Георгий Свиридов - Охотники за алмазами
Выйдя на поляну, она остановилась, тяжело повела боками и, глядя на людей, пронзительно и жалобно заржала…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1— Открывайте шампанское! — скомандовал оператор, и черный глазок кинокамеры был направлен на Бочкова. — Ближе бокалы!
Емельяныч сдернул фольгу, раскрутил проволоку, держащую пробку. Далманов, бортмеханик, журналист Шанин и режиссер телестудии сдвинули стаканы.
— А пробкой обшивку не продырявим? — режиссер кивком головы показал на потолок самолета.
— Выдержит! Северный вариант, — с нескрываемой гордостью произнес бортмеханик.
Пробка вылетела вверх, шипучая пенистая струя вырвалась из темной бутылки.
— Мне тоже наполните! — крикнул оператор, стрекоча кинокамерой.
Отсняв кадры, все уселись вокруг фанерного ящика, ставшего столом. На разостланной газете появились ломти хлеба, куски сала, колбаса, полголовки голландского сыра, пучок зеленого лука. Василий Шанин вынул из чемодана бутылку коньяка.
— С праздником тебя, Фарман! Из Москвы вез в подарок.
Самолет деловито гудел моторами, и его тень бесшумно скользила по глухим таежным урманам, березовым колкам, голубоглазым озерам, буеракам и косогорам, бесконечным болотам, мелким и крупным речушкам…
— Сколько осталось до Усть-Югана? — спросил режиссер, отрезая перочинным ножом кусок сыра.
— Минут сорок чистого полета.
— Что значит чистого?
— Когда без посадки, — пояснил командир корабля. — А что? Разве посадка ожидается? — в один голос заволновались оператор и режиссер.
— Мы на Севере. Летишь на час, а еды бери на неделю, — усмехнулся бортмеханик.
— Смотрите, что это? — длинноволосый режиссер, сидевший ближе всех к иллюминатору, показал рукой. — Вон летят!
— Где? Где?
— Вперед и слева… Белые птицы.
— Это лебедушки, — пояснил Емельяныч, взглянув в круглое окошко. — Подались в родные места, на гнездовья.
Крупные белые птицы летели легко, свободно, не спеша взмахивая своими сильными крыльями. Они, казалось, не обращали внимания на шумную железную птицу, которая двигалась по воздуху параллельным курсом.
— Красиво летят, — произнес режиссер. — Первый раз вижу вот так близко и в небе.
Далманов тоже загляделся на лебедей.
Белые красавцы невольно напомнили ему далекие годы босоногого детства. Как давно это было!.. Фарман смотрел в иллюминатор, на лебедей, а мысли его уносились назад, в родной Азербайджан…
2О Севере он знал с детства. С самого раннего детства, едва научившись самостоятельно передвигаться и лепетать первые слова, Фарман уже был наслышан о Севере, о тайге. Его бабушка, «баба Кава», как ее называл Фарман, была северянка. Кондовая сибирячка, голубоглазая и статная Клавдия, дочь рыболова и охотника Василия Петрова, случайно встретила и полюбила на всю жизнь озорного, смуглолицего и бедового южанина с таинственным именем Заман, который был сослан в сибирские края за выступления против законного царя в далеком городе Баку. Она слабо разбиралась в политике, но чутким сердцем догадывалась, что, видать, больно крепко насолил царским прислужникам этот смуглолицый весельчак, ежели его задарма провезли через всю матушку-Россию, в дикие, таежные места… Лишь потом, спустя годы, когда Заман Далманов был освобожден и вернулся вместе с женой-сибирячкой на родину, Клавдия узнала о великой забастовке нефтяников, о знаменитой первомайской демонстрации, где в первых рядах шествовал большевик Заман…
Бабушка пестовала внука, пела над его колыбелью протяжные сибирские песни, рассказывала дивные сказки о жителях тайги, о буром медведе — хозяине черных урманов, о реках, полных рыбы, о птицах. Каждую весну, провожая взглядом стаи перелетных птиц, которые после зимовки в южных краях стремились в родные северные просторы, Клавдия вытирала набегавшие слезы концом платка и грустно вздыхала:
— Пошли-полетели, милые, на родину…
И Фарман, задрав голову, следил за выражением морщинистого дорогого лица, детским, отзывчивым сердцем понимал состояние «бабы Кавы», обеими руками держался за ее подол и молил:
— Не надо, баба Кава!.. Не лети!..
Бабушка тяжело вздыхала и гладила шершавой ладонью непокорные смоляные волосы внука.
— Останусь, милый… Куды ж мне без тебя?..
Весенний перелет птиц на Север навсегда оставил грустный след в сердце Фармана, в жилах которого доброй струей пульсировала сибирская кровь. Каждую весну чумазый, до черноты загорелый подросток, знавший все ходы и выходы на буровой вышке, забирался в укромные места где-нибудь на склоне горы или на развесистой шелковице и оттуда завороженным взглядом следил за косяками уток, стаями гусей, журавлей, которые улетали на Север… Вслушивался в журавлиный клич, тревожный и радостный, и замирал от волнения. Может быть, то было прощание с теплыми местами? Фарман знал, что журавлиная родина далеко на Севере, а здесь они только зимуют. Даже гнезд себе не вьют. Летят они высоко в небе, курлычут, шлют прощальный привет камышовым зарослям, тихим заливам… Но особенно волновали Фармана лебеди. Снежно-белые, вытянув стрелой шеи, сильные, они, казалось, плыли по воздуху, чуть пошевеливая могучими крыльями.
И каждый раз, завидев лебедей, Фарман вспоминал рассказы бабушки об этих удивительных птицах, которые, как люди, подолгу живут парами, об их необычайной верности в любви. Лебеди так привязаны друг к другу, что если один из них почему-либо погибнет, то другой не может пережить этой утраты. Овдовевший лебедь поднимается высоко в синее небо, поет там свою последнюю, прощальную песню и, сложив крылья, бросается камнем вниз, разбиваясь оземь…
Бабушка говорила, как один молодой охотник не поверил таким легендам о белокрылых красавцах и решил испытать их, самолично услышать прощальную песню. Забрался он в глухомань, в места лебединых гнездовий и, выбрав удобный момент, подстрелил одного лебедя.
Раненная насмерть огромная белая птица падала молча. Охотник бросился к лебедю, склонился над поверженной, но еще живой птицей и стал ждать предсмертной песни.
Но так никто и не знает, дождался он или нет. Лебединая стая вдруг круто повернула и разом, всем скопом, налетела на охотника, на незадачливого любителя песен, и начала бить его крыльями, яростно клевать тяжелыми клювами, пока не забила его до смерти…
Когда эту историю Фарман рассказал в школе на уроке зоологии, то учительница пояснила:
— Вся эта легенда, конечно, маловероятна. Однако, ребята, верно то, что лебедь — птица сильная. Ударом крыла она может сбить человека с ног, особенно если нападет неожиданно…
Приходили новые весны, отмеряя время жизни Фармана. Мечта о Севере уплыла и растаяла, как туман. Фарман вытянулся, окреп, раздался в плечах. На симпатичного парня заглядывались девушки. А Фарман, казалось, не обращал на них никакого внимания. Он позабыл обо всем на свете. Его страстью стал футбол. Играл в юношеской команде, потом в сборной городка нефтяников. Окончив школу с серебряной медалью, подался на нефтепромыслы, где тогда трудились многие игроки сборной. Отец не возражал: трудовой коллектив воспитает. Команда успешно выступала на первенстве республики… Фарман Далманов выделялся. О нем, о неутомимом левом крае, стали говорить как о растущем мастере. Фарман отлично владел мячом, мог бить с лета, с полулета, с ходу, с поворота, мог сделать финт, обманным движением сбить с толку настырного и осторожного защитника, обвести, сделать стремительный рывок с мячом. В газетных отчетах стало мелькать имя молодого Далманова.
3В этот период и произошли две встречи, которые изменили дальнейшую жизнь Фармана. Одна — как радужный всплеск, как бурный водоворот, увлекла его на три стремительно пролетевших года, о которых он с гордостью и щемящей болью в сердце будет вспоминать потом, в далеких экспедициях. А вторая — определила судьбу на всю жизнь, став стержнем и содержанием существования. Но тогда Фарман этого, разумеется, не знал. Он был убежден совсем в обратном. Футбольный мяч стал для него ярче солнца.
Первая встреча произошла на стадионе, когда запыленный и усталый Фарман с грустью уходил с футбольного поля. Команда потерпела поражение. Фарман спешил в раздевалку, чтобы скорее снять прилипшую грязную футболку, сбросить отяжелевшие бутсы и встать под теплые струйки душа, смыть горечь обиды вместе с потом и грязью…
— Фарман, можно на минутку?
Далманов нехотя остановился, шагнул к трибунам. Мысленно чертыхнулся — настырные болельщики даже помыться не дадут человеку! — и обомлел. Перед Фарманом на скамейке сидел пожилой человек в модном сером костюме со значком заслуженного мастера спорта СССР. Этого человека Фарман хорошо знал, хотя они не были знакомы и никогда не встречались. Сколько молодых футболистов мечтали и жаждали, чтобы на них обратил свое внимание этот пожилой, но еще подвижный и крепкий смуглолицый человек! То был Исламов, тренер команды мастеров бакинского «Нефтяника».
