Олег Куваев - Избранное. Том 3: Никогда не хочется ставить точку
Роман вырисовывается. И чем больше он вырисовывается (сегодня закончил, третий вариант), тем больше открывается бездна неувязанных концов, недоведенных ти пов, невыясненных ситуаций, а уж про сквозную атмосферу и жестокость формы и говорить нечегр. Я впервые понял, как можно над книгой работать десять лет. Ц это при всем при том, что он вполне годен для чтения и даже для публикации. Не знаю, вот у меня еще два месяца, два с половиной. Буду просветлять и либо зайду в тупик — "все недостатки вижу, но сделать ничего не могу", либо плюну и действительно буду еще года два над ним сидеть. История шибко жестокая для читателя, ибо если я добьюсь того, чего хочу, то читатель должен понять кое что. Для истинного Дерьма это как с гуся вода, ло колеблющемуся поможет, устремленного утвердит. Ну и будет ладно — не стыдно пропивать гонорар, х
Хотя насчет пьянки я тоже стал строг, жаль расшвырянных лет, но опять таки, чувствую такое, что не было бы расшвырянных лет, не было бы целеустремленности. Это как в лагере — если мужик уцелел за десять пятнад цать лет отсидки, то уж он остается человеком. Тот же Еме льяныч. Я с ним переписываюсь регулярно. Название, Боря, я все-таки оставлю такое. Если не возникнет нечто звенящее, строгое и чуть печальное.
Твоя идея насчет двух приятелей, из которых один вверх, второй по плоскости с уклоном весьма мне близка и понятна. Примерно такова и есть тема "мово второго романа", на который пока копятся разные заметочки, ноу меня уклон не на того, который вверх, а на второго. Условное его название "Отставший". Сугубо так, для себя. Отстал вон в гонке — квартиру не ухватил, дубленку не носит, пыжиковую шапку забыл купить, и выяснилось вдруг, что крепко отстал — не догонишь," вон толькорати новые польты приятелей где то мелькают впереди, тогда он вбок и в конечном счете оказывается на реке Омолон в охотничьей изубшкё. Лет ему уже под пятьдесят, мир убежал вперед, у приятелей уже по два инфаркта, и он, с одной стороны, — все понял, а с другой, — понял главную истину, что ничего понять до конца нельзя ни раньше, ни теперь, ни потом. Так примерно. Всякое бегство есть не более как попытка убежать от себя, и всякая гонка вперед не более как жалкая и никчемная попытка догнать выдуманного себя.
Ладно, не будем. Конференцию надо провести, вот что! Послезавтра я уезжаю в Терскол. До конца февраля. Надо сменить стены за ради работы над четвертым вариантом романа. Потом я на недельку приеду (квартирные хлопоты), и опять худа до апреля. Твою рукопись возьму с собой, чтобы все толком прочесть; и вышлютебе ее оттуда. Не беспокойся, не потеряется.
Февраль 1973
Здорово, Борька!
Получил сегодня письмо от тебя и вздохнул с облегчением: рукопись дошла. Что то была у меня подспудная боязнь, что она затеряется в безднах почтового ведомства именно потому, что затеряться никак не должна.
Письму твоему я очень рад. К занятию этому и всему, что с ним связано, ты относишься как профессионал, хотя, слово это изнасиловано нашими титулованными графоманами от литературы. Профессионал нынче тот, кто себе дачу и поездку в Париж добывает литературой. И знаешь, у меня подспудное убеждение, что ни один стоящий писатель себя профессионалом не считал, хотя всегда имел перед собой образец того, кто, по его мнению, был профессионалом. Пожалуй, из недавно живших профессионалом был Хэм и считал себя таковым. Многие считают за
282
профессионализм умение оболванить собственные хорошие вещи, как это делал Фицджеральд. Ну и как наиболее близкий пример профессионализма (не по яркости примера, а по доступности его, что ли) — моя повесть "К вам и сразу обратно". Была ведь неплохая повесть, и я ее Профессионально так оболванил, что самому читать стыдно. Ты и сам это почувствовал, Вроде все складно;л душе противно.
Борька, ты зря на жестокое письмо бочку катишь. А как же быть? Это скотское лошадиное занятие на сю сю сю не вырастает. Сю сю сю для графоманов, а я все-таки слишком уважаю особенности твоей башки, хотя бы и путной страницы никогда не написал. И потом. Боря, проза обладает таким свойством, что по виду рукописи, по шрифту машинки или собственным строчкам ты видишь на бумаге то, что есть у тебя в голове, но ни в коей мере нет на бумаге.
Фиолетовая повесть — отлично! Вот это, Борька, уже высокий класс, это уже твоя индивидуальность, сподобь тебя господь справиться с" этим, и ради одного фиолетового странного цвета не грешно ее переписать пару лишних раз. Это хорошо, Боря. По настоящему хорошо. Фиолетовый цвет очень странен, капризен, потусторонен, что ли.
Насчет фамилий друзей: как рабочие ориентиры — все правильно: Я и сам всегда так делаю.
Для кого писать? Боря, ведь нет на этот вопрос единого ответа. Каждый тут одинок и сам по себе, и каждый делает это по разному. Мало найдется идиотов, считающих, что они пишут для человечества. Насчет их ты прав. Я всегда пишу для какого то одинокого и абстрактного парня, который сидит где то на полярке или в разведке, или живет в Житомире в каком ни-будь "сучьем кутке". Главное — для одинокого парня. Реши эту проблему просто: для кого тебе не жалко положить душу на бумагу, вообрази этого реального или вымышленного человека и пиши для него и только для него. Но помни, Боря, твои же слова: автор всегда добр, отходчив; если он страдает и злится, то не за себя, не за свою неизлитую желчь, не за то, что у него (лично) потолок обвалился. Я убежден, что без человечески доброго автора нет литературы. И я убежден, что творческое бесплодие наших литературных генералов от того идет (среди них есть ведь и приличные технари), что себя они любят, свое положение, свой ранг и только. От этого и бесплодны.
И давай уж если ругаться, так по высокому классу: плюнь на всех редакторов, плюнь на всю политику и установки — пиши так, чтобы душа легла на бумагу — это единственный путь если не к публикации, то к что ни-будь стоящей прозе. Надо сказать, что несмотря ни на что, эти две вещи взаимосвязаны даже в наших условиях. И тебе пример — Емельяныч. Акварели его помнишь? Кому озлобиться, как не ему? А ведь акварели то его без злобы. В них он и есть художник. Состояние злобы и ненависти творчески бесплодно, ибо, по древнему индийскому утверждению, "ненависть не способна родить ничего, кроме ненависти". Это Будда сказал. Опять жеХэм сформулировал принцип, общий для всех писателей: задача автора — не порицать, не учить, но понять. Избави бог, не зову к все прощенчеству, но ведь проза опять же такой дьявольский инструмент, что ей всегда можно ударить то, что хочешь ударить.
Я понимаю, что тебе в твоем сегодняшнем состоянии, с учетом всех факторов невозможно написать светлую и радостную повесть. И не надо. Пиши так, как, у тебя лежит душа. Но ты обязан всю злость и обиду вывести за кадр, пусть они будут в настроении повести. Повесть не роман, она без настроения не существует. Но тут трудно чему либо научить, так как переходит в область божьего дара, и тебе надо учиться самому у себя. Настрой сам себя, думай об этом, когда пишешь, придет само — и слова, и фразы.
О технике. Мне кажется, что тебе надо отменить рваный стиль с подзаголовками. Я тебя вполне понимаю — тебе так легче, и ты вообще к этому склонен. Но попробуй для полноты событий написать плавную реалистическую повесть. И пиши, и пиши, пускай все плавно течет. Не в стиле, но в событиях. Потом все это легко и просто превращается в рваный и нервный стиль простым методом вычеркивания, Ты писал о школе, так вот "начальное образование заканчивается, когда ты научишься ставить точку, научишься писать лишнее и вычеркивать. На этом, можешь считать, диплом Литинститута в кармане. Все остальное — от бога. —
В отношении условной обстановки (пусть читатель домысливает). я с тобой полностью не согласен. Твое право: бери условную обстановку: стол, стул, табличку с надписью "лес," "река", но будь добр эту обстановку дать в
двух словах так, чтобы это была единственная река, единственный, лес, единственная станция твоей повести. Аналогия с театром неуместна — там есть актер, его эмоции и сила влияния. У тебя есть только слово, вот словом и будь добр; Не призываю тебя быть реалистом типа Федора Гладкова, давай обстановку штрихом, но найди единственный штрих. Без этого будет манерничанье. Фиолетовое — оно требует. Начало, когда поезд ушел, мне кажется хорошо. Энергично, и уже чувствуется вкус автора. Опять же, если ты решил применить сценарную технику, то в твоем распоряжении ретроспекция, Да и вообще, раз человек на платформе, а поезд ушел, значит, он в этом поезде ехал. Нормально!
Насчет "подарил месторождение" — все это натяжка, но парень даже в тех отрывках, что ты прислал; вырисовывается странноватый, а если вся повесть фиолетовая, то по. чему не подарить месторождение. Не знаю, как ты справишься с фальшью слюнявой ситуации, но если тон будет задан, как он задан, оно само вылезет. Твое право, Боря, выбрать странноватый мир, где живут бичихи, шофера, где пьют какую то мерзость, работают, гибнут — это необычный мир Вити Смирнова, тут как-то неуютно, вроде ночлега в углу пустого склада, но ты его должен населить, дать воздух, объем и людей. Если к этому будет благая и светлая мысль, что люди хоть и скоты, но все-таки люди, — вот и повесть.
