Александр Маркелов - Торпедный веер
Едва успели погрузиться, как невдалеке одна за другой рванули три бомбы. Потом, все ближе и ближе, послышались еще взрывы. И снова, но уже в стороне… Фартушный облегченно вздохнул. Молодчина наблюдатель. Опоздай он всего на несколько минут, и задание могло быть сорвано. Командир запросил у штурмана, какая глубина.
— Пятьдесят метров!
— Не достанут, — уверенно сказал комбриг. — Руки коротки.
— Да они нас и не обнаружили, товарищ капитан первого ранга, — доложил Фартушный. — Слышите, где рвутся бомбы?
Взрывы постепенно отдалялись, а вскоре и совсем затихли. Лодка всплыла. Стояло раннее октябрьское утро, Горизонт был чист, волна с мягким шелестом лизала стальные борта лодки. Над водой с криком кружили чайки. В сизо-голубой дымке зыбко просматривался берег.
Обогнули мыс Тарханкут. Не снижая скорости, С-31 резала килем воды Каркинитского залива. Комбриг не покидал мостика. Невысокий, худой, он стоял как изваяние, чуть подавшись вперед. Лодка приближалась к узкому проходу в каменистой косе. Проскользнуть по нему даже при таком опытном штурмане, как Шепатковский, нелегко. Решили притопить нос, уменьшить скорость. Штурман не отрывался от эхолота. Замерла в напряжении вся команда. Но особенно переживал Фартушный. И только комбриг, словно бы ничего не случилось, прогуливался по палубе, прислушиваясь к докладам штурмана:
— Под килем три метра. Два. Один… Лодка преодолевала самое узкое место в горловине. И вдруг Шепатковский крикнул:
— Прошли! Прошли!
Великолепный штурман, как назвал комбриг Якова Ивановича, успешно справился со своими обязанностями, провел лодку с таким искусством, что она даже не чиркнула килем по дну. Опасность врезаться в грунт осталась позади, и эска уверенно приближалась к конечной цели плавания. Еще три-четыре минуты, и вот она застыла на воде, как огромная неуклюжая рыба, уставшая после длительного перехода. На какое-то время установилась тишина. Только вода плескалась за бортом да ночная птица испуганно била крыльями в прибрежном кустарнике. И тут послышалась негромкая команда:
— По фашистским танкам — огонь!
Палуба вздрогнула, будто по ней ударили огромной кувалдой. Короткие вспышки выхватывали из темноты то одинокое деревцо, торчащее между камнями, то полоску стерни на косогоре. С грохотом ударялись о железный настил пустые гильзы, тянуло пороховой гарью. Кто-то подбадривал товарищей:
— Давай, давай!
Обстрел продолжался не более четверти часа. Гильзы и ящики от снарядов были выброшены за борт, команда заняла свои места. Начали отход. При застопоренных машинах лодка по инерции двигалась назад. Она плохо слушалась рулей, в узком гирле не было возможности развернуться. И снова мастерство штурмана выручило. Корабль вышел в открытое море. Уже на новых позициях обстреляли скопление войск противника в устье реки Четыр-лик, в районе хуторов Средний сарай, Бой-казак и Пахомово. Последний залп дали в пять часов утра и уже только после этого вышли на глубину. Оставляя за собой желтую илистую дорогу, С-31 взяла курс на базу.
Уставший от бессонницы и нервного напряжения, комбриг вошел в каюту. Не раздеваясь, уселся на диване, откинул голову, закрыл глаза. Мысленно перебирал в памяти события минувших суток. Разговор с командующим, спешные сборы, бомбежка, преодоление мели, оглушающий гром орудийных залпов… И вот задача выполнена, лодка возвращается домой. Сквозь дрему он услышал: кто-то вошел в каюту, стоит и дышит рядом. Наверное, Фартушный или Замятин хотят посоветоваться о чем-то. Павел Иванович силился показать рукой; говори, мол, как там дела наверху… Но только рука отяжелела, не подымалась, и он решил подождать: пусть уж вошедший первым заговорит. Но когда, сумев превозмочь тяжесть, он все же приоткрыл веки, перед ним никого не было. Павел Иванович подумал, не приснилось ли ему? Вскочил с дивана, вытер лицо мокрым полотенцем и решительно направился на центральный пост. Из второго отсека доносился веселый говор. Пригнувшись, он переступил порог.
— Павел Николаевич, это вы только что заходили ко мне? — обратился он к комиссару. Тот смутился:
— Да, я… Только ничего особенного, вот я и не стал вас будить. Мы тут интересную беседу затеяли о том, когда на войне бывает весело. — Он улыбнулся и кивком головы показал комбригу на «боевой листок», висевший на стене.
— Ах, вот оно что! — оживился Павел Иванович и склонился, рассматривая рисунок. На нем был изображен смешной коротышка, который подавал снаряд, вдвое больший, чем он сам. Под рисунком стихотворная подпись.
— Ну что ж, это великолепно! А не обидится ли герой дня на этот дружеский шарж? Художник вроде бы перестарался… — заулыбался комбриг.
— А чего тут обижаться, — отозвался электрик. И окликнул: — Петро, куды ты сховався, твоя фигура выносится на обсуждение! Ось, подивiться, вiн такий i е…
Вперед вышел плотный мускулистый парнишка, смущенно одернул робу. Комбриг хорошо запомнил этого крепыша по прошлому бою.
— Я наблюдал, товарищи, за вашей работой. Молодцы, не подвели. Благодарю всех, — торжественно проговорил Павел Иванович.
Моряки дружно ответили:
— Служим Советскому Союзу!
Комбриг и не заметил, как они окружили его плотным кольцом. Разговор зашел о положении на фронтах, о том, как они ждут писем из дому. Многие не имели вестей от родных, иные потеряли отцов, братьев уже в первые дни боев. Павел Иванович говорил о беззаветной преданности советских людей своей Родине, об их вере в грядущую победу над фашизмом. Рассказывая, он видел перед собой сосредоточенные лица краснофлотцев. Эти парни не дрогнут перед смертельной угрозой. Но сколько у них впереди походов! Им придется и тонуть, и гореть в огне, и стонать от боли… Стерпят, пересилят, но победят. Иначе быть не может.
Болтунов глянул на притихшего комиссара и вспомнил, как тот докладывал, возвратившись из дизельного отсека:
— Машины имеют запас прочности, мотористы дали самый полный!
Нет, не машины, думал Павел Иванович, эти ребята обладают неиссякаемым запасом прочности. Они не дрогнут. Они победят.
Сын Посейдона
Стоявший за столом капитан первого ранга говорил тихо. Он часто делал паузы, и было видно, что ему трудно дышать в этой прокуренной полутемной комнате. Передохнув, он снова брал указку и начинал водить ею по невидимым точкам карты.
— Вам всем, безусловно, знаком этот район Черного моря, — говорил он. — Переменные течения, резко меняющиеся глубины делают его труднодоступным. Затрудняют продвижение и частые туманы. Большим лодкам здесь развернуться невозможно, да и малым трудно. Дашь залп — и тебя выносит пробкой наверх. И самолеты просматривают море до самого донышка, могут забросать бомбами, навести катера. Но топить врага надо! И вот я спрашиваю; кто из вас возьмет на себя смелость пробраться сюда?
Комната ожила. Заскрипели стулья, послышался сдержанный шепот. Капитан первого ранга опустился на стул, закурил. Молчание его мало беспокоило: робких тут нет, есть размышляющие. Так пусть думают, взвесят. Но знал он и другое: «Щуку» туда не пошлешь, придется идти «Малютке». Кто вызовется?
— Так будут добровольцы? — обратился он к присутствующим.
— Есть! — прозвучало из дальнего угла.
Ладно скроенный командир в отлично пригнанной форме старшего лейтенанта поднялся с места.
Комбриг и не сомневался: Грешилов вызовется. Именно он с первых дней войны показал себя находчивым, дерзким командиром подлодки. К нему относились с большим уважением, но и боялись за него: дерзновенная смелость Михаила Васильевича не знала границ. Кое-кто, в штабе неодобрительно относился и к рискованным выходкам Грешилова, и к его чудачествам. Отрастил бороду до пояса, в свои тридцать два года выглядит дедом, сам себя в шутку называет сыном Посейдона. Ну что это — серьезный ли человек?
Комбриг понимал, что лучшей кандидатуры не сыскать, а борода, которая у многих вызывала насмешки, не причина для недоверия. Важно другое: чтобы старший лейтенант не допускал рискованного шага, не увлекся, не проявил самонадеянности.
Грешилов доложил о боеготовности «Малютки». И район он хорошо знал.
Командиры подлодок, штурманы, инженеры высказали свои советы, замечания по поводу предстоящего рейса. Грешилов кивал головой в знак согласия.
Грешиловская М-35, или просто «Малютка», считалась во всех отношениях слабее своих грозных сестер. И ход развивала меньший, и радиус у нее ограничен, и торпед всего-то на один залп. В этом, пожалуй, и заключалась основная сложность; плохо рассчитаешь, промахнешься — и больше тебе нечего делать на позиции, поворачивай оглобли.
Но Михаил Васильевич учитывал эти особенности своей лодки. Транжирить боезапас нельзя, торпеды не патроны, даже не снаряды. Дорогая штука торпеда, и недаром на ней выведена белой краской надпись; «В сердце врагу!» Он и должен посылать ее по назначению, в сердце. Как правило, старший лейтенант Грешилов выполнял задания, потому что, зная слабости «Малютки», он в то же время знал и ее силу. Несколько раз ему предлагали принять под свое начало более мощную эску или «Щуку», но он отказывался. Чем хуже «Малютка»? Грозное оружие, только умей владеть им!
