Николаус Вахсман - История нацистских концлагерей
Каждый день в Бухенвальде приносил страдания – люди мучились от грязи и болезней, от жажды и голода. Еду получали нерегулярно, хотя эсэсовцы изо всех сил пытались поддержать хотя бы видимость распорядка. Ощущалась постоянная нехватка воды, вызывавшая сильное обезвоживание организма заключенных. Люди не имели возможности ни вымыться, ни сменить сырую, грязную штатскую одежду. «Все с ног до головы были покрыты коркой грязи», – писал доктор Адлер. В бараках зловоние вскоре стало невыносимым, особенно после массовой вспышки диареи. Не было настоящих туалетов, лишь две переполненные эскрементами канавы, где эсэсовские садисты и убийцы однажды попытались утопить нескольких заключенных-евреев. Вполне естественно, что уже несколько дней спустя очень многие узники Бухенвальда страдали от инфекционных заболеваний и травм, включая обморожения конечностей, а также психическими расстройствами, но лагерная администрация наотрез отказывалась предоставить любую медицинскую помощь. Вместо этого больных просто свалили в каком-то продуваемом ветром сарае – «в зловонной от экскрементов, мочи и гноя лачуге», как вспоминал один из узников; сами эсэсовцы окрестили этот сарай «бараком смерти»[1064].
Лагерные СС действительно не знали, что делать с «ноябрьскими евреями», и в Бухенвальде так и не был восстановлен прежний порядок. И в Бухенвальде, и в Дахау эту категорию узников работать не заставляли, и они целыми днями сидели в состоянии оцепения, если их не поднимали для «разминки» – заставляли бегать взад и вперед вокруг плаца для перекличек, маршировать или выполнять изнурительные физические упражнения. Только в лагере Заксенхаузен эсэсовцы примерно неделю спустя решили погнать евреев на работы на кирпичный завод, где несчастные случаи были частым явлением, а медицинская помощь практически не предоставлялась. «Что касается евреев, я лишь подписываю свидетельства о смерти», – цинично заявлял лагерный врач Заксенхаузена[1065].
Особый статус так называемых ноябрьских евреев усугублялся их изолированностью от остальных заключенных, даже включая других попавших в концлагерь ранее евреев. Несмотря на угрозы эсэсовцев, некоторые заключенные – и евреи, и неевреи – передавали еду и воду только что прибывшим собратьям по несчастью и давали уроки выживания[1066]. Но подобные случаи помощи «ноябрьским евреям» были и оставались единичными, причем не только из-за очевидной опасности, связанной с нарушением лагерного режима, но и из-за давних предубеждений против евреев. «Среди заключенных, – как писал автор одного тайного дневника и член СДПГ о Дахау, – есть многие, кто презирают евреев»[1067].
«Ноябрьские евреи» были вынуждены помогать себе сами. Неудивительно, что на пути подобных актов солидарности было множество препятствий, начиная уже с общих лишений. Многим новым заключенным приходилось все же постепенно приспосабливаться к лагерям, превращаясь из-за бесконечных надругательств в полулюдей. Кроме того, это для эсэсовцев все евреи были одинаковы, но с точки зрения узников это было далеко не так; заключенные концлагерей вообще весьма остро ощущали все классовые, религиозные, национальные и политические различия. Так называемые ноябрьские евреи были немцами и австрийцами, как атеистами, так и ортодоксальными иудеями, молодыми и старыми, коммунистами и консерваторами, интеллектуалами и необразованными, убежденными сионистами и ассимилированными евреями, буржуа и пролетариями. Нередко они не имели ничего общего друг с другом за исключением того, что все они стали жертвами нацистской расовой мании. И различия между собой они так и не смогли преодолеть, особенно в тех невыносимых условиях, в которых оказались[1068]. И все же акты взаимопомощи имели место, особенно среди тех, кто был знаком еще до концлагеря[1069].
Солидарность носила лишь ограниченный характер, а заключенные были беспомощны перед насилием эсэсовских лагерных охранников. Если на воле нацистские фюреры поспешили утихомирить погромы, не допуская выхода грабежей и насилия из-под контроля, то насилие в концентрационных лагерях продолжалось еще в течение многих и многих недель, растягивая погром во времени. Каждый раз при приближении лагерного эсэсовца заключенных-евреев трясло от ужаса. «Выражения типа «еврейская свинья» были рутиной, – вспоминал доктор Юлиус Адлер, – горе тому, кто пытался протестовать»[1070]. Лагерные охранники использовали отлаженные приемы оказания давления на заключенных, весь арсенал насилия, не заходя, впрочем, слишком уж далеко. Когда доктор Адлер только прибыл в Бухенвальд, охранник сбил с него очки. Адлер, нагнувшись, стал их искать, и в конце концов тот же охранник поднял их с земли и вернул Адлеру. Другие же церберы, не утруждая себя, на каждом шагу сыпали оскорблениями на вновь прибывших заключенных – на плацу для переклички, днем и даже в бараках ночью. Все эти акты насилия – заключенные-евреи это прекрасно понимали – служили одной цели нацистского режима: «Они объявили нам войну, – впоследствии писал один заключенный Бухенвальда, – но лишили нас права обороняться»[1071].
Эсэсовская лагерная администрация обирала «ноябрьских евреев», как могла. Коррупция в Бухенвальде и других лагерях процветала – ни один из них не был исключением. В первых лагерях, например, охранники нередко шантажировали заключенных, вынуждая их платить выкуп за выход на свободу[1072]. Коррупция продолжалась и после «упорядочивания» лагерей. Охранники вынуждали заключенных выполнять хозяйственные работы по дому, что-то для них изготавливать, крали у них деньги и присваивали купленную ими еду и другие товары. Не многие из лагерных эсэсовцев были в силах устоять перед искушением, даруемым практически безграничной властью. Почти вся лагерная система была помешана на наживе: от рядовых охранников до старших офицеров; даже Теодор Эйке, периодически упрекавший подчиненных в непорядочности, располагал особым секретным счетом, тратя фонды на свое усмотрение[1073].
Коррупция СС достигла новых высот в ноябре 1938 года. Общегерманский погром включал массовые грабежи, за которым последовало санкционируемое государством воровство; не скрывая цинизма, режим распорядился о выплате 12 ноября евреями Германии 1 миллиарда рейхсмарок «компенсации» за ущерб, нанесенный толпой нацистов[1074]. Отхватили свой кусок и лагерные эсэсовцы, самый жирный пришелся на долю Бухенвальда. Тамошние эсэсовцы приказывали поступившим «ноябрьским евреям» бросать ценности в раскрытые ящики, никто из заключенных больше их так и не увидел. Тех заключенных, которые все же сумели сохранить при себе деньги, ограбили позже, выманив их у владельцев. Эсэсовские охранники продавали им основные продукты питания, питьевую воду, а также обувь, свитеры и одеяла – все по непомерным ценам – и, кроме того, вынуждали заключенных делать «пожертвования», дабы избежать насилия. Бухенвальдские охранники не стеснялись похвалиться добытой нечестным путем прибылью; даже унтер-офицеры были замечены в городе в роскошных пальто и костюмах и за рулем дорогих авто[1075].
Если лагерная охрана упивалась новоприобретенным богатством, положение заключенных-евреев выглядело хуже некуда. После нескольких дней в лагерях почти все они имели серьезные травмы, и физические и психологические. Одно самоубийство следовало за другим. Несколько мужчин-евреев, будучи не в состоянии сносить дальнейшие унижения и издевательства, просто бросались на проволоку, через которую был пропущен ток высокого напряжения, или же намеренно пересекали запретную границу постов охраны. Раньше эсэсовсцам все же удавалось предотвратить попытки самоубийства. Но в ноябре – декабре 1938 года. «Пусть отправляются на тот свет, если им так хочется», – заявил своим людям Теодор Эйке[1076].
Всего за период с ноября по декабрь 1938 года в концентрационных лагерях погибло по крайней мере 469 человек из числа заключенных-евреев. Бухенвальд был в этом смысле рекордсменом – две трети всех смертельных случаев; там погибло 297 заключенных-евреев. Заксенхаузен унес как минимум еще 58 жизней, а Дахау – 114. Для пояснения: за все пять лет с 1933 по 1937 год в Дахау умерло 108 человек (всех категорий заключенных), то есть в среднем это составляло менее двух смертельных случаев в месяц[1077].
Погром в перспективе
Когда доктора Юлиуса Адлера 18 ноября 1938 года освободили из Бухенвальда после восьми дней содержания, он вместе с несколькими другими освобожденными евреями направился в близлежащую деревню. Все они еле держались на ногах от голода и решили поесть в местном ресторанчике. Дружелюбно настроенный владелец и его жена подали им кофе, воды и бутербродов. После этого отпущенные на волю заключенные поехали в Веймар и сели на экспресс, следовавший до Франкфурта. На них была все та же грязная одежда, которую они носили в лагере. По возвращении домой доктор Адлер был благодарен за теплый прием многим своим знакомым, причем неевреям. Но, оглядываясь назад, на Бухенвальд, он извлек для себя два важнейших урока: «Первое – любыми способами попытайся вытащить из лагерей или вообще из Германии тех, кто еще там остается, а во-вторых, не уставай повторять себе: если у тебя что-то не заладится: в концлагере было хуже!» Когда доктор Адлер писал эти строки в январе 1939 года, он уже был за пределами рейха[1078].
