Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века
Проходят еще два часа. Снова являются двое рабочих, уже других. Опять прислуга докладывает:
– Телефонщики пришли!..
Новые рабочие предупредительно поясняют:
– Те, что были раньше, носят тяжести.
Минут десять работают. Сверлят стены, прокладывают провод.
Казалось бы, что дело переноски аппарата окончено. Не тут-то было.
– Перерезан шнур. Мы аппарат возьмем, а когда внесете 3 рубля – поставим.
Абонент возмущается. Рабочие, посмеиваясь, удаляются с аппаратом.
Проходят еще два часа. В передней появляется новый агент телефонного общества в фуражке офицера французской армии.
– Ну, что, ставят телефон? – флегматически спрашивает он.
Терпение абонента лопается. Он посылает к черту телефонное общество и всех телефонщиков. Агент в фуражке офицера иностранной армии посмеивается.
– Да, скоро ли, наконец, я получу телефон?
– А вот поставят аппарат. Я подам рапорт, и ваш номер включат в сеть.
– Скоро это будет?
– Теперь праздники. Денька через два...
На другой день опять телефонщик. На этот раз с повесткой об уплате 3 рублей за попорченный шнур. Абонент спешно одевается и едет к директору.
Так переносятся аппараты».
В конце XIX века москвичи получили возможность звонить по телефону в Санкт-Петербург. Первая общественная будка, где имелся аппарат для междугородной связи, была установлена в 1900 году в «Большой Московской гостинице». Одна беда мешала бесперебойной работе линии связи между двумя столицами: мужики из подмосковных деревень превратили в постоянный промысел кражу медной проволоки с целью продажи скупщикам металлического лома. В течение одного только 1909 года было зафиксировано 429 случаев кражи проводов.
Чтобы отвадить «злоумышленников», в 1910 году администрация распорядилась по ночам периодически пропускать по линии заряды сильного электрического тока. Утверждалось, что в Германии именно такой мерой удалось пресечь кражи проволоки. В дополнение применялась и чисто русская мера: периодически издавались приказы по полиции с требованием усилить надзор за линиями связи.
Понятно, что квартиранты, владевшие телефонами, относились к высшей категории.
В домах, где не было «подъемных машин», они селились в пределах первых трех этажей; люди победнее селились «ближе к небу». По замечанию фельетониста: «...здесь наблюдается теория обратной прогрессии: чем выше живет жилец, тем ниже он в глазах... домовладельца, и наоборот».
Ступенью ниже в иерархии квартирантов стояли жильцы, снимавшие лишь комнаты. Особенно часто подвергали себя добровольному «уплотнению» семьи мелких чиновников и служащих. Плата, получаемая от сдачи комнаты, помогала им лучше сводить концы с концами. При желании можно было снять комнату «со столом», т.е. кухарка хозяев готовила и на жильца.
Кроме размера платы и получаемых за нее услуг, важнейшим обстоятельством для «комнатного жильца» был характер хозяев квартиры. Та же Н. Серпинская, снимавшая на Арбате комнату «со столом», даже спустя годы вспоминает о своей хозяйке, как о «старой, злой ведьме». Не лучшее впечатление осталось у нее и от квартиры «зубной врачихи» В. С. Ляминой, где было «чище и семейственней», но ее роман с молодым человеком находился под пристальным вниманием всех домашних: «Мы были как рыбы в аквариуме: каждый жест, каждый взгляд брался на прицел»[122]. Подводя итог пережитым мучениям, вызванным грубыми вторжениями в ее личную жизнь и необходимостью выслушивать прямые оскорбления, мемуаристка писала: «Для меня „хозяйки“ давно стали ненавистными угнетательницами»[123].
Еще большее испытание пришлось пережить некой госпоже Михайловой, снимавшей комнату у жены провизора Мелас. Последняя имела столь дурной нрав, что жильцы в ее квартире долго не задерживались. Не стала исключением и Михайлова, но, к несчастью для нее, съезжая, она забыла в комнате некоторые вещи. Когда Михайлова на следующий день зашла за ними, то на нее сначала накинулась кухарка и исцарапала ей лицо, а потом «оскорбила действием» сама Мелас. Дело окончилось судом и справедливым приговором: прислуге десять дней ареста, хозяйке – пять.
Попутно упомянем здесь обитателей так называемых меблированных комнат – заведений, близких по типу к гостиницам и отличающихся от них меньшим количеством «нумеров», а также уровнем комфорта. По всей видимости, грань между ними была настолько зыбкой, что в справочнике «Вся Москва» несколько гостиниц («Люкс-отель», «Билло» и др.) одновременно значились и в графе «Меблированные комнаты».
«Меблирашек», как их называли в обиходе, перед Первой мировой войной в Москве насчитывалось более двухсот. Располагались они в основном в центральной части города. Скажем, на Маросейке в доме № 6 находились сразу три заведения: «Россия», «Фортуна» и «Бельгийское подворье».
В литературе того времени дешевые «меблирашки» – жилье для весьма невзыскательного человека. Достаточно было герою какого-нибудь рассказа осмотреться вокруг, как читателю становилось понятно, что дело происходит в «нумерах» (в данном случае называемых «Трынка»):
«Ардалион Петрович Попугайчиков на первых порах разрешился теми же самыми странностями, какими вообще разрешаются новые жильцы „Трынки“, то есть обнюхал все четыре стены с мебелью, приблизительно сосчитал клоповые резиденции, игнорируя самих обитателей, апатично разгуливающих на обоях, дал щелчка остановившемуся в недоумении черному таракану и полюбопытствовал, до какой степени одна ножка кровати недоразвилась до остальных трех».
Селились в меблированных комнатах не только приезжие, но и москвичи вроде сосредоточившихся на науке приват-доцентов или одиноких молодых людей, промышлявших случайными заработками, которых устраивало пристанище стоимостью от 30 коп. в сутки (цена начала XX в.). На эти деньги жилец получал комнату, обставленную необходимой мебелью (дорогие номера могли состоять из нескольких комнат, в обстановку которых входил рояль), и обслуживание. Уборку производила горничная, а лакея-«коридорного» можно было вызвать электрическим звонком и приказать ему подать в номер самовар, обед, заказанный «по карточке», или послать за продуктами в лавку. У дверей нес дежурство швейцар.
Во всех меблированных комнатах были установлены телефоны, что для постояльцев являлось несомненным удобством – в любое время прислуга подзывала их к аппарату.
Главное отличие «меблирашек» от частной квартиры заключалось в том, что жильцы должны были подчиняться общему регламенту. Образчик правил проживания в меблированных комнатах был приведен газетой «Новости дня»:
«Запрещается лежать на диванах.
Безусловно не дозволяется вбивать гвозди в стену.
Гости могут быть у жильцов до 11 часов вечера и отнюдь не ночевать.
Посещение квартирантов гостями после 11 часов и вход посторонних в номера после указанного времени безусловно не допускается.
Гулять по коридору после 10 часов вечера и утром до 8 часов воспрещается.
Не уплатившему по счету отказывается во всем».
Среди неписаных правил, которым подчинялись жильцы «меблирашек», было требование местного этикета: «прежде стукнуть в дверь и уже на фразу: antrez![124] – войти». Характерным свойством меблированных комнат было то, что их обитатели довольно быстро сходились друг с другом.
Впрочем, в разных заведениях были свои порядки. Как-то жильцы меблированных комнат Романова, стоявших на углу Тверского бульвара и Малой Бронной, пожаловались в газету, что там в свободных номерах довольно часто устраиваются театральные репетиции. Активное участие в них принимал сам владелец меблированных комнат.
«Репетиции эти сами по себе, конечно, ничего дурного из себя не представляют, – писали постояльцы г-на Романова, – но если принять во внимание, что в дни таких репетиций от разносящегося по всем соседним номерам крика, шума, смеха артистов-любителей не приходится в собственном помещении спать далеко за полночь, то такие репетиции, в особенности для лиц трудящихся, которым предстоит к 9 час. утра уже быть на службе, – являются истинным наказанием.
Да если прибавить к этому, что одной из жилиц названных меблированных комнат разрешается держать в нумере трех кошек, к которым по ночам являются еще их гости, устраивающие свои кошачьи концерты иногда до утра, и что, несмотря на сетования квартирантов, администрацией нумеров никаких мер к прекращению этих концертов не принимается, то вы поймете, какие мытарства испытывает по ночам усталый и желающий отдыха квартирант меблированных комнат г. Романова».
Однако более всего бесправие жильцов проявлялось в тех случаях, когда владелец по каким-то своим соображениям вдруг отказывал им в приюте. Так, в феврале 1910 года обитатели всех 44 номеров меблированных комнат «Бостон» в одночасье оказались на улице. Удивительное даже по меркам Москвы событие описал побывавший на месте В. А. Гиляровский:
