Наталья Макарова - Тайные общества и секты: культовые убийцы, масоны, религиозные союзы и ордена, сатанисты и фанатики
…Сегодня уже литература и искусство, созданные революцией, превосходят в десятки раз современную буржуазную литературу…
…Насилие служит делу создания новой жизни, более достойной человека.
Через десять лет удельный вес интеллигенции будет равен нулю. Начнёт исчезать разница между умственным и физическим трудом. Новое крепкое поколение рабочих овладеет техникой, овладеет наукой. Оно, может быть, не так хорошо будет знать, как объяснился в любви Катулл коварной Лесбии, но зато оно будет хорошо знать, как бороться с природой, как строить человеческую жизнь.
Если дом Герцена не будет до этого снесён, как неподходящий сосед цепи небоскрёбов…
…Есенин умер, ибо ему не для чего было жить. Он вышел из деревни, потерял с ней связь, но не пустил никаких корней в городе. Нельзя пускать корни в асфальт. А он в городе не знал ничего другого, кроме асфальта и кабака. Он пел, как поёт птица. Связи с обществом у него не было, он пел не для него. Он пел потому, что ему хотелось радовать себя, ловить самок. И когда, наконец, это ему надоело, он перестал петь.
Много писателей находится в положении Есенина… Не всякий решится на самоубийство, но это ещё не означает, что он будет жить. Ибо жить — это значит творить, а теперь нельзя творить, не зная, во имя чего и для чего».
Карл Радек. «Джеймс Джойс или социалистический реализм?» Из доклада «Современная мировая литература и задачи искусства пролетариата», август 1934 г.
«… В чём основа Джойса? Основа его в убеждении, что нет ничего в жизни крупного — нет крупных событий, нет крупных людей, нет крупных идей. Писатель может дать картину жизни, именно взяв „любого героя в любой, день“ и пересняв его тщательно.
Куча навоза, в которой копошатся черви( заснятая кинематографическим аппаратом через микроскоп, — вот Джойс… Нечего говорить, что методом Джойса дать картину революции можно так же успешно, как неводом ловить дредноуты…
В этом интересе к Джойсу бессознательно выражается то же желание правых писателей, приспосабливающихся к революции, но на деле не понимающих её величия, уйти от Магнитогорска, Кузнецкостроя, уйти от великих дел нашей страны к «великому искусству», дающему маленькие дела маленьких людей, убежать от бурного моря революции к застойным водам маленького озера и болотам, в которых живут лягушки.
…Попробуйте изолировать ребят от таких событий, как процесс вредителей. Среди детей, которых я знаю, помилование вредителей вызывало целую бурю негодования. Как же это: предали страну, хотели обречь на голод рабочих и крестьян и не были расстреляны?»
«— Когда вы обратились за реабилитацией отца?
— Никогда не обращалась, считала, что это бесполезно, бессмысленно. Только недавно и написала. Году в 57-м, когда реабилитировали меня и мать, я была на приёме у Микояна.
Мне запомнилась почему-то сказанная им фраза: «Напрасно Карл не захотел жить». На это я ему ответила: «Анастас Иванович, а какой ценой?» И больше на эту тему разговора не было.
Я, кстати, несколько раз обращалась с просьбой сообщить, о смерти отца. Мне ни разу не ответили. Во всех биографиях, опубликованных, к призёру, в Польше, говорится, что он умер в 1939 году, но не сообщается, при каких обстоятельствах. А теперь я знаю, и это подтвердили «Московские новости», что моего отца убил в лагере наёмный убийца. Почему наёмный? Потому что плохих отношений с людьми у отца быть не могло. Убил его, наверняка, человек, которому за это обещали свободу. Ужас, как я до сих пор не сошла с ума при воспоминаниях о бедном моём отце.
Вопрос о реабилитации отца стоял ещё в 1957 году, но тогда не доделали большое дело. Не довели до конца. До справедливости. Тридцать лет ждали этого момента. Хотя я понимаю, что и сегодня сопротивление этому процессу железное. Не все хотят реабилитаций, справедливости, правды.
Я получила бумаги, в которых говорилось о том, что решение коллегии ГПУ от 6 января 1928 года в отношении Радека отменено и дело прекращено в связи с отсутствием в. его действиях состава преступления. Карл Радек по данному делу реабилитирован посмертно. Реабилитирован он посмертно и по второму делу от 30 января 1937 года. До ареста 16 октября 1936 года мой отец был заведующим Бюро международной информации ЦК ВКП(б).
Он не был резонёром. Не морализаторствовал, но говорил очень важные для жизни вещи. Об уважении к человеческому труду: «Если ты осмелишься невежливо разговаривать с домработницей, можешь считать, что я тебе не отец, а ты мне не дочь»; говорил о том, что не надо входить в чужой монастырь со своим уставом, напоминал, что человек должен быть интернационалистом. Всё это мне пригодилось потом. На этих заповедях я выросла. В эвакуации в Средней Азии, проживая в глухом ауле, в простой семье, я ни разу не позволила себе сделать хозяевам даже малейшего замечания. Хотя поводы, конечно, были. Я была благодарна казахам, которые делили со мной последний кусок хлеба.
Отец считал, что ни национальность, ни вероисповедание не должны разделять людей. Ты веришь в Бога? Да повесь хоть свой собственный портрет и молись на него, считал он. А ведь тогда многие думали иначе: если человек верующий, то он уже почти враг народа. Лично я не верю ни в какого бога, ни в земного, ни во Всевышнего, но считаю, что отец был прав. Главное отличие людей — хороший ты человек или дрянь. Вот и всё.
В 1929 году мы с матерью приехали в Томск, где отец пребывал в ссылке. Одновременно с нами приехали к нему и Пятаков со Смилгой. Ещё кто-то, не помню. Отец иногда разрешал мне присутствовать при разговорах с друзьями. Как-то в разговоре о Сталине, в середине большого спора, отец вдруг обратился ко мне с вопросом: «Сонька, как ты считаешь, кто прав, а кто виноват?» Я ответила: «Не знаю, папа, кто прав, но, по-моему, меньшинство должно подчиняться большинству». «Ах ты, ренегатка, — сказал отец, — убирайся отсюда вон!»
С той поры запомнился мне куплет, который напевали отец с друзьями: «Добрый вечер, дядя Сталин, ай-яй-яй, очень груб ты, нелоялен, ай-яй-яй. Ленинское завещанье, ай-яй-яй, спрятал глубоко в кармане, ай-яй-яй!»
Сколько людей сломал этот тиран! И каких людей! Если уж жертвами оказались Тухачевский, Бухарин, Рыков, Радек, если они дали себя растоптать, то что взять с нас, бедных и сирых? Так вот, мы сами позволили Сталину распоряжаться нашими судьбами, сами отдали себя на его произвол. Вот почему я и считаю, что пенять-то неча. Жаль только, что слишком поздно это поняли: Жизнь прошла».
«Польская организация Войскова»
Для проведения массовых «операций» в отношении бывших кулаков, членов «антисоветских» партий, белогвардейцев, жандармов и чиновников царской России, бандитов, реэмигрантов, участников «антисоветских» организаций, церковников и сектантов, в соответствии с приказом НКВД СССР от 30 июля 1937 года был утверждён персональный состав областных «троек». В них входили: председатель — начальник областного управления НКВД, члены: секретарь областного комитета КП(б) Б и областной прокурор.
Особенно активизировалась деятельность НКВД БССР и областных «троек» с июля 1937 года, когда, согласно указанию «сверху», на местах были составлены списки на весь «контрреволюционный» элемент. Тогда же начались массовые аресты и фальсификации «контрреволюционных дел». Смысл этих акций сводился к «раскрытию и обезвреживанию» так называемых «всесоюзных контрреволюционных организаций»: «шпионско-диверсионной», «антисоветской повстанческо-террористической», «эсеровской шпионской», «контрреволюционной националистической фашистской», «Польской организации войсковой» и многих других.
Дело на «Польскую организацию войскову» — одно из самых массовых после «Российского общевоинского союза» и «Союза спасения России». Оно же, вдобавок, яркий пример арестов по национальному признаку. Филиалы организации «раскрывались» органами НКВД в абсолютном большинстве не только в центральных районах страны, но и в Западно-Сибирском крае, Восточной Сибири, на Урале.
Сложностей не испытывали — процент проживающих там поляков и белорусов (они в первую очередь включались в «расстрельные списки») был достаточно высок, сказалось, их переселение в Сибирь в конце прошлого и начале нынешнего столетия.
Сыну потомственного дворянина Гродненской губернии Александру Сосенко судьба уготовила военную карьеру ещё до рождения: военным был его дед; отец на службе у русского царя дошёл до чина полковника, и, выйдя в отставку, жил в городе Замостье Люблинской губернии.
К началу первой мировой войны Александру исполнилось восемнадцать лет, и он не мыслил себя вне поля брани, мечтал умереть смертью храбрых за отечество. Получив благословение родителей, поступил вольноопределяющимся в 99-й Ивангородский пехотный полк и был направлен на фронт. Затем революция, огненные дороги гражданской войны.
В начале 20-х годов Александр начал служить в частях полькой армии, расположенных в Бресте и Барановичах, но ранения и контузия постоянно о себе напоминали. Пришлось в 1923 году из армии демобилизоваться. Жена Лидия, россиянка по происхождению, постоянно тосковала о родных, оставшихся в Советской России. После долгих колебаний решились вернуться в Россию к родственникам жены.
