Николай Полудень - Есть такой фронт
Сынок был «патриотом». Входил в состав так называемой экзекутивы юношества, носил «мазепинку» и постепенно возвышался в националистических кругах. А во время войны и совсем превзошел своих сообщников, вступив в батальон «Нахтигаль».
Он умел легко перевоплощаться в солидного или откровенно циничного, спокойного или нахального — и все в зависимости от того, с кем имел дело. Когда его «боевку» окружили в схроне, он не задумываясь выпустил в своих побратимов-охранников очередь из немецкого автомата и начал выкрикивать бойцам органов безопасности, чтобы не кидали гранат, не стреляли, потому что он хочет жить…
Во время следствия плакал, пытался играть роль невинного, обманутого человека, который лишь слепо выполнял волю главарей. Много злодеяний Стасиву удалось скрыть. И военный трибунал сохранил ему жизнь, осудив к 25 годам лишения свободы… А в 1956 году Стасива освободили, и он вновь появился в своем особняке, где жили жена и двое уже взрослых детей. Приехав во Львов, он сразу направился к полковнику Чубенко с просьбой помочь устроиться на работу.
— Гражданин полковник, уверяю вас, что за восемь лет тюрьмы и лагеря я многое передумал. Оуновский провод обманывал нас. У меня никогда не поднимется рука на Советскую власть. Хотите, я это скажу открыто, даже в газете, пусть только опубликуют. Свое прошлое я проклинаю… А может быть, я еще смогу быть полезным органам безопасности? У меня же за границей остались близкие друзья, они в проводе занимают высокое положение.
— Ваши заверения мы примем к сведению, но в услугах не нуждаемся. Вопрос о работе и прописке в городе решайте на законных основаниях, — ответил тогда полковник.
И вот снова знакомый почерк бывшего оуновского верховоды. Теперь он уже Янек…
Значит, мы правильно поступили, дав Григуле возможность провезти письмо за границу. Но кто такая Леся? Операция приобретает довольно зримые очертания… Будем думать… Шуст и Паськевич из референтуры К-3 недавно подготовили и заслали на Украину и в Польскую Народную Республику группу оуновских эмиссаров. Часть из них после перехода границы добровольно явилась в органы госбезопасности. Леся в Польше… Янек-Профессор ее хорошо знает… Ясно, что он и его соучастники в отношении Леси договорились заранее… Но как?
И снова сотрудники госбезопасности напряженно думали, сопоставляли факты, события. Снова — поиски, волнения, бессонные ночи, анализ деталей из жизни Профессора, Волохатого, Шуста. Знакомство с разными людьми. Тяжелый, напряженный труд, который требует настойчивости, большого внимания и осторожности. Труд, обеспечивающий мир и безопасность Родины.
СОГЛАСИТСЯ ЛИ ЛЕСЯ?
Доцент Львовского университета Василий Иванович Горовой после лекции спешил на кафедру. Нужно было позвонить домой и предупредить, что задерживается. Его, как бывшего активиста участника партизанского движения, пригласили на встречу ученики. А школьникам Василий Иванович отказать не мог, хоть и перегружен работой.
На кафедре его ожидал бывший студент Панчук. Горовой обрадовался, начал расспрашивать о здоровье детей, супруги.
— Почему это мы, дорогой товарищ, давно не виделись? Давно! А вы возмужали. Минутку… Я позвоню домой, а потом мы с вами побеседуем. Был у меня товарищ ваш, который работает в районе. Семен Шевчук. Мы с ним так засиделись, что и на лекцию пришлось опоздать. Прекрасный, замечательный у вас друг…
Пока Горовой говорил по телефону, Панчук обдумывал, с чего начать. Усилиями многих работников государственной безопасности было установлено, что Леся, сестра доцента, когда-то была связной у Стасива. Правда, она уже давно отошла от оуновцев, вышла замуж, стала матерью двух детей.
— Василий Иванович! У меня к вам неотложное дело. Оно касается вашей сестры.
Доцент удивленно приподнял густые брови.
— Два года тому назад я гостил у нее. Живет хорошо. А что касается ее прошлых ошибок, то ведь это давно прошло, теперь она совсем другая…
— Вы не волнуйтесь, Василий Иванович, но бывшие главари снова вспомнили о Лесе и пытаются втянуть ее в грязное дело, — добавил Панчук.
— Как? — удивился Горовой. Он начал нервничать. — Неужели такое может повториться? Я этого не позволю! Я сам к ней поеду. Никому не дано права разбивать ее счастье! В последнем письме она просила приехать в гости, но у меня много работы. И я не торопился. Но раз такое дело — поеду обязательно!
— А возможно, спешить не стоит? Вы к ней приедете, испугаете сестру и этим навредите делу.
— Как же поступить? Я не хочу, чтобы она снова связалась с этими подонками. Достаточно того, что ее обманывали раньше… Вот я поеду в Перемышль…
— Возражать не буду. Но перед отъездом нам, Василий Иванович, надо было бы обменяться мнениями.
Горовой выступил в школе. А вечером, у себя дома, рассказал Панчуку много интересного из жизни Леси: как обманным путем втянули ее в ОУН, о своих родителях, которых замучили бандеровцы, узнав о партизанских листовках, запрятанных Василием Ивановичем дома. Тогда он считал, что все это произошло случайно, но позже оказалось, что выдал провокатор, который ухаживал за Лесей.
— Я не верю, что Леся согласится сотрудничать с националистами! — твердо заявил Горовой.
— Очевидно, она все вам расскажет. Возможно, с ней уже говорил кто-то из оуновцев. Они, вне сомнений, уже проверили Лесю, знают о ее нынешних взглядах и поэтому могут отказаться от нее. Если поедете, постарайтесь найти правильный тон в разговорах с сестрой, не беспокойте ее.
На следующий день Горовой позвонил Панчуку, Он сказал, что договорился с деканом о двухнедельном отпуске и хотел бы как можно скорее выехать к сестре. А вечером оба они встретились с Чубенко. Их разговор был долгим и неторопливым. Еще и еще раз обсуждали все детали поездки. Чекисты советовали Горовому, как беседовать с сестрой, чтобы выяснить, чего хотят от нее оуновцы. В общем надо было сделать так, чтобы Леся помогла вскрыть новую аферу продажных политиканов, доживающих свой век на подачках иностранных разведывательных служб. Нужно убедить Лесю в этом.
Через три дня Горовой выехал в Перемышль.
*Профессор и Волохатый виделись очень редко. Для встреч выбирали неприметные кафе или заброшенные скамейки. И каждый раз на другом месте. Но с каждой очередной встречи Профессор уходил неудовлетворенным. Григула не мог найти надежной квартиры, где можно было бы встречаться и принимать представителя провода. По дороге домой Стасив молча спорил с собой: «Григула постарел, отпустил брюхо, боится. Люди совсем изменились, стали мелочными, потеряли веру в соборную Украину. Григула никуда не годится, он трус… Однако дело не в Григуле. Он действительно предан тебе, хочет помочь, но люди стали другими, живут лучше. Посмотри, как строят новые дома, как растет их культурный уровень. Учатся в школах, в вузах. Советская власть дала им многое… Это уже не бывшая Галиция, где перед богачами издали шляпы снимали… Люди научились думать, раскусили политику оуновцев… Мы стали банкротами…»
Но то, что в отцовских трех- и четырехэтажных домах живут простые рабочие, от которых Профессор теперь не может получить ни гроша, его бесило, доводило до исступления:
«Резать, вешать, выкалывать глаза! Мстить за потерянное! В этом смысл жизни! Уничтожать отступников, приспособленцев… Молодежь, молодежь надо брать под свою опеку, потому что старики уже ни на что не способны…»
Но и в этом Профессору не везло. Иногда пробовал за чаркой намекать своим же детям или их друзьям «положить голову за идею», но в ответ они откровенно смеялись:
— А зачем нам эта ваша «идея»? Мы учимся, работаем. Никто не возбраняет нам воплощать в жизнь наши мечты. У нас свое государство, свои интересы и все, что нужно для настоящей жизни.
«Отщепенцы, лжепатриоты!.. — ругался в душе с собственными детьми, которые не хотели его понять. — Чужие, оборотни. А была же, была молодежь, которая шла в дивизию СС «Галичина»! Эх, где же она, молодежь? Тогда все говорили о походах, о саблях, о будущих победах, а теперь о футболе и театре, о выставках картин! Разве это молодежь?»
И он выходил на улицу, шел в центр города. Заглядывал в церковь и смотрел, как кланяются старые женщины, вымаливая что-то у бога. Бродил по паркам. Иногда встречал знакомых, с которыми учился в гимназии или сдавал зачеты в университете, реже — бывших «патриотов», дружков по кровавым акциям «Нахтигаля». Ведь ротой командовал! Большинство избегали встреч или вообще отворачивались. Но были и такие, которые, оглядываясь по сторонам, быстро шепотом сочувствовали: «Пане Профессор? Да к чему же все это идет? До каких же пор судьба будет издеваться над нами? Такая неопределенность, такая неразбериха, нужда… Не откажите, возьмите пятерочку. Больше не могу. Но знайте, я всегда был сознательным… я всегда с вами. Боже, какое бы положение вы занимали, если бы не советы…»
