Илья Эренбург - Летопись мужества
Наши бойцы знают, что война — тяжелое дело. Они отправились не на пикник. И рядом с ними гитлеровские «сверхлюди» кажутся маменькиными сынками. Немецкая мотопехота жалуется: «Пришлось пройти тридцать километров пешком — на машинах везли боеприпасы, мало горючего». Немецкие ефрейторы (бухгалтеры, приказчики, партийные чиновники) стонут: им, видите ли, приходится ночевать в лесу, мокнуть под дождем. Они находят наши сентябрьские ночи «чересчур свежими» — так сказал мне один пленный ефрейтор. А ведь в январе у нас не такие ночи…
Пленные не скрывают, что у немцев сильные потери. Один пленный три часа подряд кричал: «Авиация, авиация!» — не мог опомниться. Другой угрюмо бурчал: «Что авиация — вот артиллерия!..» Этот ознакомился с ураганным огнем наших орудий. Из 52 солдат в его роте осталось 17. Он удивленно разводит руками: «Откуда у вас такая артиллерия?» Поясняет: «Я думал, что Россия чисто аграрная страна». Ему рассказали о кубанской пшенице, и он удивлен: откуда орудия? В немецкой ставке сидят люди менее наивные, но и они, наверно, удивились, узнав, какие потери понесли на этом участке фронта 31-я, 34-я, 76-я немецкие пехотные дивизии.
Мы долго колесим в темноте по дорогам. Ночь живет: бойцы, боеприпасы, раненые, пленные…
20 сентября 1941 года
Ефрейтор Бекер родом из Берлина. Отец его был банковским служащим. Отец говорит, что сын «отбился от работы». Бекер считает, что отец «пропах нафталином».
Бекер кончил среднюю школу, но круг его познаний ограничен и своеобразен. История для него — комплекс обид: все народы обижали Германию. Одновременно он объясняет, что Германия «справедливо властвовала над миром». Ей, оказывается, принадлежали древний Киев и Дижонское герцогство. География Бекера — это справки о распространении, немецкой расы. По его словам, Бретань населена немцами, а шведы говорят «на испорченном немецком языке».
Он никогда не слыхал имени Гейне. Он говорит, что Гёте и Шиллер «чересчур трудны» для чтения. Читает он, по его собственным словам, только «бульварные романы», добавляет: «Книги очень утомительная штука. Потом неинтересно, как другие врут».
В его карманах нашли коллекцию порнографических открыток и словарь непристойных слов на французском языке.
Бекер считает, что войну Германия ведет против плутократов. Когда я спросил его, много ли плутократов в Советской России, он ответил: «Это неважно. Вы должны были выбирать между нами и англичанами». Разговорившись, он признался: «Неважно, зачем воевать, — это решает фюрер, но я лично доволен войной. Без войны мне пришлось бы работать. А я побывал во Франции. Конечно, эта страна распущенная и там беспорядок, грязь, но зато мы отдохнули. Все там очень дешево. И мне понравились француженки… У меня в Берлине невеста. Но на войне можно проказничать. В Антверпене мы, по правде сказать, скучали. Но там недурно едят. Потом мы там выпили все запасы портвейна. Одним словом, поглядели немного свет…»
Для него война — нечто вроде бюро Кука.
Он горд железным крестом «За Ковентри». Рассказывает: «Это была чистая работа — мы показали англичанам, что такое наши фугаски». Я спрашиваю: «Почему?» Бекер пожимает плечами: «Говорят, что англичане перед этим разрушили детскую больницу…» Какую больницу? Этого он не знает. Это его и не интересует. Зато он с восторгом говорит: «Когда они начали гасить пожары, мы перешли на фугаски по пятьсот килограммов — это хорошо крошит…»
В Россию немцы, по его словам, пришли за «жизненным пространством». Он настаивает: «У нас очень тесно». Я его спрашиваю: сколько у него комнат в Берлине? «Две с половиной». Я интересуюсь, что бы он сказал, если бы в эти «две с половиной» комнаты вселились чужие. Он смотрит на меня исподлобья и бурчит: «Не пустил бы».
У него голубые глаза, но они лишены выражения, это стекляшки в чучеле зверя. Мы говорим об авиации. Бекер рассуждает: «Конечно, «спитфайеры» неплохая штука, но мы сильнее. У вас против наших хорошо работают «МИГи» и еще новые истребители, но это неважно. Мы…»
Он вдруг запнулся — вспомнил, что его машину сбили и что он не в берлинской пивнушке, но в плену. Он щерится, как зверь в клетке.
Потом берет папиросу и снова все забывает, начинает хвастать: «Мы крошили английские города, как крошки хлеба между пальцами… Фюрер сказал, что мы победим, — значит, мы победим… Но работы еще много — Египет, Суэц, Индия…»
Я снова его спрашиваю: «Зачем?» Я хочу понять, зачем этот человек разрушал дома, убивал детей. Но он, зевая, отвечает: «Я не люблю философствовать». Я думаю, что, если ефрейтора Бекера посадить в зоологический сад и надписать «Homo sapiens», никто из посетителей не поверит, что перед ним — человек.
22 сентября 1941 года
Прошло три месяца… Мы пережили много тяжелого. Враг захватил области, города, столицу Украины — Киев. Враг подошел к пригородам Ленинграда. Враг окружил Одессу. Враг рвется к Ростову. Несмотря на наш успех под Ельней, враг не забыл о Москве.
Ночью заморозки, и на пороге зимы Гитлер торопится.
Мы глядим правде в глаза. Когда мы теперь говорим: «Победа будет за нами», — это не слепая вера, это уверенность.
Леса березовых крестов выросли на наших полях — это немецкие могилы. Среди пленных попадаются и подростки и сорокапятилетние. Мы находим среди них уроженцев Баната, Трансильвании, польского генерал-губернаторства. Качественный уровень германской армии понизился. Солдаты смущены: они ждали быстрой развязки. Они не думали о зимней кампании. Думал ли о зимней кампании Гитлер?
Немецкий тыл нервничает — об этом говорят сотни писем. В июле колебались сорокалетние. Теперь начинают сомневаться и тридцатилетние. Гитлеру слепо верят только молодые, вошедшие в жизнь после 1933 года.
Наши бойцы выросли за эти месяцы. Они привыкли к немецким танкам, разгадали язык немецких «кукушек». Красноармейцы заметили, что немцы боятся ночных атак, и часто в кромешной тьме осенней полуночи они бросаются на немцев.
Партизаны — большая сила. Один отряд теперь связан с другим. Они связаны с Красной Армией. В августе партизаны были для немцев чесоткой, в сентябре они стали язвами.
Идут осенние дожди. Дороги размыты. Немецкие передовые части находятся на огромном расстоянии от своих баз. Теперь рано темнеет, а в темноте немцы не ездят по дорогам — боятся партизан. В снабжении германской армии все чувствительней и чувствительней перебои. В секретном приказе германского полковника Кресса (из группы Клейста, действующей в районе Днепра) имеется ряд ценных признаний: «Наши коммуникации значительно удлинились. Каждый патрон должен быть доставлен сначала по железной дороге, затем автотранспортом, наконец на повозках. Поэтому необходимо соблюдать спокойствие, не тратить зря боеприпасов. Мы будем испытывать недостаток горючего и провианта. Норма хлеба уже доведена до трехсот граммов, нет сахара и масла. Поэтому надлежит крайне экономно расходовать продовольствие, захваченное 1-й горнострелковой дивизией».
Я много ездил по стране в течение этого месяца. Повсюду видишь свежие части. Железнодорожники показывают высокий пример героизма. Неприятельской авиации не удалось дезорганизовать транспорт. В Москве вдоволь продовольствия. Армия питается хорошо. Военные заводы работают без остановки.
Мне пришлось побывать на крупном военном заводе. Рабочие просили меня рассказать о фронте. Для беседы они вырвали час из обеденного перерыва. Они с гордостью рассказали, что с 22 июня у них не было ни одного выходного дня и что наша встреча — это для них «первый отдых».
А инженер, начальник цеха, с 22 июня не ночевал ни разу дома. Так работают миллионы наших людей.
Все живут одним — фронтом, ждут одного — сводки. Народ понял, что дело идет об его жизни и смерти, о самом существовании России, и народ пошел на все жертвы. Он взорвал плотину Днепрогэса с тем же спокойным самоотречением, с которым наши колхозники сжигали свои хаты, когда к их деревне подходили немцы. Сила сопротивления русского народа всегда была огромной. За последние годы сильно поднялся уровень жизни нашего населения. Но русские легко принимают лишения, они примут, если будет нужно, и горшие, лишь бы отстоять родину. Что для наших бойцов любая зима, большие переходы, тяготы полевой жизни? Что для наших рабочих воздушные бомбардировки, отчаянный труд, лишения? Ведь это — дети людей, переживших годы гражданской войны, и это — люди, строившие в неслыханно тяжелых условиях Магнитогорск и Кузнецк.
Мало кто догадывается за границей о моральной и телесной крепости советского человека. Русские всегда любили театр, и наш театр славился во всем мире. Но в жизни русские лишены театральности. Наши ораторы не злоупотребляют пафосом. Героизм наших людей неприметен: он естествен, в нем нет приподнятости, аффекта, позы. Бойцы, совершившие подвиги, не понимают, почему их поздравляют, — для них это естественные поступки. Героическая защита родины для нашего народа — это нечто простое, понятное, не требующее лишних слов. И здесь залог нашей победы.
