Град обреченный. Путеводитель по Петербургу перед революцией - Лев Яковлевич Лурье
Инженеры «Бранобеля» создали первые в мире цилиндрические резервуары-нефтехранилища и теплоход, первые в России нефтепровод, танкеры, вагоны-цистерны, силовую электростанцию.
В начале XX века одним из товаров массового спроса стал керосин, который покупали и десятки миллионов крестьян. Керосин «Бранобеля» вытеснил с российского рынка американский.
Компания, больше чем кто-либо в России, заботилась о своем персонале. Строилось жилье для работников, дачи-санатории, школы, больницы, выделялись стипендии для сыновей служащих.
С 1893 по 1917 годы председателем правления «Бранобеля» был Эммануил Людвигович Нобель. Этот швед родился в Петербурге, закончил Аннешуле, в 1889 году принял российское подданство, дослужился до действительного статского советника. Он возглавлял Петербургское общество заводчиков и фабрикантов, лоббировавших интересы просвещенной буржуазии.
Сотрудники предприятия братьев Нобель в Баку
22. Кабаре «Бродячая собака»
Пл. Искусств, 5
Литературно-артистическое кабаре – ответ Петербурга Серебряного века французским литературным кафе времени ар-деко. Кабаре «Бродячая собака» художественного общества «Интимного театра» открылось 31 декабря 1911 года в подвале дома на углу Михайловской (Искусств) площади и Итальянской улицы. Сам дом был построен в 1831 году по проекту Карла Росси. В подвале до 1910 года находился винный погреб когда-то владевшего домом знаменитого коллекционера Павла Дашкова. Там и работала эта своеобразная смесь художественного клуба и кабаре.
Бродильным началом стал Борис Пронин – человек неопределенной профессии, промоутер-энтузиаст. Ему удалось убедить стать соучредителями художников Мстислава Добужинского (автора эмблемы «Бродячей собаки»), Николая Сапунова и Сергея Судейкина (расписали стены подвала), архитектора Ивана Фомина (по его рисунку сложили камин) и писателя Алексея Толстого. Всего учредителей было тринадцать.
Кабаре состояло из трех помещений: два зала – один побольше, другой совсем маленький – и буфетная. Главный зал выглядел так: вместо люстры выкрашенный сусальным золотом обруч на четырех цепях, декорированный виноградной лозой; на нем висели две перчатки – мужская и женская; кирпичный камин в полстены; огромное овальное зеркало; под ним длинный диван – почетное место; низкие столы, соломенные табуретки. Каждый входящий должен был расписаться в огромной «свиной» книге, лежащей на аналое перед большой зажженной красной свечой. Накурено, душно, в небольшом помещении к ночи набивалась сотня посетителей.
В основе идеологии нового питейно-театрального заведения лежал снобизм. Этот, как бы сейчас сказали, стартап стал форпостом молодежной контркультуры поколения акмеистов и футуристов. Завсегдатаи ощущали себя небожителями, а случайных посетителей считали «фармацевтами»-пошляками, которых следует терпеть ради денег, поддерживающих «Собаку» на плаву.
Еще одной важной чертой здешней публики была акцентированная маргинальность. Литератор Виктор Ховин вспоминал в эмиграции: «Там не скрывалось то, что вообще принято было скрывать. Там были откровенные алкоголики, нескрывающиеся наркоманы. Любовные интриги завязывались у всех на глазах. Все знали, что одна поэтесса имеет очаровательную записную книжку, куда тщательно заносит каждого своего любовника, общее число которых давно перевалило за 100. Там неудивительно было услышать от мужчины, что он “вчера был у своего любовника”, и вообще вряд ли что-нибудь такое могло удивить или шокировать обитателей этого подвала». Словами Ахматовой:
«Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам».
Программа ежевечерних представлений состояла из «капустников», в которых пародировались тогдашние театры, танцы, кинокартины, а также сами завсегдатаи кабаре. Танцевали Тамара Карсавина и Ольга Глебова-Судейкина. Смешил знаменитый тогда комик Константин Гибшман. Импровизировал гениальный пианист и законченный алкоголик Николай Цыбульский. Напевал песенки собственного сочинения Михаил Кузмин. Стихи читали Анна Ахматова, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Георгий Иванов, Велимир Хлебников, Владимир Маяковский, Николай Клюев – практически все петербургские стихотворцы 1910-х, за исключением сторонившегося этого заведения Александра Блока. Устраивали маскарады, практиковали литературные игры. Читали лекции на разнообразные темы. Чествовали гастролирующих по-соседству в Михайловском театре артистов Московского Художественного театра, французского артиста-комика Макса Линдера, итальянского футуриста Томмазо Маринетти, французского поэта Поля Фора, московского поэта Константина Бальмонта.
Круг завсегдатаев «Бродячей собаки» не был связан и даже не пересекался ни со светским Петербургом, ни с «общественностью». Трудно себе представить в этом подвале гвардейского офицера. Но также невозможно и депутата Государственной думы или революционера-подпольщика. Чужими были для собиравшегося в артистическом подвале общества и крупнейшие русские прозаики Максим Горький, Иван Бунин, Александр Куприн, Леонид Андреев.
Сергей Судейкин вспоминал начало марта 1915 года: «С утра шатаясь по городу, мы пришли в “Бродячую собаку” – Маяковский, Радаков, Гумилев, Толстой и я. Была война <…> Карманы пучило от наменянного серебра. Мы сели в шляпах и пальто за круглый стол играть в карты. Четыре медведеподобных, валенковых, обашлыченных городовых с селедками под левой рукой, сопровождаемые тулупным дворником с бляхой, вошли в незапертые двери и заявили, что Общество интимного театра закрывается за недозволенную карточную игру. Так “Бродячая собака” скончалась».
Чествование К. Бальмонта в «Бродячей собаке». 1913
23. Михайловский театр
Пл. Искусств, 1
Михайловский театр открылся в 1833 году, здание было возведено по проекту Александра Брюллова. В начале XX века здесь играла постоянная французская труппа. В 1911–1917 годах на сцене театра в дни свободные от представлений французов шли спектакли Александринского театра для учащейся молодежи.
Французская труппа Михайловского театра ничем не уступала парижским. Каждый год директор Императорских театров лично отправлялся во Францию и отсматривал спектакли всех известных трупп. Он выбирал актрис и актеров на свободные амплуа и предлагал им огромные, неслыханные контракты. «Легионеры» жили и играли в Петербурге, возвращаясь, в конце концов, на родину с очень приличными деньгами.
Язык, на котором шли представления, отрезал разночинную и купеческую публику. Петербургские же аристократы владели французским наравне с русским.
Как вспоминал последний директор Императорских театров Владимир Теляковский, в Михайловский театр «ездил государь, императрицы и великие князья. Ездили придворные – в те дни, когда в театре бывал государь. И наблюдали не столько за тем, что происходило на сцене, сколько за тем, что происходило в царской ложе: доволен ли государь спектаклем, как аплодировал, кто с ним сидел и т. п. Ложи и места старались брать такие, чтобы была непременно видна царская ложа».
Пик популярности французов пришелся на вторую половину XIX века; к началу XX века интерес стал ослабевать. Тому было несколько причин: «оскудение» петербургской аристократии; резкий взлет популярности нового русского режиссерского театра;
