Николай Прокудин - За речкой шла война…
Оп! Жив, курилка! Тело хрипнуло, закашлялось до слюней, приподнялось и даже село на кровати. Отвратное тело, честно сказать! В трусах и майке, исхудавшее до синевы. А запах! Перегар плюс кисло-прелый пот. Борода. Не щетина, нет. Уже полноценная борода. «Давно сидим, отцы?»
– Ты кто? – Никита чуть отвернулся, чтобы «аромат задов» от этого… существа прошел от него по касательной. – Иванников? Ты Иванников? Майор?
– Пинчук я. Бывший прапорщик Пинчук.
– Пень-чук? Чук и пень. Взять его, хлопцы! На гауптвахту! Там разберемся, что за пень! – распорядился Никита.
– Не имеете права! Уволен с военной службы в прошлом годе! Не пойду на «губу». Я вольный казак! – Слово «вольный» существо Пинчук выдохнуло аккурат в лицо Никиты. Не получилось увернуться, чтоб хотя бы по касательной.
– Скот ты смердючий, а не вольный казак! – озлился Никита. – Да нет, скоты и те живут в лучших условиях.
Сильно кавказский боец Магометов из-за спины Никиты высокомерно буркнул на своем тарабарском что-то типа «говно».
– Молчать, боец! – окоротил Никита. – Я говорю! Команды «голос» не было!.. Кем работаешь, Пинчук? Где?
– Никем и нигде! Я свободный человек, скиталец. Странник.
– Ну да?! И что ты, скиталец, делаешь в закрытом гарнизоне?! Если уволен с военной службы, а?! Больше негде скитаться?!
– А негде, негде! Туточки меня хоть милиция не заметёт. Мне туточки хорошо.
Всё-таки до чего ж широкое понятие – «хорошо»!
– Семья твоя где, зассанец? Есть семья? Жена?
– Какая семья, ты чо?! Один я… Жена была. Ушла. Три года уже как. И детей увезла. В Расею… А мне в Расее делать нечего. Здесь мой дом. Двадцать пять лет отслужил, оттрубил в Педжене, тут и схоронят! Нету семьи! Никого нету!
Действительно, какая семья?! Какая жена?! Распоследняя бродяжка-синюха рядом и вместе с таким не ляжет – даже из пьяной жалости. Мочой от него – как из привокзального сортира!
– Хоть бы матрас подстелил поверх пружин! – чтобы что-то сказать, проворчал Никита.
На стальной кроватной сетке валялась старая рваная шинель.
– Был матрас! Сперли, сволочи! Неделю назад. Найду кто – нюх начищу!
Во-во. Нюх. Начистит он!
– Кому твой матрас нужен! Вонючка!
– Ты, это, лейтенант… слова выбирай! А то щас и тебе нюх начищу! Думаешь, я тут один такой? Нас много шхерится по городку. Ехать мужикам некуда, не на что и незачем. Живём мало-помалу, хлеб жуём.
– Живём? Это ты называешь жизнью?
– Послужи тут лет пятнадцать, и посмотрим, каким станешь. Могет, тож опустишься. – Существо потеряло интерес, снова улеглось на кровать и зарылось в тряпье.
Никита махнул на существо рукой. Вот не было у него хлопот – доставлять гражданского, если на слово ему поверить, на «губу». Да и Пинчуком назвалось существо, не Иванниковым. А лейтенант Ромашкин получил приказ насчет майора Иванникова, никак не насчет прапорщика Пинчука. Ну его. Пошли отсюда!
Прошли… Обошли еще с дюжину подобных вместилищ той или иной степени загаженности. Обнаружили ещё с полдюжины субъектов той или иной степени деградации. М-да, такие могли и на пинчуковский матрас покуситься, могли. Переходящий матрас имени Советской Армии, тёплыми изблевавшей чад своих из уст своих!
Майор Иванников среди «чад» так и не нашелся. Всё, бойцы, отбой. Свободны. Перекур и на обед. Если кусок в горло полезет после насыщения эдаким амбре. Фу, аж подташнивает!
– Товарищ подполковник! – доложился Никита. – Иванникова… не нашли!
Вот блин, жди очередного разноса!
– Плохо! – констатировал Хомутецкий. И конкретизировал: – Плохо начинаешь службу, лейтенант! Элементарное поручение и… Плохо, очень плохо! Шагом марш!
– Куда?
– Отсюда!
Вот блин, элементарное поручение! Сам бы попробовал, командир!
– Да, лейтенант! – в спину дослал Хомутецкий. – Иванникова больше не ищи. Он сам явился. Через пять минут как ты ушел.
Вот блин!!! Ну куда это годится?! Никуда это не годится! И что, вот тут и так – годы и годы?! Прощайте, молодость и карьера. Судьба-злодейка, за что ты лейтенанта Ромашкина?!
Ну не люблю я тебя, лейтенант, не люблю! – злорадно и ехидно ответила судьба.
Жена уехала от него через несколько дней. Поначалу (то бишь эти самые несколько дней) пыталась перетерпеть тяготы неустроенного быта, часами сидела, глядя в окошко, думу думала. Наконец собрала вещи, объявила, что ей нужно ехать прерывать беременность, а там и сессия не за горами. Разлука укрепляет любовь. Сам выбрал этот округ. А она домой хочет, к маме. Большой привет! Не скучай…
Никита поначалу даже где-то обрадовался. Сам же начинал тяготиться – развестись, что ли? Теперь всё разрешилось как бы само собой. У нас нет намерений, мы следуем за обстоятельствами.
Однако обстоятельства – не сахар. Он уходил с утра в казарму и возвращался домой только спать. Иногда и не возвращался, ночевал в роте. А что делать в пустой квартире? Да и не пустой вообще-то! Зампотыл Зверев подложил свинью. В квартире, где Ромашкину выделена комната, оказывается, проживало ещё и семейство уволенного капитана. Уволенный капитан Карпенко всё сдавал и сдавал должность, но его не рассчитывали и не рассчитывали. Потому что капитан Карпенко всё ротное имущество частично разбазарил, частично пропил. Теперь покрывал недостачу по ночам: что-то где-то добывал, а утром сдавал по накладным на склад. Семейка в количестве четырёх человек голодала. Дети днем питались в школьной столовой, а вечером смотрели несчастными глазами на родителей, шарили по кастрюлям, стучали ложками, гремели тарелками.
Никита вскоре после отъезда жены получил контейнер с вещами от родителей: холодильник, стиральную машину, старенький телевизор, кресло и несколько заколоченных ящиков, в которых обнаружились картошка, лук, грибы, солёные огурчики в банках, варенье, тушенка, крупы. Отлично! Хоть изредка можно будет самому покухарничать, а не в столовке язву желудка наживать.
Ночи уже стояли на удивление промозглые и прохладные. Днем – пекло, а ночью – холодрыга. Его пятый этаж продувался через щели рассохшихся оконных рам и дверей. И вот открытие: батареи отопления имели место быть, висели на стенах, но парового отопления как такового по проекту вообще не предусматривалось. Туркестан ведь! Жара! И гарнизонная котельная отапливала казармы, а для пятиэтажек в городке подразумевалась только горячая вода. На самом деле и холодная вода выше второго этажа почти не поднималась – не хватало напора старенькой водокачки. Горячей воды не было вовсе.
Из-за вечной мерзлоты лишь две из трех комнат в квартире были обитаемы. В одной – Ромашкин и тараканы. В другой – семейство Карпенко и, наверное, тоже тараканы. Изредка к Никите приходил полосатый котяра. Не тот ли, что пуганул его на пороге «гадючника»? Вроде тот. Похож. Котяра с энтузиазмом охотился на тараканов, за что Никита простил ему вероломно сожранные сосиски. Запирал на ночь в комнате вместе с собой: охоться на здоровье, полосатик! Уж лучше мягкие «топы-топы» в темноте, чем насекомное шуршание.
Пришедшие багажом шмотки стояли в третьей, дальней комнате. Что-то распаковал, до чего-то руки не доходили. У него не доходили, а у кого-то дошли. Обнаружил, что один из ящиков вскрыт: крышка оторвана, но аккуратно приставлена обратно. Заглянул внутрь – пусто. А вроде должна быть картоха. Никак соседи подсуетились. Ругаться с ними? Дети голодные…
– Сосед! Сосе-ед! – позвали с кухни. – Ромашкин! Никита!
Ну, он сосед, он Ромашкин, он Никита. Чего надо-то? Мало того, что обнесли, так ещё и зовут! Весело им!
– Лейтенант! Иди к нам! Присоединяйся! А то совсем отощал, покуда укреплением воинской дисциплины занимался!
Зовут – надо идти. А надо? Так ведь… зовут.
На кухне в центре стола стояла бутылка водки. Ещё тарелки с закусками и большущий казан картошечки с тушёнкой.
– Сан Саныч! Откуда такое богатство? – не без деликатной фальши удивился Никита.
– Чудак ты! – не моргнул глазом бывший капитан. – Это ж всё твоё! Кроме водки, заметь, кроме водки! Думаем, так и так гибнет добро. Решили, чем можем, поможем! Ну? Пьём и закусываем?! Держи огурчик! И помидорчик! И капустку! Грибки, картошечку! Рюмочку, а? Или стаканчик?
– За что выпьем? – поднял рюмку Ромашкин.
– А выпьем мы, дорогой сосед, за скорейшее возвращение на Родину. Чтоб этому Туркестану ни дна ни покрышки! Пропади он пропадом, треклятый!
– Грустно. Ладно, за возвращение так за возвращение… – Глыть! – А второй тост я предлагаю за нас. За дружбу и взаимовыручку между соседями. За сосуществование.
– Вот это дело! И пусть наше сосуществование будет недолгим! Не более месяца! – пожелал самому себе Карпенко. – Нет, ты пойми меня правильно, я не про тебя! Просто надоело, понимаешь, бедовать тут! Не живём, а существуем! Сосуще…ствуем. Нет, ты прикинь, почти полгода как из армии турнули, а уехать на ридну Украйну никак!
