З. Зорина - О чем рассказали «говорящие» обезьяны: Способны ли высшие животные оперировать символами?
Этим дело не ограничивается. Когда окончилось празднование Хеллоуина, Тату стала требовать индейку («ПТИЦА МЯСО»), предполагая, что День благодарения должен быть где-то рядом. Однажды после празднования дня рождения Д. Футс Тату заявила: «МОРОЖЕНОЕ ДАР», — указав тем самым, что день рождения Дара (на который всех обычно угощали мороженым) приходится назавтра и она об этом помнит.
Итак, вопрос о способности шимпанзе передавать знаками информацию о прошлом и будущем находится пока в начальной стадии изучения.
О роли наблюдений и впечатлений в характеристике поведения «говорящих» обезьян
Все, что мы обсуждали в предыдущих главах, в подавляющем большинстве случаев было основано на фактах, установленных в строгих экспериментах, с повторами и контролями, или же в результате многократных наблюдений. Между тем книги Р. Футса и С. Сэвидж-Рамбо, а также работы других исследователей, в которых отражены итоги работы на протяжении трех-четырех десятилетий, содержат много одиночных эпизодов, отрывочных наблюдений, которые (пока) не поддаются проверке и контролю.
К ним относятся, например, многие наблюдения С. Сэвидж-Рамбо, в которых обезьяны «высказывались» по собственной воле. Расскажем о некоторых из них.
Однажды Панбэниша заметила, как один из сотрудников вынул из коробки остававшиеся там конфеты и посадил туда жука. Когда другая сотрудница попыталась открыть коробку, первый спросил у Панбэниши: «Что она делает?» Та ответила: «ИЩЕТ КОНФЕТЫ». Что еще удивительнее, Панбэниша добавила при этом, что сотрудник сыграл «ПЛОХУЮ ШУТКУ».
Канзи сообщал, где он оставил мяч за день до того, и мог напомнить об обещании, о котором все забыли. Панбэниша сказала как-то, что хочет смотреть «СНЕГ ВИДЕО», когда на улице пошел снег. Если она видит в окно, что идет дождь, она непременно сообщает об этом. Однажды Панбэниша сказала, что у дамы, посетившей лабораторию днем раньше («прежде»!), прическа похожа на гриб, — и была совершенно права. Как-то она же вырвала из клавиатуры лексиграмму «ХОРОШИЙ» и отдала ее воспитателям, в подтверждение своего обещания быть хорошей. Мы уже упоминали, как Шерман нажал лексиграмму «СТРАШНО», увидев из окна шимпанзе, которую уносили в переносной клетке, а Остин всегда говорил, что хочет коку, а не сок, который ему предлагали. Канзи и Панбэниша «высказывались» по какому-либо предмету только тогда, когда считали, что собеседник о нем не знает. То, о чем известно и обезьяне, и ее собеседнику, они не упоминают. «Это, может быть, и пустяки, но они дают нам возможность заглянуть во внутренний мир этих существ, что было бы невозможно, если бы шимпанзе не освоили язык» (SAVAGE-RUMBAUGH, Lewin 1994/2003, с. 278).
Многие из таких наблюдений, в том числе и некоторые из тех, что мы собираемся привести в следующих главах книги, пока относятся к области случайных происшествий. Думается, однако, что они дождутся своего часа — экспериментальной проверки — и либо получат подтверждение, либо так и останутся эпизодами, когда обезьяны лишь случайно комбинируют знаки, а излишне эмоциональные слушатели их «домысливают».
Внимательное отношение к подобным эпизодам вполне оправданно, оно подтверждается всей историей изучения мышления животных (см. Гороховская 2005; Зорина 2005). Многие единичные наблюдения в этой сфере со временем находили подтверждение — или в эксперименте, или потому что повторялись многократно. Другие опровергались либо получали (согласно «канону К. Л. Моргана») иную трактовку. Однако, несмотря на весь объяснимый скепсис в отношении эпизодических наблюдений, очевидно, что отвергнуть эти данные было бы неправильно. В то же время и принимать их нужно лишь при определенных условиях.
Такой точки зрения придерживался, в частности, Л. В. Крушинский, и его деятельность оправдала правомерность подобного подхода. На основе отдельных наблюдений за поведением собак он разработал методики экспериментального изучения мышления животных, позволившие дать широкую сравнительную характеристику данного явления на основе строгих количественных оценок (КРУШИНСКИЙ 1977/1986). В начале 80-х годов ХХ в., анализируя этот вопрос в своей последней книге, он писал: «Конечно, трудно отделить научные факты, полученные в результате наблюдения, от тех знаний, которые устанавливаются в эксперименте. Мы привыкли видеть науку там, где есть количественная оценка какого-нибудь явления. Изучение рассудочной деятельности в условиях свободного поведения приводило в основном к тому, что складывалось лишь впечатление о наличии у собак рассудка. Однако те лабораторные эксперименты, которые были разработаны в результате этих впечатлений, их подтвердили. Они подтвердили и то, что сами наблюдения были правильными. А это значит, что они имеют определенное научное значение» (КРУШИНСКИЙ, В ПЕЧАТИ; курсив наш. — З. З., А. С.)[35].
С не меньшей осторожностью относятся к вопросу о роли отдельных наблюдений другие исследователи. Например, приведенному выше высказыванию Л. В. Крушинского вполне созвучно мнение Дж. Гудолл (1992, с. 51): «Умное поведение шимпанзе области Гомбе мы наблюдали многократно. Но как часто приходится иметь дело с рассказами случайных очевидцев! И хотя я твердо уверена, что такие рассказы при их осторожной оценке могут дать многое для понимания сложного поведения шимпанзе, все равно испытываешь облегчение, когда та или иная когнитивная способность, якобы наблюдавшаяся в природных условиях, выявляется и в строгих лабораторных опытах».
Вопросу о том, как следует относиться к случайным наблюдениям и рассказам «очевидцев», посвящен ряд работ коллективной монографии «Anthropomorphism, Anecdotes, and Animals» (MITCHELL ET AL. 1997), в которой ряд авторов также обращают внимание на их информативность при адекватном использовании. Обобщая их взгляды и высказывания, можно выделить три условия, при которых отдельные наблюдения могут рассматриваться как источник сведений о тех или иных сторонах поведения животных. Прежде всего, как уже упоминалось, при трактовке даже самых убедительных на первый взгляд свидетельств очевидцев надо помнить о необходимости применения «канона К. Л. Моргана». Вместе с тем накопление и сопоставление сходных фактов, собранных в разное время разными и совершенно независимыми наблюдателями, может свидетельствовать в пользу их достоверности. Наконец, наиболее надежное средство — проверка наблюдений в природе с помощью лабораторных экспериментов.
Легко убедиться, что такая последовательность событий присутствовала и в исследованиях языков-посредников: отдельные факты, отмеченные у амслен-говорящих обезьян, со временем становились объектом экспериментов в других проектах и постепенно получали подтверждение. Правда, приходится с сожалением отметить, что в поздних публикациях участники разных проектов мало цитируют данные друг друга.
Теперь позволим себе привести несколько эпизодов, которые пока могут рассматриваться только как «анекдоты» и «случаи». Рассмотренные в одном ряду с такими же или более достоверными, а также проверенными экспериментально, они дают возможность более полно представить себе, о чем могут «беседовать» «говорящие» обезьяны, насколько их высказывания могут выходить за рамки ранее рассмотренных ситуаций и могут ли они содержать информацию, известную только адресанту.
Описывая приводимый ниже эпизод, С. Сэвидж-Рамбо отмечает, что суть различий между психикой человека и животных часто видят в том, что человек может размышлять о своих действиях, в то время как животные, не владеющие символическим языком, не могут. Такая точка зрения основана на допущении, что единственно возможное средство размышления — это язык. Обученные языку шимпанзе помогают отчасти разрешить эту загадку.
Приведем выдержку из книги С. Сэвидж-Рамбо:
Однажды, проезжая лесом на автомобиле с сестрой Канзи, Панбэнишей, я обратила внимание, что она очень спокойна и задумчива. Мне хотелось спросить, о чем она думает, — обычно я не задаю такого вопроса, поскольку у меня не было способов проверить ответ или даже определить, понимает ли обезьяна вопрос. Если раньше я все-таки его задавала, он бывал проигнорирован. Однако на этот раз Панбэниша казалась всецело погруженной в свои мысли, и я решилась. Несколько секунд она как будто раздумывала, а потом ответила: «КАНЗИ». Я была очень удивлена, так как она почти никогда не употребляла этого имени. Я спросила: «О, ты думаешь о Канзи, да?» — и она подтвердила правильность моего предположения характерными для шимпанзе звуками согласия: «Ухух, ухух, ухух» (Savage-Rumbaugh, Lewin 1994/2003, с. 258).
И наконец, еще одна цитата из той же книги С. Сэвидж-Рамбо, другой экстраординарный эпизод, который также касается способности шимпанзе передавать только им известную информацию. Правда, в этом случае к йеркишу они практически не прибегали.
