной газете» напечатано замечательное предисловие к ней известного критика Е. Ю. Сидорова. Вот там все очень точно объяснено. Конечно, и Ваша монография может обойтись без этого, но в том же разделе Вы пишете, что не хотите рассматривать заметки, которые я написал для «Труда». С одной стороны – это справедливо. Неужели Вы думаете, что я включал бы в «Дневник» эти заметки и вообще осложнил бы «Дневник» довольно многочисленными вставками посторонних текстов, если бы не понимал, что из всего этого разнохарактерного материала создается социальный и культурный ф о н , без которого ни одна литература не существует. Тот мерцающий фон, из которого и возникают смыслы. Можно об этом продолжить, но думаю, что Вы – человек быстро и четко все понижающий, поймете меня. Успех книги и успех любого автора – это искренность и смелость. И то и другое надо искать в своей душе.
