Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века
Общее впечатление о домах, занятых коечно-каморочными квартирами, характеризовалось выражениями: «дом не ремонтируется и приходит в ветхость», «дом производит прямо удручающее впечатление», «дом совершенно не пригоден для жилья».
Другой особенностью этого рода жилья была немыслимая переполненность каморок. Отмечались случаи, когда в помещении с двумя койками проживало семь, а то и девять человек. Койка представляла собой три голые доски, положенные на кирпичи, поленья или козлы. «Никаких тюфяков или мешков для соломы жилец не получает и чаще всего сам не имеет, – писал упомянутый выше И. А. Вернер, – а спит обыкновенно на снятом с себя платье. Поэтому днем койки представляют отвратительную картину старых досок, на которых в беспорядке навалены кое-какие тряпки».
Койки разделялись на одиночные и двойные. Последние занимали либо семейные пары, либо жильцы, не возражавшие против присутствия под боком незнакомого человека. По замечанию Вернера: «Снимая часть двойной койки, жилец вперед выражает согласие на то, что ему „подложат“ соседа, который может оказаться больным стариком, вечно пьяным буяном или тряпичником, ложащимся спать, не снимая своего мокрого и издающего зловония рубища».
Одиночные койки также можно было делить: например, рабочие, работавшие в разные смены, или люди, занимавшиеся дневным и ночным промыслами, спали по очереди. Сдача «полкойки» приносила хозяину квартиры дополнительную выгоду, так как в сумме плата с двоих «коечников» была немного больше, чем с одного.
Наконец, среди постоянных обитателей коечно-каморочных квартир были жильцы «без места». Внося самую минимальную плату, они устраивались на ночлег там, где им указывали хозяева: то на печке, то на освободившейся койке, а то и на полу в проходе. Такие люди не были обременены ни постельным имуществом, ни лишней одеждой, поэтому они спали, не раздеваясь.
Чрезвычайная скученность приводила к тому, что в пределах одной каморки приходилось жить представителям разных полов. В переписи было зафиксировано множество таких случаев: от соседства семейной пары с девушкой и посторонним парнем до проживания в одном помещении нескольких девушек с фабрики и молодых приказчиков. Был даже отмечен факт того, что 19-летней фабричной работнице приходилось делить двойную койку со своим взрослым двоюродным братом, приказчиком чайного магазина.
Нельзя сказать, что городские власти спокойно мирились с условиями, в которых жили обитатели коечно-каморочных квартир. В 1911 году Городская дума благосклонно приняла проект, предложенный гласным Э. Н. Альбрехтом, по устройству специальных поселков для жильцов-каморочников. Комиссия по жилищным вопросам даже предложила построить для пробы один поселок, состоявший из трех 5-этажных каменных домов, в каждом из которых было бы по 800 комнат-каморок. Арендная плата за пользование таким жильем, по мнению комиссии, не должна была превышать 7—9 руб. в месяц.
А пока искали средства на реализацию проекта (предполагалось устроить заем), приходилось уповать на благотворителей. Так, средства для помощи бездомным собирали добровольцы в так называемые дни «Лилового цветка». Более солидные суммы поступали по завещаниям от московских купцов. На полмиллиона рублей, оставленные городу Н. А. Мазуриным, на Рогожской был построен дом бесплатных квартир его имени. Подобные дома строились на деньги Бахрушиных, Третьяковых и других богатых предпринимателей.
Правда, бывало так, что Городская дума в течение долгого времени не могла воспользоваться завещанными ей деньгами. По воле Г. Г. Солодовникова, умершего в 1901 году, Москва должна была получить 12 миллионов рублей на строительство благоустроенных ночлежек, но и в 1913 г. из-за неторопливости душеприказчиков город не мог воспользоваться этими средствами.
На еще больший срок оказались «заморожены» 5000 руб., пожертвованные городу потомственным почетным гражданином С. И. Алексеевым. Он распорядился не касаться этих денег 100 лет, чтобы капитал возрос за счет процентов. После истечения срока в 2004 году городское управление должно было треть скопившейся суммы употребить на постройку дома с небольшими квартирами для нуждающихся, а на оставшиеся две трети капитала содержать здание и выдавать пособия поселившимся в нем людям.
Горожане, которые не хотели ждать так долго, а главное – обладали хоть какими-нибудь средствами, объединялись для решения квартирного вопроса. В 1914 году на Девичьем поле затеяло строительство дома с дешевыми квартирами (взнос 2—2,5 тыс. руб. с рассрочкой на 2—3 года) товарищество под председательством писателя В. В. Вересаева. Более дорогое жилье строило на углу Столового и Скатертного переулков Первое московское товарищество квартировладельцев – вступительный взнос составлял от 4 до 11 тыс. рублей. На Остоженке Общество преподавателей построило дом, где разместились гимназия и 45 квартир.
Некоторые объединения владельцев квартир не ограничивались только строительством. Например, Тихвинское товарищество выстроило дом на 50 квартир, а затем наладило для жильцов закупки продовольствия по низким ценам и вдобавок зимой устроило для детей каток.
В начале второго десятилетия XX века среди зажиточных москвичей все отчетливей стало проявляться недовольство условиями жизни в большом городе. Вот как эти настроения отразил литератор М. Любимов:
«Вам не кажется иногда, что вы задыхаетесь в тисках огромного города? Эти каменные громады со всеми последними удобствами и усовершенствованиями не изматывают вконец ваших бедных и без того истрепанных нервов? В огромном шестиэтажном или восьмиэтажном доме вы не чувствуете себя, как в благоустроенной тюрьме, выстроенной по последнему слову тюрьмоведения?
Город можно любить и ненавидеть одновременно. Я говорю о больших городах, тех, которые принято называть «культурными центрами» и главная культурность которых состоит едва ли не в том, что люди живут в них, как сельди в бочке, мешая друг другу и друг друга ненавидя.
Какая-то институтка выражала сожаление:
– Как жаль, что города не строят в деревне.
В конце концов, это не так уж парадоксально. Практичные англичане уже почти подошли к разрешению мечты наивной институтки и провозгласили лозунг:
– Работать в городе, жить в деревне.
Культурные в смысле благоустройства пригороды, при наличности хороших, быстрых и удобных путей сообщения, могут разрешить эту заколдованную задачу, вывести горожанина из городской тюрьмы на свободу.
Городские удобства!
Вот я сейчас сижу за своим письменным столом, а за стеной кабинета почти ни на минуту не прекращается какое-то унылое завывание. Это работает подъемная машина. Весьма полезное и почтенное изобретение, но черт меня побери, если мне доставляет хоть малейшее удовольствие слушать этот непрекращающийся вой.
В окно, несмотря на двойные рамы, доносятся оглушительные звонки трамваев и чудовищный, необыкновенный рев автомобилей. Я знаю – это все блага культуры, но иногда мне начинает казаться, что трамваи и автомобили ездят по моей голове, и тогда меня неудержимо тянет в какой-нибудь Сарапул, от которого три года скачи, ни до какого государства не доскачешь, и где – какое блаженство! – нет ни подъемных машин, ни трамваев, ни автомобилей, калечащих не только тела, но и души. [...]
Если нельзя убежать от города навсегда – от большого города, – то в самом деле необходимо подумать о создании таких условий, которые помогли бы горожанину вырваться из этого ужасного рабства.
Тут единственное спасение: развитие пригородов.
У нас они есть, но либо в состоянии совершенно первобытном, либо к тому еще с такими невозможными средствами сообщения, что скорее доедешь до Петербурга, чем до какого-нибудь московского «пригорода». Но рано или поздно сама жизнь настойчиво потребует разрешения этого вопроса, потому что должен наступить момент, когда жизнь в городе, да еще в его центре сделается абсолютно невозможной.
Город – создатель великих ценностей – в то же время жестокий эксплуататор духа, и должен наступить момент великого бунта против городского гнета».
Откликом на эти настроения стал проект, возникший в 1913 году и получивший название «Город-сад на Ходынском поле». Он предусматривал строительство на Ходынке небольших, в два-три этажа, домов с просторными квартирами и озеленение прилегавшей к ним территории. Кроме технических параметров, городские власти тщательно разрабатывали условия, которые не позволили бы спекулянтам погреть руки на строительстве и перепродаже этих домов – подразумевалось, что участниками проекта станут лишь сами будущие жители «города-сада».
В тот же период Городская дума поставила перед собой задачу добиться корректировки утвержденного императором, но уже устаревшего плана развития Москвы. Предстоящие изменения были определены в подготовленном Городской управой докладе «Об общем плане улучшения жизненных условий в гор. Москве».
