Сергей Дубавец - Русская книга
Но прервем пока цитирование А.Цвикевича и вернемся к забытому роману. Тем более, что картина — усилиями двух авторов — написана впечатляющая. Ниже мы попробуем проанализировать — что же это все-таки было, как следует квалифицировать этот наплыв, это нашествие. До сих пор Н.Ланская представила нам только одного героя своей истории.
2
«Он приехал в этот далекий край завоевать себе состояние, положение, сделать карьеру; он слыхал, что западный край был золотым дном для находчивых людей, а он, Петр Иванович, был несомненно находчив.
Петр Иванович был человек умеренный, особенно сначала, когда взяточничество, утратив деликатную форму добровольной сделки, превратилось здесь в бесцеремонный побор. Петр Иванович был настолько строг к самому себе, что довольствовался арендной платой с какого-то конфискованного [!] имения, что в ту пору было поистине гражданским воздержанием».
Таким образом, нам известен главный герой, и теперь посмотрим, куда же он прибыл.
«Недалеко от исторического Витязь-озера, в непроходимой глуши лесов, расположилась со своими деревнями одна из больших волостей Полесья, под названием Волчья».
Витязь-озеро — это в реальности Князь-озеро в нынешнем Житковичском районе. Во времена Н.Ланской это Мозырский уезд Менской губернии. Дополняют топографию романа упоминания Турлова (Турова), Мелешковичей — деревни на пути из Мозыря в Житковичи, Юрьевичей (Юровичей). Губернский Менск назван в романе Болотинском.
Н.Ланская весьма критично описывает состояние края. Заметим — не своего края. Взгляд ее поверхностен, как если бы она с той же, свойственной ей критичностью, писала о Кавказе или Дальнем Востоке.
«Леса, например, этот клад, который на западе берегут как зеницу ока, — уничтожаются в уезде самым варварским образом». Или вот — о Припяти, на которой стоит Мозырь; «У людей предприимчивых эта река принесла бы миллионы, но у нас она год от году мелеет… Горы и река — эта краса, это богатство края — пропадают даром… В социальном отношении это было самое невзыскательное место на всем земном шаре, без всяких претензий на какие бы то ни было современные усовершенствования и удобства». Последнее сказано уже о Мозыре — «городке в полном смысле еврейском».
«В городе было несколько домов, которые составляли свой кружок, где хранилось ядро общественного мнения. Первым считался дом Лупинских…
Они, разумеется, не выписывали ни книг, ни журналов, запирали на ключ всякую дрянь, вычитали с прислуги за каждую разбитую тарелку и пропавшую салфетку, но гостей принимали с достоинством».
Так от характеристик края автор переходит к характеристикам людей. Портреты жителей города — градоначальника, судьи и прочих, их нравы и уклад жизни — словно списаны с известных типов советских времен. Впрочем, вся русская литература XIX века словно бы специализировалась на советских типах. Что, видимо, и обеспечило такое внимание к ней именно в советское время.
Однако на первом месте в романе все-таки крестьянские типы. «Православные имели церковь, переделанную из костела…» Но в основном крестьяне — это крестьяне-униаты. Они у Н.Ланской примитивны, лубочны, неинтересны, но именно с ними связана завязка романа — история крестьянского бунта в Сосновке — деревеньке из той самой Волчьей волости.
Описание крестьянина-аборигена без какого бы то ни было отождествления себя с ним и проникновения «в него» позволяет уточнить жанр произведения — это русский колониальный роман. В отличие от российского крестьянина, этот не называется и не признается «нашим», «своим», субъективно никак не выявляется, да и говорит на не очень понятном языке.
Мужик у Ланской — при всей ее назывной симпатии к нему — бедный, голый, дурной. «А между тем эта бедность, эта голь неприкрытая составляла ту силу несметную, которая кормила, поила и одевала бесчисленное число тунеядцев, оставаясь в то же время тупой, невежественной, покорной, полуодетой, полуголодной. Эта сила умела только давать… Мужик имел одно неотъемлемое право: он имел право платить всякому, даже не спрашивая, за что он платит…»
Причиной бунта стало наказание крестьянина Макара Дуботовки, который «в Сосновке родился, жил и кое-как работал… У Макара Дуботовки была совсем кривая старая изба, и надо было удивляться, как дождь не размыл, как ветер не разнес этих ветхих, разъехавшихся во все стороны бревен… Макар Дуботовка был мужик смирный, задумчивый и вялый; он носил на голове колтун, ходил в теплой шапке зимой и летом, и по праздникам посещал шинок, где… под влиянием водки… становился решителен и смел… платил подати беспрекословно, работал не рассуждая, боялся волостного старшины хуже черта… напившись же, не признавал властей и готов был лезть в драку с кем угодно».
А занимался Макар починкой дороги, так как «сам губернатор едет». Многие крестьяне откупились, а ему нечем.
«Починка дорог, составляя здесь натуральную крестьянскую повинность, была совершенно ненатуральна в своем отправлении. Дорожные участки были распределены таким удивительным способом, что крестьянам приходилось отправляться в отведенные им места за 70, 80 и даже 100 верст». Обычно крестьянин, чтобы как-то уклониться, сдавал свой участок за плату жиду, а жид, «получив квитанцию в исправном состоянии путей, оставляет дороги на произвол всех стихий…»
Однажды случилось так, что Макар отказался ремонтировать дорогу. Старшина Кулак избил его и посадил в холодную, где Дуботовка и помер. Вот из чего, собственно, и вышла вся история.
В селе появляется «подбухторщик». Это крестьянин дядя Гаврик Щелкунов возвратился из солдат.
«В речах Щелкунова многое было не только новостью, многое было диковинкой для крестьян: им как — то не верилось, что в той далекой «Россее», откуда пришел он, солдат, есть посредники, которые не дерутся кулаками, мужики во многих местах обсуждают свои крестьянские дела сообща, миром и старшин выбирают сами.
Они полагали, что Петр Иванович существует только затем, чтобы делать сметы и раскладки, собирать подати и недоимки, отдавать в рекруты, а больше всего затем, чтобы распределять то количество розог, которое ежегодно отпускалось на волость, подобно тому, как отпускается из казначейства жалование или из кухмистерской обеды. Слова мировой посредник сливались у них как-то неясно со словом закон… Для местного крестьянина нет страшнее слова закон… И чем менее он понимает, чего закон от него требует, тем сильнее он его боится… Это отлично поняли те ловкие местные эксплуататоры, которые построили на его невежестве, простодушии и беспомощности свою финансовую систему».
Крестьяне продолжают беседовать в корчме.
«— Ну, ты этого, дядя, не кажи, — вступился Степан Черкас, — во всех так. Вот намедни дядя Боровик из Малковской волости сказывал, что у них страсть что делается: посредник, говорит, аж чистый зверь. Взял он это, братцы, большущее имение на аренду, ну и хочется ему деньги с прибытком вернуть… Обложил, говорит, барщиной, воздохнуть не дает, и чуть что — сейчас к себе на конюшню: сам покуривает, а тебя дерут… И пьет же шибко, сказывают: водку, говорят, ведрами с графского завода доставляют… Вот, говорит, вам, подлецы, закон, а сам кулак показывает.
— Отколе он такой? — спросили в один голос Бычковы.
— Из «Россеи».
— Там, значит, братцы, таких не требуется! — сострил Хмелев- ский, и все засмеялись.
… после целого ряда поучительных бесед Щелкунов добился того, что крестьяне сочинили жалобу на безбожные поступки еврея- арендатора Цаплика… и с великими предосторожностями отправили ее в главную контору княжеских имений». Безрезультатно.
«Старшина Волчьей волости Сидор Тарасович Кулак… распоряжался имуществом, трудом, честью и даже, можно сказать, жизнью нескольких тысяч людей… в его арсенале исправительных и карательных мер, кроме произвольных штрафов, арестов и розог, был еще и собственный здоровый кулак, его однофамилец…
Как-то раз избитые мужики вздумали пожаловаться посреднику, но тот их вытолкал и слушать не стал; мировой съезд хотя и выслушал, но ничего не сделал, а губернское по крестьянским делам присутствие, руководствуясь, конечно, законом, передало жалобу тому же исправнику, на которого жаловались».
Мужики решают «законным путем» в очередные выборы перевыбрать плохого старшину Сидора Тарасовича Кулака.
«Подождем до срока, теперь уж недолго! — сказали сосновцы и стали ждать срока. О принятом решении оповестили соседние деревни. Крестьянский мир тихо волновался, готовясь выразить свое неудовольствие и, в случае надобности, дать отпор».
Старшина Кулак о крестьянах-выборщиках говорит так: «Их желаньев-то не больно кто спрашивает». А посредник «Петр Иванович и без того уже решил, что, кроме Кулака, не будет старшиной никто другой». И вот — сама процедура выборов:
