Сергей Романовский - Наука под гнетом российской истории
За годы взбесившегося ленинизма идеологическая ржа, замешанная к тому же на страхе, нанесла науке непоправимый вред. Если уже не поворачивался язык называть теорию относительности “идеологическим бредом”, если отрицание гена по причине того, что “его никто не видел”, уже не считалось несокрушимым доводом для поношения генетики, как буржуазной лженауки, то партийность науки оставалась главным методологическим перстом – он указывал, направлял, разоблачал.
Чтобы не тратить много времени на описание всех этих «особостей», приведем отрывок из письма инструктора ЦК КПСС по сельскому хозяйству (В.П. Орлова), адресованного профессору А.А. Любищеву. Письмо от 19 ноября 1957 г. расставляет все точки над i и не оставляет места для сомнений и додумок:
“Как же можно говорить Вам, высокообразованному человеку, – пишет инструктор Любищеву, – о том, что помехой в развитии сельскохозяйственной науки является партия?! Да разве здравомыслящий человек может согласиться с Вами? Конечно, нет! Партия никому науку не даст на откуп, она стояла, стоит и будет стоять во главе ее, партия – наука… еще раз: партия наша – это наука, и они между собой неразделимы. Наука – классовая. Господствующий класс использует ее в своих интересах. Во главе класса стоит партия, она и должна руководить наукой” [501].
Так вот: просто и без затей. В конце 50-х годов инструктор ЦК искренне верил в то, что писал. Но уже через 10 лет подобные слова повисали в воздухе: в них не верил писавший, над ними смеялся читавший. Общество начало заметно разлагаться.
Многие ученые ныне со щемящей тоской вспоминают благословенные годы бездарного ленинизма, когда наука жила привольно: исправно получала средства на исследования, могла себе позволить дорогостоящие эксперименты, а на неизбежную большевистскую дурь – непременное планирование (чуть ли не помесячно) фундаментальных исследований, социалистическое соревнование между лабораториями и отделами, институтами и целыми отраслями, непрерывную отчетность и тому подобные глупости – смотрели с ухмылкой, ибо все уже привыкли к этим игрищам: научное чиновничество с серьезным видом рапортовало, а партийная номенклатура с не менее серьезным видом принимала рапорта. Одним словом, наука жила, если и не полнокровной жизнью, но все же вполне сносно. Даже новые поколения гуманитариев, воспитанные на университетской скамье в духе диалектического и исторического материализма, усвоившие неоспоримые преимущества социалистического реализма, были во всеоружии своих знаний и искренне гордились достижениями советского литературоведения, истории и даже философии.
Если в годы взбесившегося ленинизма советская наука была “самой передовой в мире”, так сказать, по определению, которое все быстро усвоили, а непонятливые этапировались в ГУЛаг, в последующем, особенно в период взбалмашного ленинизма, люди науки вдруг обнаружили счастливую возможность спасти свое интеллектуальное достоинство. Оказывается, не зря они твердили то, что им указывали, не бездумными попками они были, славословя марксистско – ленинскую методологию и клеймя космополитизм и преклонение перед иностранщиной.
В 50-60-х годах мы действительно первыми запустили спутник, послали человека в космос, у нас заработала первая в мире атомная электростанция, а на океанские просторы вышла первая в мире полностью немагнитная шхуна «Заря». Но в дальнейшем, особенно в 70-х годах, когда вошел в силу маразм бездарного ленинизма, гордость за советскую науку подогревалась в основном классовой фанаберией, а фактического материала для подобного самовосхваления становилось все меньше. Обнаружилось наше катастрофическое отставание от передовых стран Запада и Японии в информационной технологии и инфор-матике, в микроэлектронике, биотехнологии, полимерной химии, генетике, геологии [502]. Самое удивительное – в отечественной науке стал ощущаться дефицит идей, чего ранее никогда не было. Одним словом, как при печатании фотографии, через определенную выдержку на фотобумаге проявился снимок и мы, взглянув на него, воочию убедились, чего на самом деле стоила “неусыпная забота партии и правительства о советской науке”. Что же мы увидели на этом фантастическом снимке?
Вот ухмыляющаяся физиономия Главного партийного специалиста по науке, а перед ним очередь просителей с протянутыми руками. В одной – справки о внедрении, о народнохозяйственном значении выполненных ранее работ. Другая протянута за финансовым подаянием. Кто принес больше справок, тот больше и получает. Совсем без бумаг оказался проситель от фундаментальной науки. Надо бы ему ничего не дать. Но нельзя. Это было бы крупной идеологической и политической ошибкой. Поэтому и фундаментальная наука исправно получала свое, но куда меньше того, что ей было надобно.
А вот и результаты щедрого финансирования работ, име-ющих “большое народнохозяйственное значение”: перезасолоненное и усыхающее на глазах Аральское море, отравленные воды Байкала и Ладожского озера, угрюмый вид дамбы в Финском заливе, перегородившей его в непосредственной близости от устья Невы – самой полноводной реки Европы; перешеек, отгородивший уникальную природную солеродку – залив Кара-Богаз-Гол от Каспийского моря; необозримые пространства загаженной техникой тундры, вырубленные и выжженные леса; наконец, Чернобыль и рядом – мертвые зоны вблизи Челябинска и Семипалатинска…
Один чиновник давал, другой рапортовал, третий требовал и вся эта армада «верных слуг народа» делала свое дело с истинно коммунистическим размахом.
Показал нам снимок и состояние информационных цехов науки, которые, казалось бы, надо холить и беречь более всего, – архивов и библиотек. Про них коммунистические радетели и вовсе забыли. Бóльшая часть архиво – и книгохранилищ размещалась в зданиях, построенных еще при царе. Книги десятилетиями наполняли их, но так, как будто ничего в техническом отношении за эти годы не изменилось: их плотными рядами выстраивали на стеллажах под проржавевшими трубами водопровода, при полном отсутствии противопожарной сигнализации. Терпение у библиотек, наконец, лопнуло…
В 1980 г. вспыхнул пожар в Государственной публичной исторической библиотеке (Москва). Полностью или частично были уничтожены несколько десятков тысяч книг. В 1983 г. прорвало канализацию в одном из подвальных (!) хранилищ Государственной публичной научно – технической библиотеки: списали десятки тысяч томов. В 1985 и 1988 годах заливало водой книги в подвалах (!) Публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова – Щедрина в Ленинграде [503]. В частности, 18 мая 1988 г. залило водой уникальную коллекцию нотной литературы, хранившуюся, само собой, в подвале, – из 335 тысяч экземпляров нотной литературы горячей водой затопило около 320 тысяч.
Наконец, основной информационный мозг науки – Библиотека Академии наук. Еще 20 мая 1982 г. Президиум Академии отметил, что “дальнейшее развитие Библиотеки Академии наук СССР сдерживается рядом серьезных трудностей: резерв площади для размещения новых поступлений (0,5 миллиона печатных единиц в год)… к концу 1982 г. будет исчерпан…” Это, разумеется, чисто приспособленческий эвфемизм: не к 1982 г., а уже давно “резерв площади” был исчерпан, если, разумеется, иметь в виду общепринятые нормативы для хранения книг, а не набивать ими стеллажи, как сельдями бочки. Верно: ученые просили коммунистических вождей позаботиться о национальном достоянии, построить современные книгохранилища. Верно и другое: вождям этим на национальное достояние было наплевать, они не жалели средств для сохранения в веках куда более важных бумаг – своих партийных архивов.
Терпение у БАН лопнуло: 14 – 15 февраля 1988 г. в его книгохранилищах бушевал пожар. Итог его страшен: пострадало 22 хранилища общей площадью 7,05 тысячи квадратных метров, т.е. 46,6% всей площади хранилищ; сгорело 399 тысяч экземпляров книг, из них 188 тысяч иностранной литературы, более 20 тысяч газетных подшивок. Водой и пеной залили свыше 3,6 миллиона различных изданий, в том числе 832 тысячи иностранных, 15 тысяч газетных подшивок. Пожар этот академик Д.С. Лихачев назвал “национальным бедствием”.
Здание, в коем размещается Петербургский филиал Архива Академии наук, где хранятся подлинно бесценные сокровища – рукописи И. Кеплера, Л. Эйлера, М. Ломоносова, К. Бэра и многих других корифеев, – не описать, его надо видеть. Это жалкий двухэтажный флигелек, построенный в 1911 г. Он настолько переполнен и столь пожароопасен, что аж с 1950 г. Архив прекратил принимать фонды от учреждений. Отчаянные вопли сотрудников Архива (см., например, «Ленинградскую пра-вду» от 2 декабря 1988 г.) ни к чему, само собой, не привели. И в 1999 г. Архив ютится все в том же флигельке.
Архивы и библиотеки не могут претендовать на то, что их деятельность вносит громадный вклад в народное хозяйство страны, их руководители не могут отчитаться за свою работу справками о внедрении. Поэтому логика коммунистических финансодателей была вполне понятной: люди мы образованные и понимаем, что библиотеки и архивы нужны стране, но руководители мы практичные и тратить народные денежки на их развитие, разумеется, не будем. Профинансируем тех, чья работа приумножает “валовой продукт”, а ежели останутся кой – какие копейки, то их и получат библиотеки – эти народные захребетники.
