Гленн Гринвальд - Негде спрятаться. Эдвард Сноуден и зоркий глаз Дядюшки Сэма
И во многих других случаях Келлер с гордостью рассказывал всему миру о своих отношениях с Вашингтоном. В 2011 году при обсуждении переписки, полученной WikiLeaks, на BBC Келлер пояснил, что Times принимает от правительства указания о том, что ей следует и что не следует публиковать. Ведущий программы недоверчиво спросил: «Вы хотите сказать, что вы заранее обращаетесь к правительству и спрашиваете у него: “Как насчет этого, этого и еще вот этого? Можем ли мы напечатать это? И еще вот это?” и таким образом вы получаете разрешение?» Другой гость передачи дипломат Великобритании Карн Росс сказал, что комментарий Келлера заставил его задуматься, стоит ли человеку, если у него есть информация вроде этой, идти в New York Times: «Это удивительно, что New York Times спрашивает разрешение правительства на публикацию подобных материалов».
Но в подобном сотрудничестве СМИ и Вашингтона нет ничего удивительного. Например, журналисты принимают официальную позицию правительства в спорах с иностранными оппонентами и редактируют материал, основываясь на том, как лучше всего представить «интересы США», как выражается правительство. Это является нормой. Джек Голдсмит, представитель Министерства юстиции при Буше, приветствовал то, что он назвал «феноменом, который недооценивают: патриотизм американской прессы». Под этим он понимал то, что американские СМИ, как правило, проявляют лояльность по отношению к правительству. Он процитировал тогдашнего директора АНБ Майкла Хайдена, отметившего, что американские журналисты демонстрируют «желание работать с нами», но с зарубежной прессой, добавил он, – «это очень и очень трудно».
Отождествление СМИ с правительством укрепилось в результате действия различных факторов, одним из которых выступает социально-экономический. Многие из влиятельных журналистов Соединенных Штатов в настоящее время являются мультимиллионерами. Они живут в тех же районах, что и политические деятели и финансовая элита, на которых они работают в качестве сторожевых псов. Они посещают те же собрания, у них тот же круг друзей, их дети ходят в те же элитные частные школы.
Это одна из причин, по которой журналисты и правительственные чиновники так легко могут меняться рабочими местами. Через вращающуюся дверь офисов СМИ они попадают на выгодные позиции в Вашингтоне, точно так же правительственные чиновники часто покидают свой пост в обмен на выгодный контракт со СМИ. Джей Карни и Ричард Стенгел из журнала Time сейчас работают в правительстве, а помощники Обамы Дэвид Аксельрод и Роберт Гиббс – в MSNBC. Это, скорее, можно назвать горизонтальным карьерным ростом, нежели сменой карьеры: переход осуществить настолько просто именно потому, что и журналисты, и политики служат одним и тем же интересам.
В Соединенных Штатах журналисты больше не являются внешней силой. Их работа полностью интегрирована в деятельность доминирующей в стране политической власти. В культурном, эмоциональном и социально-экономическом плане они – одинаковые. Богатые, знаменитые, «свои». Журналисты не хотят подрывать существующее положение вещей потому, что государство так щедро вознаграждает их. Как и все придворные, они стремятся защитить систему, подарившую им привилегии, и с презрением относятся к тем, кто бросает этой системе вызов.
Остается всего лишь один шаг до полной идентификации с потребностями политических деятелей. Таким образом, прозрачность работы не может принести ничего хорошего; журналистика, оспаривающая власть, представляет собой опасность и, возможно, даже является преступной. А политическим лидерам следует разрешить осуществлять свою власть в темноте.
В сентябре 2013 года на это обратил внимание Сеймур Херш, репортер, получивший Пулитцеровскую премию, который рассказал о резне в Сонгми и скандале с Абу-Грейб. В интервью для Guardian Херш сообщил, что он против «робости журналистов в Америке, их неспособности оспаривать действия Белого дома или становиться непопулярными посланниками истины». Он сказал, что New York Times слишком много времени тратит на то, чтобы «носить воду для Обамы». По его мнению, «правительство систематически лжет» и «тем не менее еще не появился ни один левиафан в американских СМИ, телевизионных сетях или крупных печатных изданиях», который бросил бы ему вызов.
Предложением Херша «о том, как исправить журналистику», было «закрыть бюро новостей NBC и ABC, уволить 90 % редакторов и вернуться к основам, к тому, что называется работой журналистов», что означает быть аутсайдером. «Начните нанимать редакторов, которых вы не можете контролировать», – посоветовал Херш. «Смутьяны не получают повышения», – заявил он. А сейчас «трусливые редакторы» и журналисты губят профессию, потому что их податливая натура не позволяет им быть аутсайдерами.
Как только журналистов начинают называть активистами, как только их работа оказывается запятнана обвинениями в преступной деятельности и их изгоняют из круга, защищающего репортеров, они становятся уязвимы для уголовного преследования. Для меня это стало очевидным с выходом истории об АНБ.
Через несколько минут после моего возвращения домой в Рио из Гонконга Дэвид сообщил мне, что его ноутбук исчез. Подозревая, что пропажа была связана с нашим разговором, он напомнил мне, что я звонил ему по Skype, чтобы обсудить большой зашифрованный файл с документами, которые я собирался отправить в электронном виде. Я сказал, что как только они придут, он должен обеспечить безопасность этого файла. Сноуден считал чрезвычайно важным, чтобы у того, кому я безоговорочно доверяю, был полный комплект документов на тот случай, если мой собственный архив будет потерян, поврежден или украден.
«Я могу пропасть на очень долгое время, – сказал Сноуден. – И вы не уверены в том, что ваши рабочие отношения с Лорой продолжатся. У кого-то должен храниться набор документов, чтобы у вас был к ним доступ, что бы ни случилось».
Очевидным выбором был Дэвид. Но я так и не отправил файл. Это была одна из тех вещей, которые я не успел сделать в Гонконге просто из-за нехватки времени.
«Менее чем через сорок восемь часов после того, как ты сказал мне об этом, – объяснил Дэвид, – у меня из дома пропал ноутбук».
Я сопротивлялся мысли о том, что кто-то подключился к нашему разговору и ноутбук был похищен из-за этого. Я сказал Дэвиду, что не намерен превращаться в одного из тех параноидальных людей, которые все необъяснимые события в своей жизни приписывают работе ЦРУ. Может быть, ноутбук был потерян, или кто-то из гостей взял его, или, возможно, это было случайное ограбление, никак не связанное с происходящим.
Дэвид разбивал мои теории одну за другой: он никогда не выносил этот ноутбук из дома; он перевернул все вверх дном, и компьютера нигде не было; больше ничего не пропало. Ему казалось, что я веду себя иррационально, не желая признавать то, что могло быть единственным объяснением произошедшего.
На тот момент ряд журналистов отметили, что АНБ не имеет ни малейшего представления о том, что Сноуден передал мне или взял у меня, у них не было не только информации о конкретных документах, но и об их количестве. Было очевидно, что правительство Соединенных Штатов (или, возможно, даже правительство другой страны) будет отчаянно пытаться выяснить, что у меня есть. Если такую информацию может предоставить компьютер Дэвида, то почему бы не украсть его?
К тому времени я также знал, что разговаривать с Дэвидом через Skype было совсем небезопасно, поскольку АНБ способно отслеживать разговоры в этой программе. Поэтому у правительства была возможность услышать, что я планировал отправить документы Дэвиду, и это могло стать мощным мотивом заполучить ноутбук.
Дэвид Шульц, юрист из Guardian, сказал мне, что есть все основания полагать, что теория Дэвида о краже верна. Благодаря своим связям в разведывательном агентстве он узнал, что ЦРУ вело в Рио наиболее жесткую политику чем где бы то ни было, а руководитель этого агентства «довольно агрессивен». Основываясь на этом, Шульц сказал мне: «Вам следует помнить о том, что они следят за всем, что вы говорите, за всем, что вы делаете, – где бы вы ни находились»,
Я принял тот факт, что теперь мои возможности говорить по телефону будут сильно ограничены. Я отказался использовать телефон для чего-либо, кроме самых тривиальных разговоров. Я посылал и получал электронную почту, используя громоздкие системы шифрования. Я общался с Лорой, Сноуденом и другими информаторами только в зашифрованном видеочате. Я мог работать с редакторами Guardian и другими журналистами, только если они соглашались приехать в Рио и поговорить лично. Я даже проявлял осторожность, разговаривая с Дэвидом у себя дома или в машине. Кража ноутбука четко дала понять, что самые безопасные места тоже могут быть под наблюдением.
