Александр Бобров - От Волыни до Подыни – легендарный Брусиловский
Когда и как – тронул дважды? Если уточняешь номера приказов, номера наградных крестов, поражаешься разнобою. За разведку в ночь с 20 на 21 ноября Гумилев получил свой первый Георгиевский крест. В приказе № 181 по Уланскому полку от 13 января 1915 года было объявлено: «Приказом по Гвардейскому Кавалерийскому корпусу от 24 декабря 1914 г. за № 30 за отличия в делах против германцев награждаются: <…> Георгиевскими крестами 4 степени: эскадрона Е. В. унтер-офицер Николай Гумилев п. 18 № 134060..». В приказе Гумилев значится унтер-офицером, хотя на самом деле это звание ему было присвоено позже особым приказом. Итак, в сводной таблице, под номером 59 записан унтер-офицер охотник эскадрона Его Величества Николай Гумилев, награжденный за дело 20 ноября 1914 года крестом 4 степени № 134060.
В неделю отдыха с 20 по 26 декабря Гумилев успел совершить короткую поездку в Петроград. К этому его приезду относится снимок с Городецким – Гумилев, уже заработавший Георгиевский крест, но еще не получивший его, снят в форме, но, понятно, без креста. Зачитывание приказа о награждении и вручение наград в полку состоялось накануне Рождества 24 декабря. Именно в этот день Гумилев выехал вместе с Ахматовой из Петрограда в Вильно. Из Вильно Ахматова уехала на несколько дней к матери в Киев, а Гумилев – к себе в полк.
О втором Георгиевском кресте тоже сказано во внятном документе: «Приказом по 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии от 5 декабря 1915 года за № 1486 за отличия в делах против германцев Н. С. Гумилев был награжден Георгиевским крестом 3 ст. за № 108868. Объявлено об этом приказом по Уланскому полку № 527 от 25 декабря 1915 года. В приказе № 528 по Уланскому полку от 26 декабря 1915 года объявлено: «Ниже поименованные нижние чины согласно ст. 96 статута производятся как награжденные Георгиевскими крестами: <…> 3 степени эскадрона Ея Величества улан из вольноопределяющихся Николай Гумилев в унтер-офицеры.».
Тогда в штабах путаницы тоже хватало. Получается, что Гумилёв трижды был произведён в унтер-офицеры. Первый раз – приказом по Гвардейскому Кавалерийскому корпусу, когда в 1914 году его наградили первым Георгием и по ошибке назвали унтер-офицером, второй раз – приказом по Уланскому полку, а третьим как награждённому Георгием.
28 марта 1916 года Гумилёв получил первый офицерский чин прапорщика с переводом в 5-й Александрийский гусарский полк. Полк стоял севернее Двинска, на правом берегу Западной Двины. В апреле полк был направлен в окопы, а 6 мая Гумилёв заболел и был эвакуирован в Петроград. С обнаруженным процессом в легких его поместили в лазарет Большого дворца в Царском Селе, где старшей медицинской сестрой работала императрица Александра Федоровна, шеф тех полков, в которых служил Гумилёв. В госпиталях Царского Села с начала войны медсестрами работали дочери императора Николая II великие княжны Ольга и Татьяна, помогали им и младшие дочери Мария и Анастасия. А ведь 5 июня 1916 года великой княжне Анастасии исполнилось всего 15 лет. В «Новоромановском архиве», который после расстрела царской семьи был привезен в Москву, сохранилась рукопись стихотворения Николая Гумилёва, посвященного Анастасии. Оно подписано прапорщиком Гумилёвым и всеми офицерами, лечившимися в лазарете. Великая княжна сохранила подарок. К этому времени поэт Николай Гумилёв уже был кумиром современной молодежи. Юная красивая Анастасия была счастлива вниманием знаменитого поэта и бесстрашного воина.
Сегодня день АнастасииИ мы хотим, чтоб через насЛюбовь и ласка всей РоссииК Вам благодарно донеслась.
И мы уносим к новой сечеВосторгом полные сердца,Припоминая наши встречиСредь Царскосельского дворца.
Не ахти даже для альбомных стихов, но ведь писал от имени всех – кратко и понятно. В июле 1916 года Гумилёв снова выехал на театр военных действий. В сентябре – октябре 1916 года в Петрограде держал офицерский экзамен на корнета. Не сдав (из 15) экзамен по фортификации, Гумилёв снова отбыл на фронт. Новый 1917 год встретил в окопах, в снегу. Завершилась служба Гумилёва в 5-м Гусарском полку неожиданно. Полк был переформирован, а прапорщик Гумилёв направлен в Окуловку Новгородской губернии для закупки сена частям дивизии; там застала его Февральская революция и отречение императора Николая II от престола. Гумилёв был удручён. Себя он считал неудачником, прапорщиком разваливающейся армии. В апреле 1917 года из штаба полка пришло сообщение о награждении прапорщика Гумилёва орденом Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом, но поэт не успел его получить. Он добился командировки на Салоникский фронт, и 17 мая Анна Ахматова проводила мужа на крейсер. Но поскольку Россия была выведена из войны позорным Брестским миром, Гумилёв в апреле 1918 года возвратился домой, в Россию. Царское Село было переименовано в Детское Село, дом Гумилёвых реквизирован. Анна Ивановна, мать Гумилёва, с сыном Лёвушкой жили в Бежецке. Анна Ахматова попросила развод… А ведь самая звёздная и заслуженно славная была судьба!
* * *Вот и подошли мы к одному из главных героев этой главы – поэту Блоку.
В 1980 году в Советском Союзе широко отмечали 100-летний юбилей Александра Блока и 600-летие Куликовской битвы. Вышло очень много изданий поэтических и исторических, прошли замечательные вечера, международные конференции, но более всего меня, заведовавшего тогда отделом поэзии в «Литературной России», поразило огромное количество стихов, не просто посвящённых Блоку, а пронизанных блоковским духом. Какой там застой! – истинный взлёт, характеризуемый строками из цикла о Куликовом поле и предсмертных стихов самого Блока: «Пушкин, тайную свободу пели мы вослед тебе…». В то время я очень часто приходил в гости к выдающемуся лирику Владимиру Соколову в тогдашний Безбожный переулок. Он не просто читал мне божественные строки, но, проникнутый дружеской симпатией, передавал стихи прямо в верстающийся номер, иногда начитывая их на диктофон. Лучшие стихи той поры от «Что-нибудь о России, стройках и молотьбе?» до «Здесь рифмуются пожарища, ничему не вопреки…» появились на страницах «Литературной России», достигшей тиража в 500 000 экземпляров. Самому сегодня не верится!
Помню, мы пришли к Соколову в промозглую погоду с Татьяной Ребровой, выпили коньяку, и Владимир Николаевич вдруг сказал: «Я долго рассматривал полесскую фотографию Блока в военной форме, и у меня написались стихи». Он взял обёртку от шоколада (как сейчас помню, «Бородино») и на белой обратной стороне написал стихи «К фотографии Блока». Он поразительно увидел его —
Среди отеческих разминок,Среди отеческих тревог…И мне дороже всех снежинокСнег на носках его сапог.
Да, зима на Полесье была снежная. «… В январе 1917 года морозным утром я, прикомандированный к генералу М., объезжающему с ревизией места работ Западного фронта, вылез из вагона на маленькой станции, в лесах и снегах. Мне было поручено взять в управлении дружины сведения о работающих в ней башкирах. Меня провели в жарко натопленный домик. Через несколько минут, запыхавшись, вошел заведующий, худой, красивый человек, с румяным от мороза лицом, с заиндевевшими ресницами. Все, что угодно, но никак не мог ожидать, что этот заведующий – Александр Блок. Когда сведения были отосланы генералу, мы пошли гулять. Блок рассказал мне о том, как здесь славно жить, как он из десятников дослужился до заведующего, сколько времени в сутки он проводит верхом на лошади; говорили о войне, о прекрасной зиме.». Это строки удивления и восторга из воспоминаний Алексея Толстого.
Стихи Соколова появились в ближайшем номере «ЛР», рядом с вдохновившей на них фотографией Блока, но с тех пор мне очень хотелось побывать в Полесье, в Колбах и в Лопатине, где открылся тогда же первый музей Александра Блока в Советском Союзе. Не в доконавшем его родном Петербурге, не в любимом подмосковном Шахматове, а там, среди лесов и болот под Пинском, на северном фланге Брусиловского прорыва. И вот только через тридцать лет мне удалось приехать сюда. Кстати, рядом находится городок Кобрин, а мой отец – поручик Брусиловской армии, раненный в Карпатах, служил как раз в 171-м пехотном Кобринском полку.
За несколько месяцев до прибытия к месту службы Блока в болотах Полесья побывал главком Брусилов. Он останавливался в двухэтажном доме лесничего, который стоял на сваях, так как почва под лесом была зыбкая, торфяная. Дом был сложен из толстых бревен, не оштукатурен, из широких пазов его торчал мох. Когда открывали входную дверь в передней первого этажа, по всем комнатам второго подувал сквозняк, хлопали окна и пахло лесной сыростью, плесенью. По стенам ползали мокрицы, полы скрипели. И дни и ночи шли дожди, по утрам подымался густой туман, погромыхивал гром, никак не умеющий разразиться настоящей грозой, так как вокруг на многие версты тянулся лес, и тучи, зацепившись за него, не хотели уходить. От этого с утра в комнатах дома было темно, на рабочих столах зажигали лампы, они коптили каждый раз, когда открывались и закрывались двери.
