Сергей Есин - Дневник. 2009 год.
Что касается научной части, то хорошо помню, как в растерянности Сибилла пришла весной на кафедру, и в течение пяти минут я придумал ей научную часть – сделать авторецензию на собственный перевод стихов и на переводы ее же стихов подругами с ее же семинара. Так оно и получилось и, кажется, неплохо. Вот где, в подобной тихой и незаметной работе, мне бы удовлетворяться, а я все еще ищу публичности и рукоплесканий!
Кстати, чтобы уже быть полным – защищалась еще и бакалаврская работа ученицы А. Е. Рекемчука Полины Шуваловой. Это была повесть «Папина дочка» – только папа работал на атомной станции и участвовал в ликвидации аварии на Припяти. Так вот. Выступая как руководитель, А. Е. Рекемчук сказал, касаясь этой глобальной аварии: «Это была сознательная авария, рассчитанная на развал страны». В суждении есть, если вдуматься, смысл, но кто на это мог решиться, и в чьем дьявольском сознании подобное могло возникнуть?
После защит я мгновенно улизнул в Комитет по культуре на президиум по премиям Москвы. Как ни странно, все прошло исключительно мирно и везде мы нашли консенсус. Здесь надо, конечно, отметить мудрость Рукавишникова и терпение Володи Андреева. Вел все Андрей Парватов, тактично и без нажима. Андреев, кстати, говорил о своей новой роли в спектакле «Перед заходом солнца». Мне очень хочется это посмотреть. Олег Кривцун на премию в разделе искусствознания все же прошел, хотя война шла значительная, его выдвинула секция изо, мне осталось только их поддержать на президиуме. Ну, уж, объяснить, за что мне нравится книга, я сумел. Тут же выяснилось, что тот сборник, вернее двухтомник, за который дружно проголосовала наша секция, имеет еще и третий том, который пока в типографии. На президиуме решили, что премию следует давать уже за вполне законченную работу – и если давать, то на следующий год. Не прошел и Паша Слободкин. Я поднял разговор о его работе, но музыкальная секция на этот раз секцию литературы, театра и кино не поддержала. Слободкин зря, надеясь, видимо, на Архипову, перенес свою работу из нашей секции в музыкальную. Опять речь зашла еще и о московском ордене, который он недавно получил. Это довольно существенное препятствие для многих в искусстве – пять лет паузы между наградами. Правда, здесь же на президиуме мы договорились, что для сферы искусства надо сделать некоторое послабление, которое мы назвали «исключением». Эта пауза будет сокращаться до трех лет.
28 мая, четверг. В три часа Ученый совет. Хотел немножко поработать дома, но все время звонил телефон, я не умею его выключать, кажется, что я кому-то нужен. Ну, не нужен, а скажем, хотя бы приятен. Сначала позвонил Женя Луганский, хотел было благодарить за дочь, но тут я вспомнил, что знаю Соню со дня ее рождения, с пеленок, когда я приезжал в Ставрополь. Поговорили о молодости, о друзьях. Тут же я сказал, что «театральную» работу надо обязательно напечатать, хотя бы из-за очень подробной библиографии. Потом увлекся, придумал, что обязательно надо в работу вставить еще и цитаты из произведений писателей, писавших о Северном Кавказе. Как рядом с театральными эпизодами встал бы, например, кусок из «Героя нашего времени».
Потом позвонил Владимир Юрьевич Дмитриев, директор Госфильмофонда в Белых Столбах. Когда-то он дружил с Валей, а потом стал еще и читателем моих дневников. По крайней мере, с его слов, у него стоят в шкафу все три вышедших тома. Включая и тот, который вышел в институте в бумажной обложке. Сейчас он купил последнюю, «зеленую» книгу с романом и дневником за 2005 год. А когда и где я печатал 2004-й? Поговорили о книгах, о кино, Дмитриев был в Каннах, где видел фильм Михаэля Ханеке «Белая лента», поговорили и об этом. На Московском фестивале этот фильм покажут, так же как и фильм Ларса фон Триера «Антихрист». Фильм Ханеке не только получил главный приз, но и был ФИПРЕССИ признан, как лучший фильм фестиваля. Случай такого единения почти невероятный. Кстати, два наших фильма «Царь» Павла Лунгина и «Сказка про темноту» Николая Хомерики не получили ничего. В фильме Лунгина про Ивана Грозного я вообще чувствую какую-то скрытую конъюнктуру.
На совете говорили об экзаменационной сессии – традиционно большое количество прогулов и много ребят, которых к сессии деканат допускать не хочет. Моя, Бессмертная, внучка Юры Визбора, в этом смысле держит по институту абсолютный рекорд. Несколько дней перед этим она внезапно появилась и канючила у меня, чтобы я помог ее сдать сессию: практически она не допущена еще по пяти предметам. Как всегда возник спор, по каким признакам исключать из института. И ректору, и деканату ближе отличники, а не будущие писатели. И здесь, среди отстающих студентов, среди пропускающих занятия, среди намеченных к отчислению – опять появился Антон Тихолоз. Тут я уже не выдержал и буквально заорал. Я знаю, как уязвить наше собрание: от нас ничего не останется, а Тихолоза еще будут читать! Тут же я вспомнил и нашу замечательную отличницу и круглую пятерочницу Елену Моцарт, у которой мы скрепя сердце приняли дипломную работу.
Что касается Тихолоза, то мне, который вечно все забывает, недавно Руслан Киреев напомнил, каким образом мы этого парня принимали в институт. Он шел на платное отделение, а я на собеседовании спросил у него, из каких средств он будет оплачивать свою учебу. Парень сказал, что, в крайнем случае, продаст квартиру. И вот тут я будто бы сказал, что нам надо закрыть на все глаза и принять парня на бюджет. Так мы и сделали. Но ведь главное, я не ошибся. У парня уже во второй раз в «Новом мире» выходит по повести.
Я постоянно последнее время думаю, что мне надо написать большой материал в газету о своих учениках и тех случаях, когда я действительно не ошибался. Когда, подчиняясь своей интуиции, я, часто нарушая правила, брал в институт людей, а они оказывались потом именно такими людьми, ради которых и был институт создан. Максиму Лаврентьеву не хватило балла, а он и сейчас уже не только заместитель главного редактора «Литучебы», но еще и замечательный поэт. Паша Быков никогда бы вообще без меня в институт не поступил, а оказался не только прекрасным писателем, но еще и замечательным оперным певцом. Сережу Самсонова с его романом еще студентом я опубликовал в нашем научном журнале, сделав специальный номер, а ведь до этого мы никогда в этом журнале никакую прозу не печатали. Максим Курочкин почему-то решил, что ему мало одного семинара Вишневской, и каждый семинар три года сидел у меня, а теперь он звезда в драматургии. Да я еще с пяток таких ребят наберу, для которых встреча со мной оказалась не случайной и не проходной.
В пять часов вечера уже был дома, потому что обещал С. П. свозить его в Ракитки, на дачу. Там Володя и его брат Андрей должны были развернуть крупные работы: установить такое же, как у меня в Обнинске, электрическое отопление. Надо было произвести все замеры и расчеты, чтобы потом, на следующей неделе, закупить материалы. Хотя и близко от Москвы, но ехать не хотелось, потому что внезапно вспомнил о дне рождения Юры Апенченко – ему 75 лет.
Лет пятнадцать я не был у Юры дома. Я был здесь, у Савеловского вокзала, в башнях издательства «Правда» много раз. А сейчас вдруг запутался, забыл этаж, квартиру, номер дома – первая башня, где ресторан и кафе, или вторая? Но вот она, прелесть сотового телефона, созвонился с Соней, она меня и встретила. На этом дне рождении вообще было несколько Юриных учеников и учениц. Я обрадовался, встретив Руслана Акундинова. Он похудел, стал еще более жилистым.
Квартира почти не изменилась. Мне вообще казалось, что после поминок по Тамаре, Юриной жене, я в этой квартире и не был, и показалось, что ничего здесь не изменилось. Да и сам я будто бы опять попал в молодость. Та же мебель, те же книжные шкафы. И казалось бы, лица все те же. Был Толя Горюшкин, Лева Скворцов с Таней, в дверях, собирались уходить, встретил Боба Репейнера. Обрадовался ему, как родному. Он тут же вспомнил, что в одном из моих романов он увидел какого-то героя, где имя, отчество и фамилия были сконтаминирваны из его фамилии и имен Валеры Безродного и Гарика Зайонца. Ребят уже давно нет. Но были их уже взрослые дети, пришли. Дочь Зайонца, которая всегда прекрасно пела; была дочь Бронислава Холопова. Интересно, что эта молодежь, которая раньше, еще детьми, крутилась под ногами у взрослых, теперь поет те же прелестные и сентиментальные песни, как правило, наши же, здесь же сочиненные, что в свое время пели мы. Тут надо радоваться, что они здесь вертелись, потому что сейчас они носители того внутреннего мира, в котором жили мы.
Всегда на таких собраниях у Юры был почти одинаковый стол, с простой, но плотной закуской и всегда одно центральное и сытное блюдо – или щи, или плов. Мне сразу навалили целую тарелку невероятно вкусного плова, но потребовали тост. Я сказал, что Юра в свое время оказался катализатором и объединителем целого ряда людей. Он мастерски их соединял своим характером, гостеприимством, своим спокойным и тихим нравом. В этот момент я мысленно окинул огромное количество наших друзей, все он запомнились в первую очередь через Юру, да и стали моими друзьями через него. Но многих уже нет. Для меня это был повод вспомнить и Валеру Безродного, который и сейчас у меня перед глазами, и Гарика Зайонца, и Славу Холопова. А ведь еще есть и многие другие – Гарик Немченко, Боря Тихоненко… Какие благородные и светлые люди.
