Александр Сладков - Обратная сторона войны
– А как же его потеряли?
– Да морги битком набиты. И свои лежат, и чужие… Вон Дэна четыре месяца искали, только нашли. Можете пойти посмотреть, его в штабе к отправке готовят.
В штабе стоял гроб. Один в один как настоящий, только из серого оцинкованного железа, широкий в голове и сужающийся к ногам. Его уже переложили в просторный фанерный ящик, осталось только забить сверху крышкой. Рядом суетился ополченец с оригинальной внешностью. Представьте: камуфляж, длинная русая борода, на затылке торчала волосяная косичка, пальцы его рук блестели перстнями, а в ухе болталась серьга. Необычно для бойца, правда? Завершал наряд краповый берет, который покоился на его голове, с советской звездой в листьях на тулье. Он кивнул на гроб:
– Дэн у нас был всего две недели. Пулеметом скосило. Долетел до земли уже мертвый. Следующий был Таран. Его сначала ранили, он хотел откатиться, не успел, снайпер добил. Его сразу нашли. Отвезли в Москву. А Дэн из Кемерово. На том месте, где он упал, штук шесть воронок было. Видать, взорвалось, отбросило сильно. И присыпало. Я его осматривал, располосовало совсем.
«Груз 200». Подготовка к отправке
Обойдя «груз 200» вокруг, он попросил:
– Помоги.
Мы накрыли ящик прямоугольной фанерной крышкой. Вместо обычных гвоздей ополченец крутил шурупы. Отвертка сидела в его руке как влитая. Я помогал ему, стараясь, чтоб крышка лежала ровно. Он негромко командовал:
– Подожди, тут перетянем.
– Да вроде нормально.
– Я столяр. Столько мебели переделал, я чувствую.
Ящик накрыли флагами «Пятнашки» и ДНР. Мы ушли. Ейска привезли через два дня в таком же ящике. А вечером их выставили на табуретках в темноте перед штабом. Все в кои-то веки построились. Абхаз, придерживая у пояса на весу раненую руку, вышел на середину:
– Обойдемся без громких речей. Скажем так, как оно есть.
Бойцы, с автоматами, висящими на «нерусских» тактических ремнях с прикладами на груди и стволами вниз, стояли в две длинных шеренги.
– По правую сторону наш брат Дэн, подойти к месту гибели которого мы не могли пять месяцев. Но мы это сделали. Он будет покоиться дома, в родной земле.
Все стояли и слушали, опустив головы.
– Слева от меня Ейск. Он много сделал. Он проявил себя как настоящий воин.
Я стоял и тоже слушал. И думал. А как их похоронят дома? Тайно, ночью, как бродяг, или по-человечески? Помню, как в девяносто третьем в рабочий городок, что рядом с гарнизоном Монино, привезли моего приятеля детства Сашку Шлюхтина. Вот же был сорвиголова. Неуемный, чернявый, с рано пробившимися усами, он ходил в клешах, в морской тельняшке и куртке, напоминающей матросский бушлат. И с вечной папироской в уголке рта. Я и не знал, что служить он попал за границу. В Афганистан. Его привезли в гробу со стеклянным окошком в районе головы. Поставили на центральной площади городка, ну, в смысле у овощного магазина, там, где в Новый год обычно ставили елку.
Прощание с Ейском на базе «Пятнашки»
Сопровождающий военкоматчик что-то лепил на тему: они ехали уже на дембель, но на автобус напали бандиты… А его сестра Галька подошла и заглянула в окошко. И повалилась в обморок. Сашка лежал без ушей и без носа. Вот тебе и дембель.
Абхаз уже продолжал:
– Оба погибли от пули. Это не шальные смерти. Они воины и погибли в бою. Оба добровольцы, не солдаты. Их никто не гнал, они приехали по зову души. Запомним же их веселыми, улыбающимися, какими они среди нас были.
Чук и Амур плакали. По-мужски, молча. С каменными лицами, не вытирая слез.
– Да содрогнутся небеса, узнав, что мы отправляем своих братьев к ним! Во славу Донбасса и в память о погибших. Огонь!
Бойцы высадили в небо по магазину и окружили ящики. Кто-то прикладывал к фанере ладони, кто-то крестился. Гробы положили в «Газель» один на другой и увезли в Россию. Все.
Отец
Знаете ли вы, какое самое чистое место на аэродроме? Прямо-таки стерильное? Взлетка. Взлетно-посадочная полоса. У нас в авиации солдаты, надев пустые противогазные сумки, как котомки, прочесывают бетон по утрам, развернувшись в цепь. Они идут три километра, пять, в зависимости от длины полосы, бредут, опустив головы вниз, стараясь не пропустить ни одного валяющегося на взлетке предмета. На больших аэродромах имеются вакуумно-уборочные машины. Опустив к покрытию свои раструбы, она всасывает мусор, как гигантский пылесос. Зачем? Да затем, что, если в воздухозаборник взлетающего самолета попадет камень или, скажем, кусок кирпича – все, движку кирдык, экипажу каюк. Чистота должна быть на взлетке. И что вы думаете, поразило меня в первую очередь в донецком аэропорту? Правильно, взлетная полоса. Она была кощунственно покрыта комьями грязи, фрагментами снарядов, мин, ракет «Ураганов» и «Градов». Правда, я это заметил мельком, когда мы перескакивали бетонку на БТРе. Впрочем, расскажу все сначала.
Захотел я взять интервью у Гиви и у Моторолы. Познакомиться, посмотреть, что за люди. И как-то при случае обратился к ветерану репортерского движения в Донбассе Семену Пегову:
– Сема, хочу вот…
– Легко. Завтра едем на «девятку».
Поехали. «Девяткой» оказалось основательно побитое снарядами девятиэтажное здание, стоящее рядом с аэропортом. Одноэтажные дома вокруг, напоминая мне старый Грозный, были разбиты в труху. У подъездов «девятки» стояли танки, зеленели сложенные в громадные стопки ящики с боеприпасами, тут и там, сбившись в кучки, покуривали бойцы.
Бесстрашный Семен Пегов собирается на РЛС
Мы поднялись на верхний этаж. В одной из квартир, закрытой вместо двери одеялом, оказался передовой командный пункт батальонов «Спарта» и «Сомали». Моторола, оказалось, еще не приехал, к нам вышел Гиви. Я узнал его, сколько раз видел по телевизору. Чуть грассируя, он распорядился:
– Ребята, езжайте пока на РЛС. Укры письмо прислали, божатся, что не будут сегодня стрелять. Там в терминалах ОБСЕ их трупы откапывает, поэтому тишина.
И, обращаясь уже конкретно ко мне, пояснил:
– На РЛС наши передовые позиции. Посмотрите, с ребятами познакомитесь.
Спустившись вниз, мы принялись напяливать на себя защиту. Я к своему сверхновому бронежилету еще не приноровился. Тут натянешь – там перекос, здесь ослабишь – наоборот. Но он у меня хороший. Не такой тяжелый, хоть и пятый класс защиты, а еще лямка специальная есть, ранят тебя, к примеру, в бок, а ты дернешь лямку, и бронежилет на тебе весь расползается – пожалуйста, перевязывай. Обычный-то попробуй сними быстро, весь кровью истечешь.
Уклеин бронежилета не надевал. Он, как турист, фотографировал окружающие пейзажи.
– Эй, Игорь, одевайся быстрей!
– Командир, я так поеду.
– Что значит так?
– Сказали же тебе, украинцы письмо написали, стрелять не будут.
– Какое письмо! Надевай давай!
Мы затолкали свои тела в БТР и рванули в путь.
– Сколько ехать?
– Да минуты четыре.
Я наблюдал за дорогой через триплекс. Передо мной, в темном чреве бронемашины высвечивался маленький экранчик, в котором сначала мелькнула аллейка с деревьями. Потом мы помчались мимо разрушенных терминалов некогда лучшего в Восточной Европе аэропорта. Затем мы перепрыгнули через взлетно-посадочную полосу. Тут-то я и увидел, как она загажена, захламлена. Я успел внутренне возмутиться. Но экранчик триплекса вдруг запрыгал, замелькал, БТР взревел и поддал газу. Даже несмотря на гул двигателя и толщину брони я услышал хлопки взрывов. Стреляют! А как же письмо? Обещали же не стрелять. Вот тебе и перемирие.
БТР резко затормозил перед кучкой бетонных развалин.
– Быстро из машины! Все!
Я выскочил и, как мог быстро, пересек метров пятнадцать открытого пространства и моментально врезался в толпу ополченцев, сгрудившихся в развалинах.
Тут же был и экипаж нашей машины. Механик нервно курил, наводчик матерился и размахивал руками.
– Представляете, ПТУР по нам пустили! Вот сволочи! В двух метрах пролетел! А потом минами стали ложить!
Я посмотрел на Уклеина, тот мрачно кивнул. ПТУР, надо же. Минуту назад от всех нас могла остаться лишь кучка пепла. И не пожалели же ракету для какого-то БТРа.
Я наивно вклинился в разговор:
– Так письмо же они вроде написали…
– Га-га-га!!!
Похоже, я их развеселил.
– Письмо! Да они хоть сто писем напишут, все равно обманут!
– Вон тебе перемирие, гляди!
Метрах в тридцати от наших развалин поднимаются черно-серые султаны разрывов. И мы, и бойцы инстинктивно приседаем после хлопков.
– Вот тебе и письмо, и перемирие!
Я начинаю потихоньку осматриваться. Домик. Вернее, все, что от него осталось. В стене, прямо напротив двери, большая дыра. Попробую в нее заглянуть.
– Эй, аккуратнее! Там снайпер! Они сидят, вон, в зарослях. Метров двести от нас.
Мы находимся, так сказать, в прихожей. Заглядываю в соседнюю комнату. Там пусто. В полу люк погреба, из него торчит голова Семена Пегова, его рыжая борода блестит на солнце на фоне серых развалин. Надо же, под землю уже успел слазить.
