Александр Маркелов - Торпедный веер
— Не увидим, так нащупаем, — приговаривал главстаршина, надевая скафандр. — Не впервой…
Более часа находился водолаз за бортом, не подавая никаких знаков. Наконец просигналил:
— Возвращаюсь!
— Заклинило руль, товарищ капитан-лейтенант, — докладывал он. — Перо погнуло, пятку отбило. Нужен автоген… — Сергеев смешно моргал рыжими ресницами, приглаживая мокрый чуб.
Снарядили ремонтников. Грешилов сам инструктировал каждого, как и что нужно сделать, предупреждал, чтобы не суетились, делали обстоятельно. Михаил Васильевич был убежден, что прав Бодаревский: лодку противник не обнаружил, бомбежка — дело случайное. Так что можно работать не торопясь.
Прошло еще два часа. Потехин находился в командирской каюте, когда ощутил под собой легкие толчки. «Малютка» словно бы заворковала, вздрогнула, шевельнулась стальным телом. Открылась дверь каюты, и в проеме показалась черная борода.
— Все в порядке, товарищ капитан-лейтенант? — Володя еле сдержал себя, чтобы не броситься командиру в объятия.
— Выпутались… — устало проговорил Грешилов. И принялся объяснять летчику малопонятными терминами все подробности. Потом махнул рукой: какое это теперь имело значение, «Малютка» шла и это было главное. Но не забилось бы ее стальное сердце, если бы не люди. Советские люди.
Вскоре после этого случая Грешилов был назначен командиром Щ-215. Жалко было расставаться с экипажем «Малютки». Двадцать раз выходил с ним на задание, шесть кораблей потопили. Подлодке было присвоено звание гвардейской.
Бодаревский провожал своего командира. Несколько будничных фраз, суровое мужское рукопожатие — чтобы не выдать волнения, горечи расставания. Ничего не поделаешь — война…
На новом корабле заместитель командира представил Грешилову офицерский состав. Многих Михаил Васильевич знал близко, других знал по фамилиям. Ребята подобрались серьезные, одеты все опрятно, на лодке идеальный порядок.
Долго беседовал со штурманом, о нем хорошо отзывались в штабе.
— Рулюк Анатолий Антонович?
— Так точно, товарищ капитан-лейтенант! — отчеканил. Отутюженный синий китель, на носках ботинок играют солнечные зайчики. Волжанин. Да тут со всех концов страны народ собрался! С Урала, Украины, Кавказа, из Сибири…
На следующий день Щ-215 отправлялась в море…
Стоя на мостике, Грешилов вспоминал напутственные слова командира бригады; «Щука» в последнее время совершает холостые пробеги. Вы, Михаил Васильевич, обязаны сделать перелом… «Посмотрим, посмотрим, каков будет первый поход с новым командиром», — иронизировал по своему адресу Грешилов.
И словно бы в ответ на это вахтенный Рулюк объявил боевую тревогу. На горизонте в зыбком мареве просматривались мачты вражеского корабля, «Щука» начала преследование, экипаж нацелился топить врага. Однако вовремя спохватились; по правому борту транспорта шло несколько катеров охранения. Грешилов задумался: приблизиться на пару кабельтовых или атаковать с расстояния? Далековато, прикидывал, неровен час, можно и промахнуться. А если обнаружат? Следовало также принять в расчет возможность погони, глубинные бомбы… Решил торпедировать с дальнего расстояния. Отдал команду. В отсеках считали секунды, Грешилов припал к перископу: не уклонился ли транспорт в сторону? Расчеты были правильные. Но вот прошли все сроки, а взрыва так и не последовало. Уже корпус корабля скрылся наполовину, катеров совсем не видно, а он смотрел и ждал, строил догадки, искал причины и укорял себя: «Как же так, неужели промахнулся? Надо было все-таки подойти ближе…» И хоть ему было понятно, почему он не сориентировался, — сказалась, что называется, пересадка с маленького корабля на больший, — неудовлетворенность собой не проходила.
«Вот тебе и «в сердце врагу»! Вот тебе и гроза фашистских кораблей! Видать, перехвалили тебя, Михаил Васильевич», — судил сам себя Грешилов. Объяснение могло быть только одно: не прирос еще к кораблю душой, не изучил боевых достоинств подлодки. Видимо, со временем это придет, но он уже сейчас не имеет права ошибаться, — так думал Грешилов, идя докладывать о результатах похода.
Комбриг не стал отчитывать. С кем не случается… На войне каждую пулю не пошлешь в цель.
— Но только дело-то в том, что пуля золотая, дорого нам обходится, — закончил он разговор.
Сам Грешилов близко к сердцу принял свою ошибку и потому рвался в бой, чтобы загладить ее, оправдать доверие, поддержать собственную репутацию.
Но и второй поход не принес успеха. Море словно вымерло. Противник, напуганный меткими ударами советских подлодок, проводил суда почти у берегов, вне досягаемости торпед.
И все-таки перелом наступил. 24 мая 1943 года ранним утром капитан-лейтенант, применив свою тактику удара с ближней дистанции, потопил транспорт водоизмещением 2600 тонн.
К Грешилову возвратилась прежняя уверенность, которую он утратил на какое-то время. Он как раз поздравлял личный состав с первой победой, когда вошел радист. Он держал в руках какую-то бумагу и нетерпеливо переступал с ноги на ногу.
— Что-нибудь срочное? — спросил командир и углубился в чтение радиограммы.
Оказалось, что Щ-215 должна немедленно идти к Севастополю, форсировать минные заграждения, перехватить и потопить вражеский транспорт с войсками и вооружением.
В экипаже по-разному восприняли новую задачу. У одних она вызвала душевный подъем. По крайней мере, говорили они, там будет настоящая работа. Другие как-то осунулись, ходили задумчивые. За Севастополь они проливали кровь, Севастополь их родной город, у некоторых там остались родные, друзья, не успевшие эвакуироваться. Может, они живы…
И как-то не вмещалось в голове это понятие: идти на Севастополь.
«Щука» взяла курс на север. Тридцать долгих часов она резала килем волну, пока достигла цели. Грешилов поднял перископ. Вдали маячила сожженная Кача, виднелись руины Мамашая. Где же город, где Севастополь? Торчат сиротливо заводские трубы, отдельные здания… Вид разрушенного города будоражил воспоминания…
«Какая это страшная нелепость — война… — подумал Грешилов. — Разрушается все, созданное веками, гибнут люди… И смерть эта так бессмысленна…»
Он не мог оторваться от окуляра, искал Приморский бульвар, памятник Нахимову, театр, но ничего не мог обнаружить. Видел только закопченные, разрушенные стены, пустые улицы да чахлые деревца, разбросанные по склонам.
Резкий голос заставил Грешилова выпрямиться.
— Вражеский транспорт в сопровождении конвоя со стороны Евпатории! По пеленгу эсминец!
Эсминцев было два; «Фердинанд» и «Мария». В кильватере следовали катера сопровождения. Суда направлялись по Лукульскому створу в Севастополь.
Решение созрело в одно мгновение; атаковать с шести кабельтовых! Залп дали из носовых аппаратов. Торпеды, расходясь веером, понеслись к цели. «Щука» тем временем начала всплывать, но вдруг зависла и медленно пошла на глубину.
Грешилов опустил перископ, задраил нижнюю крышку и прыгнул в центральный пост. В ту же минуту раздались три мощных взрыва. Четвертая торпеда, видимо, прошла мимо. Но и трех было достаточно. Разломленный мощным взрывом, транспорт, как огромный слоеный пирог, крошился на части, горел и тонул. В воду с палуб бросались люди, нелепо размахивая руками. Катера, боясь напороться на минное поле, кружили на одном месте.
— Поздравляю, Анатолий Антонович, вы отличились, первым заметили противника, — обратился командир к штурману. I
— Да дело ж не только во мне… — смутился Рулюк. На «Щуке» ликовали. Лодка возвращается с победой, и экипаж сойдет на берег с чувством выполненного долга.
Миновали опасные места, глубина шестьдесят метров. Тут бомбы не страшны, можно спокойно отдыхать. Михаил Васильевич прилег на койку, закрыл глаза и мысленно пробовал представить себе, как будут их встречать в порту.
Бора
В ставни забарабанили с такой яростью, что лампа-патрон, стоявшая на столике, дрогнула, еще больше зачадила и стала мигать своим расплюснутым оранжевым языком.
— Эгей, штурман! Вы не спите? Полундра!
Я откинул шинель и, еще ничего не понимая, крикнул:
— Что стряслось?
— Полундра-а-а! — снова донеслось из-за ставен. Надо собираться, срочный вызов. За порогом меня так швырнуло, что я с трудом удержался за дверную скобу. Поначалу никак не мог сообразить, какое время суток: полночь, вечер, а может, утро? Мутная жижа заволокла город, пляшет, беснуется непогода, будто миллион чертей справляют свадьбу.
— Вестово-о-о-ой!
Ветер относит звуки в сторону, рвет, кромсает на клочья. Я стою на распутье. Куда же запропастился вестовой? Я ведь не соображаю, в какую сторону двигаться и что в самом деле стряслось. — Весто-о-вой!
В ответ слышу свист ветра, громыхание водосточных труб, звон разбитой черепицы и стекла.
