Лев Федотов - Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А
От нечего делать мы завели разносторонний невинный разговор, приведший нас незаметно к изложению нами различных смешных рассказов и народных анекдотов. Моня, между прочим, рассказал нам такой анекдот, что все мы долго не могли подавить в себе смех. Мы с Норой окрестили этот рассказ: «Я вчера и т. д.».
Моня сказал, что этот анекдот основан на жестикуляции.
– В чем же он заключается? – спросила Рая.
Моня, улыбаясь, указал на себя (!), потом пошлепал губами, затем большим пальцем несколько раз указал назад (?!) и, наконец, поднял два пальца вверх (?!!).
– Боже! Что это за иероглифы? – удивилась Рая.
– Очень просто, – пояснил Эммануил. – Это значит: «Я вчера ел бараньи рожки». – Мы были поражены. Оказывается, указание большим пальцем назад означало «вчера»; дескать, это было когда-то там… вчера!!!
– Иди, догадайся, – сказал Моня, – что это было вчера!
Особенно заливалась Трубадур; ей это, видимо, пришлось по душе. Потом она часто это вспоминала, стараясь разжигать веселое настроение!
Мы вышли пройтись возле вокзала, где за изгородью стояли горы ящиков, мешков и был набросан металлический лом.
– Лева, а что это за крест на церкви? – спросила меня Нора. – Зачем он золотой? Для чего там всегда красиво раскрашивают, а?
Я невольно вспомнил нашу историчку, иссушенную архивной трухой и разными сухими мертвыми историческими выражениями, и решил объяснить Норе интересующую ее тему приемами этой старой мегеры.
– Видишь ли, – сказал я. – С политической точки зрения, чтобы подавить в угнетенных массах, т. е. в классах рабочих и крестьян стремление к свержению царизма, уничтожению плутократии, стремление к социалистической диктатуре, выражаясь языком полной реальности и соответствующим действительности, дурманили народ, разжигая в нем антиреволюционные мысли и идеи антагонизма… Это понятно, надеюсь?
– М-м… нет… – залепетала оглушенная слушательница.
– Если же созерцать, как зреют на этом диалектика и материализм, то мы…
– Да брось, – сказала Рая, – она и так уж уничтожена! Не добивай свою жертву.
Вскоре прибыл поезд, мы отправились на перрон, где и встретили дядю. Самуил заметно постарел, но он был все таким же бодрым весельчаком, энергично действующим при ходьбе своей палкой.
На площади мы недолго ждали и сейчас же уселись в автобус вместе с вещами. Мы катили по незнакомым мне улицам, мимо заборов, домов и деревьев, обгоняя пешеходов и трамваи. Вскоре мы выехали к Мариинскому театру и остановились у рядовой остановки.
– Узнаешь? – спросила меня Рая.
– Еще бы!
– А ну-ка, я проверю твою ориентировку. Откуда вы с Женей вчера вышли на площадь?
– Да вот из той улицы, – ответил я, указывая на улицу Декабристов.
– Ну, то-то же!
Домой мы прибыли благополучно. Рая сейчас же состряпала телеграмму о том, что дядя приехал, и я сходил на телеграф, где в громадном, многолюдном накуренном зале у небольшого оконца отправил ее в Одессу.
– Ты не забыл шепнуть в телеграмму, чтобы она скорее дошла? – весело спросил меня дядя, когда я вернулся.
– Нет, не забыл! Я еще добавил, чтобы она пришла именно в Одессу, а не куда-нибудь в другое место, так что благополучный ее приход к месту назначения обеспечен.
Мы расположили дядины вещи по определенным местам: за шкафом, под кроватью, за диванчиком и в тому подобных частях нашей ленинградской хижины. Нора была очень рада, когда получила от одесских родичей весьма сладкие подарки. Она тщательно их рассматривала и позволила Рае убрать их, чтобы не искушать себя раньше времени, а уничтожать сладости планомерно – после каждого ужина и обеда. Отсутствие жадности в ней придавало ей много чести!
Часов в семь Рая сказала, что мне пора уже, пожалуй, отвезти «Аиду», а то как бы не закрылась библиотека.
Я в последний раз посозерцал драгоценные страницы, завернул книгу и, получив объяснения насчет дороги, отправился к Невскому, чтобы там сесть на 5-ый номер трамвая, дабы докатить до ул. Некрасова.
Был прекрасный теплый зимний вечер! Невский сверкал многочисленными огнями, блестящими рельсами, окнами в домах, широкими зажженными витринами и фонарями машин. Пробыв изрядное количество времени на остановке, я, наконец, взобрался в нужный мне номер и очутился в дьявольской тесноте. Все, казалось, готовы были содрать с других двадцать шесть шкур, ни больше ни меньше! Со слов других, я узнал, что ул. Некрасова будет после какого-то цирка. Я, видя, что мне упрямо не дают продвигаться к выходу, пришел в относительное бешенство, которое помогло мне быстро достигнуть цели… Сойдя, кое-как нашел филармонию, находившуюся в начале какого-то темного переулка, и вошел в парадное.
– Куда? – злобно окрикнула меня какая-то баба в красной косынке, торчащая у гардероба.
– Библиотека открыта?
– Кажется, до семи часов. Я точно не знаю.
«Проклятие всем богам! – подумал я. – Сейчас уже половина восьмого!»
– Раз закрыта, значит, точка, – сказала она.
«Она, чертовка, сама точно не знает, когда закрывают библиотеку, а пускать не хочет, – подумал я. – Хорошо же! Придется схитрить».
– Сейчас, очевидно, скоро будет семь, – проговорил я, направляясь к лестнице. – Нужно успеть! – Тетка что-то проскрипела и умолкла.
Библиотека находилась наверху – не помню уже, на каком этаже, – и выходила она в узкий коридор, из многочисленных дверей которого слышался говор, смех, игра на рояле, и из которых струились сизые струи табачного дыма.
– Господи… И здесь дымят! – проскрежетал я. – Я бы всех этих дымильщиков утопил бы в первой же попавшейся луже! И пьяниц заодно тоже!..
В библиотеке, ярко освещенной многочисленными лампами, у загородки толпилось несколько молодых людей, с которыми имела дело седовласая высокая сухопарая дева.
– От Фишмана получите, пожалуйста, «Аиду», – произнес я, кладя книгу.
– От педагога Фишмана? – вопросила дева.
– Вообще-то он преподает… но я не знаю, как он считается у вас, – ответил я, впрямь озадаченный ее вопросом.
Повоевав с упрямой ручкой у двери, которую, вопреки всем техническим законам, нужно было по воле господа тянуть к себе, а не поворачивать вниз, я быстро покинул территорию филармонии и скоро уже катил в трамвае, находясь на открытой площадке прицепа.
Мимо меня плыли освещенные улицы, прямые проспекты и, глядя на все это, я почему-то думал, что я в Москве – так все это было похоже на московские зимние виды… Лишь появившиеся неожиданно белые торговые ряды на Невском вмиг показали мне, что я действительно все еще в городе Ленина.
Через десять минут я был уже дома и вместе с Норой восседал на диване, на котором она во что-то энергично играла.
– А я знаю стихи, большие очень! – заявила она.
– Какие? – спросил я.
– Большие! Их целый месяц нужно говорить! Сказать?
– Ну, давай!
– «Ха-ха-ха да хи-хи-хи – вот и все мои стихи!» Большие стихи?
– Очень!
– А ты знаешь какие-нибудь, вроде этих?
«Нужно выкручиваться», – подумал я. И, вспомнив какие-то стишки, которые слышал во младенчестве, я решил ей сказать о том, что «села муха на варенье, вот и все стихотворенье!»
– Ай-ай-ай! Ты, оказывается, тоже знаешь! – сказала она не то с радостью, не то с упреком, но с какой-то уморительно-забавной интонацией.
Дедушка моей собеседницы сидел рядом и весело поглядывал на нее, видимо, очень довольный ее детской невинный болтовней.
Вскоре явился Эммануил со своею неразлучной виолончелью. Я, конечно, сообщил ему о том, что «Аида» уже на своей вполне законной полке в библиотеке.
– Хорошо сделал, что помог ей туда попасть, – сказал он, – а то мне было бы очень неприятно перед ними. Хвалю!
– Я тоже очень рад за тебя, – произнес я чистосердечно.
– А как ты думаешь, – вдруг спросил он меня, – ты бы смог продирижировать «Аидой»?
– М-м… не знаю…
– Ведь ты ее как-никак, а знаешь!
– Черт ее знает!
– Смог бы, наверное, – уверенно произнес Моня. – Мотивы знаешь, оркестровку мог бы утвердить, оперу любишь и понимаешь, в общем, мог бы ее провести, да еще и с чувством бы. Я почему-то чувствую, что ты это бы одолел и без особых знаний законов дирижирования.
Я уж счел лучше промолчать, хотя знал, что Моня говорил серьезно, так как льстить или шутить он бы так не стал. Да я и сам это видел! Тем более, что лесть, можно сказать, Моне неизвестна: он прямой человек; за это я его, а также и Раю хвалю! Прямота, к тому же чуткая. Хорошая черта!
Неожиданно позвонил к нам Женька. Он пригласил меня к себе, чтобы пошляться по городу. Я, конечно, согласился.
– Вы по Невскому походите, – предложила мне Рая. – Вечером, при освещении он очень красивый.
– Я думаю, что Женя именно о Невском и думает, – сказал я. – Я сам по нему хотел как-нибудь пройтись, чтобы увидеть его вечером.
– Так что, я угадала ваши намерения?
– Точно, – ответил я.
К Женьке я шел по Невскому и за это время успел вдоволь насмотреться на него при вечернем освещении. Он был действительно всепокоряющим!
