Дмитрий Жвания - ПУТЬ ХУНВЕЙБИНА
В общем, к какому-то моменту мы поняли, что нам ничего не остается, как вступать в НБП. Группа из семи человек, казалось, исчерпала себя. Вопрос был поставлен на голосование: двое проголосовали «за», трое (в том числе - я) «против», двое воздержались. Решение как бы было не принято, но Дима вскоре сказал, что уходит из группы и соглашается на предложение Лимонова возглавить местное отделение НБП. Женя Файзуллин сказал, что отказывается работать с Димой, и вскоре стал анархистом. А мы, помыкавшись какое-то время, решили-таки войти в партию Лимонова. Ранней весной 1997 года в «Лимонке» появилось объявление о том, что группа коммунистов-революционеров «Рабочая борьба» вошла в НБП».
В принципе все верно, но не точно. Паша путает даты, - «ранней весной 1997 года» группа «Рабочая борьба» уже покинула НБП, после в НБП оставался только я. Что касается голосования, то я точно помню, что за вступление голосовал Андрей Кузьмин, который через неделю ушел в армию, Янек и Заур, кажется, воздержались, а против проголосовали Женя, Паша и Неля. Неля тогда заявляла, что она НБП ненавидит, потому что это – партия жлобов. Все изменилось, когда она порвала с Зауром и завязала личные отношения с парнем из нацбольского охвостья – она вступила в НБП, стала читать книги Дугина и сочинения конспирологов.
Я предлагал вступить в НБП вовсе не для того чтобы подточить партию изнутри, оторвать кусок и убежать прочь, а для того чтобы сделать ее настоящей национал-большевисткой партией, создать что-то типа «Черного фронта» Отто Штрассера.
- Послушайте, мы же фактически в большей степени национал-большевики, чем члены НБП. Мне тоже не нравится слово «национал». Но что делать, если национал-большевизмом называются идеи, с которыми мы согласны? И, в конце концов, мы должны принять участие в казахской заварушке, – убеждал я ребят.
Но они отвергли мое предложение. Тогда я решил выйти из «Рабочей борьбы», прекрасно понимая, что без меня, организация распадется и те, кто захочет действовать дальше, последуют за мной.
Через неделю, а именно в начале декабря, в Петербург приехал Лимонов. Я встретил его на вокзале, его сопровождал охранник, здоровый такой парень, бывший мент (Лимонов начал ходить с охраной после того, как на него напали и избили в Москве неизвестные, предположительно – люди Александра Лебедя, которого Лимонов высмеивал, называя женщиной).
- Эдуард Вениаминович, я решил вступить в НБП, - сказал я.
- Вот и отлично. Вечером в штабе на собрании питерского отделения я назначу вас его председателем.
С Лимоновым я провел целый день. Мы посетили Эрмитаж, где работала моя мама. Помню, Лимонова поразила надпись «Nika», выцарапанная на стекле дворцового окна Николаем II, точнее – не сама надпись, а то, каким ничтожеством был последний император.
- Говорят, что царь выцарапал ее, когда наблюдал за парадом или разводом караула.
- Надо же – Ника! – произнес Лимонов. – И это ничтожество стояло во главе огромной империи. Ника!
Потом в редакции газеты «Смена», вождь НБП Лимонов дал пресс-конференцию.
- Нравится ли вам Петербург? – спросил кто-то из моих коллег.
- Петербург – красивый город. Только я бы приказал снести Зимний дворец к чертям собачьим! Тогда с площади откроется прекрасный вид на Неву.
Кроме того, Лимонов заявил, что как только он придет к власти, он отдаст приказ о ликвидации садовых участков, потому что – это «дикость, «позапрошлый век», «они привязывают человека к земле», и он забывает о своем достоинстве. Не популярная, но очень свежая и верная мысль! Не будь садоводств, русские в 90-е совершили бы революцию. Жрать-то было бы нечего.
Вечером в нацбольском штабе на Потемкинской улице собралось человек 30, кое-кого из них я не знал вообще, кое-кого встречал, лишь человек семь были мне хорошо знакомы со времен дугинской кампании.
- Я хочу вам представить вашего нового командира. Я, председатель НБП Эдуард Лимонов, назначаю председателем петербургского отделения НБП Дмитрия Жвания. Мы его хорошо знаем. Дмитрий был фактическим организатором предвыборной кампании нашего соратника Александра Гельевича Дугина и показал себя с самой лучшей стороны. За плечами Дмитрия большой опыт, он много лет занимается революционной деятельностью, уверен, что он будет полезен партии.
Новички смотрели на меня с любопытством. Партийные «старики» восприняло новость угрюмо.
На следующий день на собрании «Рабочей борьбы» я заявил, что выхожу из группы, так как вчера стал председателем петербургского отделения НБП. Ребята молчали. Наверное, так выглядят дети, когда узнают, что их отец бросил семью.
Глава 13
Моя «Аврора»
Я возглавил питерское отделение НБП не потому, что хотел «поработать в большой организации», как пишет Лимонов. В конце концов, интернационалы, с которыми я имел дело до этого, были побольше НБП. Я возглавил питерское отделение НБП потому, что идеология прогрессистского социализма, будь-то анархизма или троцкизма, меня давно не устраивала. Как верно отмечает исследователь Александр Тарасов в книге «Левые в России: от умеренных до экстремистов»: «Можно было предсказать и эволюцию группы “Рабочая борьба” и лично Д. Жвания в сторону НБП – достаточно было внимательно прочесть программный текст Д. Жвания “Солдат революции”, прямо предвосхищающий статью А. Дугина “Политический солдат”».
Я устал от политического раздвоения. С одной стороны, идеология «Рабочей борьбы» была в большей степени национал-большевистской, чем идеология самой НБП, с другой - мы никак не могли избавиться от репутации троцкистов, и это меня тяготило. Нас продолжали считать троцкистской группой даже после того, как в газете «Рабочая борьба» появилась моя статья «Солдат и революция». Вступая в НБП, я понимал: обратной дороги нет. Я «позволил себя уговорить» не летом 1996 года, как пишет Лимонов, а в начале декабря, еще раз подчеркиваю это. Помню, в тот день шел дождь, мы с Лимоновым и его охранником шли по набережной Фонтанки, и Лимонов сказал:
- Парижская такая зима…теплая, дождливая.
Да и чем я мог руководить, если в декабре 1996 года в Петербурге фактически НБП не было! Ситуацию точно описал сам Лимонов в своей политической биографии: «Ветераны партии рассказывают малолеткам об избирательной кампании Дугина и умершей легенде Курёхине, и пьют водку, приходят новые люди, смотрят на это безобразие и долго не задерживаются».
Картина действительно была мрачной, опереться мне было не на кого. «Ветераны» партии всячески демонстрировали мне, что я им не командир, типа, мы в партии с момента основания, а ты в НБП долго не вступал, все приценивался. Самым неприятным в «ветеранской» компании был паренек, похожий на молодого Гимлера – Кеша. Когда-то он, как и все питерские «ветераны», был фанатом «Гражданской обороны», Егора Летова, а потом стал гитлеровцем, точнее, он, как и большинство профанов, понимал национал-большевизм как смесь сталинизма и гитлеризма. Я ожидал, что меня поддержат, хотя бы морально, Петя (тот самый «индеец»), Маша Забродина, Лева… Но и они оказались в числе обиженных. Лебедев-Фронтов и Володя Григорьев дистанцировались от партии. Они изредка приходили в штаб, чтобы посидеть под портретом Муссолини и о чем-то побеседовать с Сашей, хозяином «чайханы» (еще во времена предвыборной кампании Дугина в штаб партии был приспособлен под склад и магазин элитного чая).
В питерском отделении НБП появились и «новые люди». Я заметил худенького низкорослого паренька по прозвищу Школьник - Андрея Дмитриева. Его хорошо знали Заур, Женя и Паша, одно время они вместе учились в классической гимназии, но Дмитриев ушел оттуда из-за «засилья либералов». В гимназии он прослыл антисемитом. Сейчас Дмитриев - «комиссар» питерского отделения НБП.
Среди «нацболов нового поколения» я обнаружил и братьев Гребневых. Если младший брат, Серега Гребнев, был настроен ко мне дружелюбно, то старший, Андрей, смотрел на меня исподлобья, вначале он все больше молчал и чему-то улыбался.
Однажды Андрей Гребнев заговорил. Случилось это на собрании в штабе. Я даже не понял, о чем он. Андрей нес бред, типичный бред сумасшедшего, из его рта блевотиной выпадали фразы, никак не связанные между собой. Он напоминал психически больного человека, разговаривающего сам с собой.
Остальные сидели и ухмылялись. Я закончился собрание. Потом мне объяснили знающие люди, что Гребнев находился под действием таблеток - «барбетуры».
Я начал с того, что организовал распространение «Лимонки». Издал приказ по отделению и вывесил его на двери штабной комнаты, где проходили собрания: «каждый член партии обязан заниматься продажей газеты, те, кто не будет этим заниматься, поставит себя вне рядов партии». Затем я договорился с профессиональными распространителями. Раз в неделю я обходил точки продаж и собирал с распространителей деньги. Деньги шли в кассу отделения, которая хранилась в штабном сейфе, ключи от которого постоянно держал при себе «чайный магнат» Саша, сейф находился в его кабинете, куда, помимо собственно Саши, имели право входить только я, Лебедев-Фронтов и Володя Григорьев. Остальным партийцам вход туда был строго запрещен.
