Анна Ковалова - Довлатов
Вся редакция занимала помещение не более двадцати метров. В основном это небольшое пространство было занято столами и умывальниками: у нас было два умывальника. Разговоры в редакции длились совсем недолго. Сначала обсуждали новый номер, потом шли выпивать. Это была наша обычная программа.
Мы углубились в джунгли американского бизнеса.
Идеи у нас возникали поминутно. И любая открывала дорогу к богатству.
Когда идей накопилось достаточно, мы обратились к знакомому американцу Гольдбергу.
Гольдберг ознакомился с идеями. Затем сурово произнес:
— За эту идею вы получите год тюрьмы. За эту — два. За эту — четыре с конфискацией имущества. А за эту вас просто-напросто депортируют…
Пришлось начинать все сначала.
Одновременно вырабатывалась творческая позиция газеты. Мы провозгласили:
«Новый американец» является демократической, свободной трибуной. Он выражает различные, иногда диаметрально противоположные точки зрения. Выводы читатель делает сам…
(Сергей Довлатов, «Марш одиноких»)…Наша газета должна быть разнообразной, многосторонней, универсальной.
Таким же мы представляем и нашего гипотетического читателя.
Это человек любого вероисповедания, ненавидящий тиранию, демагогию и глупость.
Обладающий широким кругозором в сфере политики, науки, искусства.
Отдающий должное как высокой литературе, так и развлекательному чтению.
Чуждый снобизма, интересующийся шахматами и футболом, голливудской хроникой и астрологическими прогнозами.
Это человек, озабоченный судьбами заложников, но готовый увлечься и кроссвордом.
Это человек, уяснивший главное — мир спасут отвага, доброта и благородство.
Короче, это — обыкновенный человек, простой и сложный, грустный и веселый, рассудительный и беспечный…
Надеюсь, ты узнаешь себя, читатель?
(Сергей Довлатов, из статьи в газете «Новый американец» // «Новый американец», № 17, 5–10 июня 1980 г. // Довлатов С. Речь без повода… или Колонки редактора. М., 2006. С. 134–135)Нина Аловерт:
В 1980 году Довлатов пригласил меня в газету «Новый американец», и я стала ее театральным (преимущественно балетным) критиком и фотографом. В то время я действительно больше занималась балетом, чем какими-то общими редакционными делами, газетой как таковой. Но в этом смысле я была скорее исключением. Все были безумно влюблены в эту газету и работали в ней почти бесплатно. «Новый американец» стал делом первостепенной важности, почти делом жизни. Те, у кого не было этого энтузиазма, постепенно ушли из редакции. Газета имела невероятный успех: сейчас это даже трудно себе представить. Мы ездили по разным городам, и везде нас ждали, на встречи с нами приходило огромное количество людей.
Каждое утро мы распечатывали десятки писем. В основном это были чеки и дружеские пожелания. Но попадались и грубые отповеди. В одном письме меня называли (клянусь!) учеником Риббентропа, Жаботинского, Бубера и Арафата. В другом какой-то ненормальный интересовался, правда ли, что я, будучи охранником, физически мучил Солженицына. Хотя, когда Солженицына посадили, мне было три года. В охрану же я попал через двадцать лет. Когда Солженицына уже выдвинули на Ленинскую премию.
Короче, шум стоял невообразимый. Повторяю, это были лучшие дни моей жизни.
(Сергей Довлатов, «Ремесло»)Мои товарищи и коллеги — прелесть. Расскажу о них коротко. Боря Меттер — Остап, командор. Женя Рубин — Паниковский, я — Шура Балаганов. Алексей Орлов — Адам Козлевич. И «антилопа» есть. Все, кроме меня, умеренно и охотно пьющие. Все рослые и толстые. Широкие и веселые…
Про нас уже говорят, что мы взяли деньги в КГБ. (Агент КГБ — здесь — такое же универсальное и отвлеченное выражение, как слово — бля. Я, бля, пошел, бля…) Боря дико обрадовался. Он говорит — это же прекрасно. Подписчики будут думать, что это солидно.
(Сергей Довлатов, из письма к Людмиле Штерн от 8 июня 1979 г.)Елена Довлатова:
Создатели газеты, и Довлатов в том числе, стали очень известными личностями в мире русской эмиграции. Естественно, это было наиболее ярко выражено в Нью-Йорке, потому что газета выходила именно здесь. Но «Новый американец» распространялся и по другим штатам и городам, у него были подписчики в самых разных местах. При этом сотрудники газеты тоже ездили по стране, как звезды. Их действительно узнавали, знали и любили, может быть, благодаря особой тональности этой газеты. От этой газеты ждали не сухой информативности, а разговора с читателем — и это для нас было внове.
Период «Нового американца» был все-таки периодом творческим, это было замечательное время в жизни Сережи. Работа в «Новом американце» была не просто журналистикой, это было дело, которому все служили со страстью. Там никто не работал ради денег: платили очень мало, а главный редактор и вовсе без зарплаты жил очень долго.
И все-таки дела шли неплохо. О нас писали все крупные американские газеты и журналы. Я получал вырезки из Франции, Швеции, Западной Германии. Был приглашен как редактор на три международных симпозиума. Вещал по радио. Пестрел на телевизионных экранах. У нас были подписчики даже в Южной Корее…
Я мог бы привести здесь сотни документов. От писем мэра Коча до анонимки на латышском языке. Но это — лишнее. Кто читал газету, тот знает…
Годовой юбилей мы отмечали в ресторане «Сокол». По территории он равен Ватикану. В огромном зале собралось человек девятьсот. Многие специально приехали из Филадельфии, Коннектикута и даже Техаса.
Видимо, это был лучший день моей жизни…
(Сергей Довлатов, «Марш одиноких»)Нина Аловерт:
Надо сказать, что организаторы газеты все-таки держались несколько особняком. Довлатов, Меггер, Орлов, Вайль и Генис были редакционной элитой. Кажется, перед тем, как я ушла из газеты, Наташа Шарымова с покойным Аликом Бачаном и кто-то еще готовили собрание, чтобы на эту тему поговорить. Не помню, что из этого вышло и состоялось ли собрание, была ли я на нем. Просто я тогда сама не очень ладила со своими коллегами. Не могу сказать, что я была права, а все были неправы, я не была тем единственным, кто шагает в ногу. Наоборот, сейчас я с большим огорчением вспоминаю об этих конфликтах. Так же, как и все остальные, я не умела быть лояльной. Дело в том, что мы, эмигранты, поначалу думали, что мы все одной крови — ты и я. Оказалось, нет. Оказалось, что мы очень разные. Но нас объединяло то, что мы приехали из страны, где не очень умели толком друг с другом разговаривать, строить нормальные деловые отношения, прислушиваться к другому мнению. Свобода, которую мы обрели в Америке, поначалу обернулась для нас «свободным» и категоричным неприятием чужих мнений и доводов. Тогда я этого не понимала, теперь понимаю.
В Союзе мы были очень похожи. Мы даже назывались одинаково — «идейно чуждыми». Нас сплачивали общие проблемы, тяготы и горести. Общее неприятие режима. На этом фоне различия были едва заметны. Они не имели существенного значения. Не стукач, не ворюга — уже хорошо. Уже достижение. Теперь мы все очень разные. Под нашими мятежными бородами обнаружились самые разные лица. Есть среди нас либералы. Есть демократы. Есть сторонники монархии. Правоверные евреи. Славянофилы и западники. Есть, говорят, в Техасе даже один марксист. И у каждого — свое законное, личное, драгоценное мнение. Так что любой разговор немедленно перерастает в дискуссию. Настоящему капиталисту легче. У него в руках механизмы финансового стимулирования. А наши-то сотрудники работали почти бесплатно. А если ты человеку не платишь, значит, хотя бы должен его любить…
В общем, мало того, что нас давили конкуренты. Мало того, что публику иногда шокировали наши выступления. Но и в самой редакции проблем хватало. Дело шло с перебоями, рывками.
(Сергей Довлатов, «Ремесло»)Нина Аловерт:
В первый же год работы в «Новом американце» мы с Сергеем успели и подружиться, и поссориться. Так что, когда у Довлатова был издан «Компромисс», я не ждала, что он мне книгу подарит. Поэтому я послала по почте автору чек, желая книгу купить. В ответ я получила чек обратно — вместе с надписанным «Компромиссом»:
