Разговор с варваром - Павел Юрьевич Хлебников
Чувствовалась разница нашего воспитания. Например, мне всегда стоять в столовой в очереди было как-то неудобно. Ну стыдно как-то, чтобы покушать, стоять в очереди — то есть у меня такая ментальность была. И я никогда не стоял в очереди один. Если я видел кого-то из знакомых, из тех же русских — ну сокурсника или кого-то еще, — я сейчас же подходил к нему, потому что было неудобно стоять в очереди.
Ну а потом, когда доходило дело до кассы, я обычно платил за того и за себя. Потому что ты вместе с ним стоишь и нормально, что ты протягиваешь деньги, чтобы заплатить. А он, в свою очередь, не понимает, что ты делаешь. Ну, спасибо говорит и так плечами поведет. Он не говорит: «Нет, нет, давай я заплачу», ну, хотя бы для приличия, как обычно люди это делают — может быть, один раз этот заплатит, другой раз — другой заплатит. Но это всегда идет через какую-то дипломатию. Потому что это ненормально, чтобы каждый за себя заплатил и пошел. Но он этого совсем не понимает.
[ПХ] Когда вы начали подпольную работу?
[Х-АН] Девятнадцать лет мне было. В университете. У чеченов это было так: тайно собирались, обговаривали, говорили. То есть были попытки понять. А когда я пообщался с друзьями и увидел, что той же болезнью болели и другие чеченцы, когда мне стали рассказывать, когда я сам увидел, тогда я понял, что действительно мы сегодня завоеваны, что над нами насилие, что нам нужно освобождаться. В Москве уже были люди, которые старше меня, некоторые учились, скажем, на пятом курсе и в аспирантуре, то есть люди уже знания какие— то имели, Это же первые поколения, которые вообще получали знания. В общем, некоторые вещи были понятны, а дальше пытались понять. А потом стоял вопрос: что делать? Я медленно тлел, чтобы разжечься. И это так долго тянулось, где-то года два, и потом я уже более конкретные шаги предпринял в этом смысле.
Единственное, что у меня было с самого начала, — это чувство собственного достоинства, когда везде были русские и получалось, что чуть ли говорить на чеченском языке они считали идиотизмом. Приходилось за выживание бороться. И везде, по городу, я каждый день выходил специально драться. Драться, и самому завоевывать территории, и говорить, что «там» я.
[ПХ] А зачем драться?
[Х-АН] Надо было утверждаться. Потому что чеченцы на второстепенном положении были. С первого же раза меня повели в милицию и, виноват ты, не виноват — ты чеченец. Здесь, если даже русский виноват, — ты будешь виноват. И никто не разбирается. Поэтому я даже метод выдумал: одних русских защищал против других русских. Потом мог тех защищать против этих. Но всех подчинить надо было. Ну когда ты защищаешь одних, за тебя заступаются другие. Милиция заступается и так далее.
Сразу скажу: я не был ангелом. Жизнь разгульную вел. А те товарищи, которые более идейные были, — они больше по политической линии работали. Мы комитет по освобождению Чечни создали, а в комитете на меня возлагались задачи, которые, Ну каждый день там ходить, заседать — все такие организационные моменты я не особо любил. Они мне поручали деньги добывать, одежду — такого рода задания.
[ПХ] Как вы их добывали?
[Х-АН] По-разному. Естественно, противозаконно. Ну и другие поручения я тоже выполнял, когда нужно было дома коммунистов терроризировать. Тех, которые чрезмерно пытались чеченцев придавливать. Я буквально врывался к ним в дом и, Ну очень много методов было. То есть здесь рамки никто и не ставил — что этого нельзя было делать. Нам нужно было освобождаться. Задача так стояла.
[ПХ] Вы занимались вытеснением русских из квартир?
[Х-АН] Нет, я не делал этого. Из квартир вытеснять невозможно было в тех условиях. Делалось вытеснение другое. То есть когда нужно было надавить на человека, который стал очень серьезной проблемой в Чечне, который чеченцев с работы выгонял. Или же, наоборот, когда нужно было его подчинить или с него материально взять. Если нужно было тряхануть, так и трясли его — то есть с него деньги брали. Это и в Чечне, и в Москве делалось, это везде делалось. Но когда вы говорите вытеснять: вытесняли мы чисто в Чечне. А в других местах в основном задача стояла больше подчинить,
[ПХ] Итак, в Чечне вы не занимались вытеснением русского населения из Грозного?
[Х-АН] Нет, нет. Этого нельзя было делать, и я этого не делал. Я говорю про коммунистов, тех, которые были на ответственных постах.
[ПХ] Если вам нужно было прижать какого-то коммуниста на ответственном посту, что вы делали?
[Х-АН] Ну, во-первых, они часто выезжали в Москву гулять. И к нам доходила информация, Ну разные пути бывали, как оказаться в одной компании с ним.
[ПХ] И что потом? Избивали?
[Х-АН] И такое могло быть. По-русски, вернее, по-американски называется рэкет. А по-исламски газават. Скажем так. (Смеется.)
[ПХ] В результате вы хотели, чтобы этот начальник не только подчинился, но и что-то вашей группе отстегивал?
[Х-АН] Или отстегивал, или кого-то там освободил, или кого-то на работу поставил. Ну тысяча разных вопросов. Надо было выживать. Потому что когда вернулись чеченцы из ссылки, им было очень трудно жить.
Только не надо идеализировать историю. В депортации и даже по возвращении из ссылки, в 1950-е и 1960-е годы, чеченцы действительно испытывали огромные трудности. Но позднее речь шла уже не о выживании чеченцев, а о выживании русского населения Чечни. Освободительная борьба превратилась в бандитский разгул. То же происходило в Косово, когда мусульмане вытесняли сербов с их потомственных земель, — примитивная этническая чистка, сопровождающаяся самым обычным бандитизмом.
Так и началось гонение на русских. В Чечне, еще до военных действий, которые развернулись в 1994 году, шла кровавая война против мирного населения — русского — так называемая принудительная чеченизация. В 1980-е годы в Чечне проживало более 400 000 русских, больше всего в Грозном — городе, который был русскими основан еще
