Георгий Кублицкий - ...и Северным океаном
«Ермак вечной мерзлоты»
Существует ли на земном шаре вечная мерзлота?
Такой вопрос кажется нам нелепым. Но в сороковые годы прошлого века его серьезно обсуждали ученые. Яростно спорили. Иные считали, что вечная мерзлота — миф.
Авторитетный немецкий геолог Леопольд фон Бух выступил с заявлением
— Я вполне убежден, что следует считать совершенно ненадежными все известия о том, будто бы в странах, где произрастают кустарниковые растения, находили даже летом на глубине нескольких футов замерзшую землю… Показания казаков не следовало бы употреблять для подкрепления столь странного и невероятного факта.
Возможно, Бух имел в виду материалы, которые собирал и публиковал академик Бэр. Его статьи появились в зарубежной печати и вызвали острую полемику.
Между тем Бэр использовал не какие-то слухи или выдумки «сибирских казаков», как утверждали его противники, а достойные доверия данные, начиная от донесений сибирских воевод и кончая сообщениями русских ученых, видевших землю, даже в жаркую пору оттаивавшую только сверху. И на этой земле росли травы и кустарники.
Наконец, Петербург получил чрезвычайно любопытное известие из Якутска. Местный купец Федор Шергин стал копать у себя во дворе колодец. Но сколько ни трудились землекопы, воды не было: железо звенело, долбя мерзлый грунт. Купец был озадачен, однако девять лет упрямо продолжал работы. Его подогрел совет приезжего, который сказал, что сообщит о необыкновенном колодце Академии наук.
И действительно, петербургские ученые, в том числе Бэр, похвалив купца за важную для науки работу, прислали ему термометры и советы, как вести наблюдения в колодце, глубина которого вызывала изумление — 116 метров.
Когда обдумывался план путешествия Миддендорфа, внесение ясности в спор о вечной мерзлоте выдвигалось как одна из главных целей. При поездке на Таймыр экспедиция выполнила пробные бурения. Но главное предстояло выяснить в Якутске, в «шахте» Шергина — так стали называть странный безводный колодец.
Миддендорф со спутниками прибыл в Якутск в феврале 1844 года. Город представлял собой, по словам путешественников, кучу почерневших от времени деревянных домов. Бревенчатая башня, часть крепости-острога, с которой начался Якутск, напоминали о временах землепроходцев. Ничтожный по внешнему виду городок был некогда центром крупнейшего воеводства.
Шергин еще до прибытия экспедиции уехал из Якутска, но «шахта» была в полном порядке.
Возле двухэтажного купеческого дома, под бревенчатым срубом, похожим на обычный для здешних мест амбар, взору ученого открылся уходящий далеко в глубь недр квадратный, достаточно широкий ствол, искрящийся инеем. И никаких креплений, защищающих колодцы от осыпей земли, от обвалов.
Теперь дело было не только в спуске на разные глубины и в измерении температуры. Предстояли гораздо более тонкие работы. «Шахта» долгое время оставалась открытой — так, может, грунт крепко прихватили здешние морозы? И как объяснить низкие температуры на большой глубине, когда издавна известно, что с проникновением в глубь Земли они постепенно повышаются?
Миддендорф, поначалу недовольный тем, что ему придется долго просидеть на одном месте, увлекся исследованиями. Ведь он, по его словам, получал единственную в своем роде не только для Сибири, но и для всех арктических стран возможность спуститься для наблюдений глубоко в мерзлоту. Провести эти наблюдения требовалось «совершенно по совести», так тщательно, чтобы они были надежнее всех, сделанных ранее.
Ученый нашел в Якутске помощника, настоящего знатока здешних мест. Дмитрий Давыдов, коренной сибиряк, уроженец Ачинска, учитель по профессии, был краеведом по призванию. Он владел языками местных народностей, часто разъезжал по Сибири, пользовался известностью как этнограф и метеоролог.
Конечно, Давыдов был знаком с опытами отца и сына Шергиных, причем обратил внимание ученого на то, что Шергин-старший вел наблюдения небрежно, при свете жарко горящих ламп, искажавших показания термометра.
Давыдов впоследствии гордился тем, что Миддендорф использовал его сведения в своей книге. Но кто помнит об этом сегодня, чуть не полтора века спустя?
Можно, однако, задать и другой вопрос: много ли у нас в стране людей, никогда не слышавших песни «Славное море, священный Байкал»? А ведь написал ее все тот же Дмитрий Павлович Давыдов!
Не будем здесь касаться подробностей кропотливой работы Миддендорфа. Ему удалось доказать, что «шахта» не противоречит закономерности повышения температуры земной коры по мере углубления в недра, а подтверждает ее. Ближе к поверхности мерзлота была наиболее холодной, а с каждым десятком метров ее температура постепенно повышалась — правда, не очень значительно.
Давыдов не был единственным помощником ученого. С величайшим уважением, даже изумлением рассказал он в своей книге о Неверове, человеке без всякого образования, который «воздвиг себе вечный памятник в истории науки».
Якутск и местность вблизи него оказались полюсом стужи для всего полушария. «Там самая холодная зима на всей земле. Кто же дал нам основание для вывода всего этого? Тот самый простак…»
«Простак» Неверов с безошибочной точностью три раза за сутки записывал показания термометра. Он делал это всю жизнь. Ученые навещали «простака», пользовались его данными. Пришел к нему и Миддендорф.
Он увидел невзрачного человечка. Что же заставляло его, пишет ученый, «в наше время всеобщей гоньбы за наградами», безвозмездно тратить время на занятие, которое его сограждане считали никчемным?
В ответ на прямой вопрос Неверов с загоревшимися глазами положил руки на толстую счетную книгу, куда заносил свои наблюдения. Раскрыв ее, стал с наслаждением читать заметки о погоде в разные месяцы и годы. Человек, одержимый своей страстью!
Путешественник пытался позднее хлопотать о какой-либо награде, каком-либо отличии, которые, конечно же, заслужили Давыдов и Неверов, но получал отказ. А ведь именно такие люди помогали познанию Сибири, открывая еще неведомые миру ее особенности. В большинстве случаев они, подобно Давыдову, умирали в нищете.
Продолжив в Якутии, а затем и за ее пределами, работы, начатые еще на Таймыре, Миддендорф исследовал вечную мерзлоту с огромным пространственным охватом, позволяющим сделать очень важные обобщения. Помимо работ в «шахте», экспедиция пробурила в разных местах двенадцать скважин с тщательными замерами глубин и температуры.
Но что такое проходка в вечномерзлом грунте? Один из нынешних способов — двадцатитонная машина сбрасывает с трехметровой высоты острый трехтонный клин из прочнейшей стали. В других случаях действуют отбойным молотком. Среди новейших достижений — моторный «штопор» особой конструкции, у которого при вращении нагреваются лопасти, и образующаяся вода работает, как смазка, облегчая бурение.
А у Миддендорфа был бур для обычных земляных работ. Его вращали руками. Изнурительная работа, да еще на семи ветрах, при лютой стуже. И вот таким способом «Ермак вечной мерзлоты» получил достоверные сведения о загадочном явлении, которых с нетерпением ожидали климатологи всего мира. Эти сведения оставались основой для всех исследователей Севера, по крайней мере до начала XX века.
Наше последнее, третье, отступление, пожалуй, нельзя назвать боковым маршрутом. Это скорее продолжение темы основного.
Широкое хозяйственное, в том числе индустриальное, освоение Севера первой в мире начала наша страна. Вечная мерзлота из области академических споров о ее природе и происхождении как-то незаметно перешла в область будничных, повседневных дел. Возникло мерзлотоведение— наука с заметным прикладным уклоном.
Одним из первых советских мерзлотоведов стал Михаил Иванович Сумгин, смышленый крестьянский паренек, кучер из барской усадьбы, самоучкой постигший школьную премудрость и поступивший в университет. За участие в революционной работе его четыре раза арестовывали, сажали в тюрьму, высылали. Три года Сумгин провел в Тобольской губернии. С вечной мерзлотой познакомился не по своей воле, но посвятил ее изучению всю жизнь.
Сумгин ценил образность речи. Это он назвал вечную мерзлоту русским сфинксом; северным сфинксом. Ему же принадлежит выражение «Ермак вечной мерзлоты», которое Миддендорф заслужил своим научным подвигом.
Первым в стране Сумгин определил практические задачи мерзлотоведения.
В прежние годы лишь немногие задумывались над странностями вечной мерзлоты — может быть, потому, что человек редко ее тревожил. Но когда мы стали продвигаться с городами, железными дорогами, шахтами на Север, она вдруг зашевелилась, и начались такие вещи…
Через год — через два после закладки Игарки скособочились, скривились ее первые дома. Печи потрескались, окна перекосились, стекла в них полопались. Улицы стали «пьяными».
