Георгий Кублицкий - ...и Северным океаном
Два года спустя Лисовский разделил участь Аврамова: при поездке к устью Енисея он якобы внезапно «скончался от горячки»…
По следам землепроходцев, где на собаках, где на оленьих упряжках, добралась, наконец, экспедиция до Дудинки, последнего селения на Енисее. И тут слег Фурман: корь! Болезнь непрошеной гостьей явилась на Таймыр в становища кочевников.
Корь прилипчива, заболел один, переболеют все. А задерживаться в Дудинке нельзя ни дня: весна торопит. Выручай, докторский колпак!
Ящики на санях, обшитые оленьими шкурами, превратились в походную больницу. Бывали дни, когда на ногах оставались только Миддендорф да Брандт, и все же оленный караван упрямо продвигался к Пясинскому озеру.
В тундре ему повстречался Тит Лаптуков, ссохшийся, но еще крепкий старичок, похожий на сказочного гнома. Он прожил всю жизнь на Таймыре, знал языки кочевников — о таком проводнике можно было только мечтать.
Лаптуков повел караван от одного стойбища кочевников к другому. Никто не встречал гостей у входов в чумы, занесенные сугробами. Глаза, привыкшие к белизне тундры, сначала различали внутри только угли костра. В полутьме слышались стоны. Кочевники тяжело переносили корь, для некоторых она оказывалась смертельной.
Была середина апреля, когда экспедиция, пробиравшаяся сначала вдоль северного побережья Пясинского озера, а потом по водоразделу Пясины и Хеты, вышла к четырем курным избам становища Коренного-Филипповского. Миддендорф попытался нанять оленей, чтобы двигаться дальше на север.
— Подожди, — отвечали ему. — Скоро начнем кочевать, пойдешь с нами.
Становище находилось почти на 71-й параллели, у границы тундры и лесотундры.
Ну что же, тут время не пропадет зря! Ведь одна из задач экспедиции — по возможности объяснить, как растения и животные приспосабливаются к арктическому климату, определить, где проходит северная граница лесов.
И оказалось, что отчетливо выраженной общей границы не существует: на водоразделах лесная растительность резко отодвигается к югу, а по долинам рек далеко уходит в глубь тундры.
В ожидании начала перекочевки взялись и за походный бур, уже опробованный в Туруханске. Он с трудом проникал в твердую, как камень, землю. Пробурили три сажени, потом пять сажен — по-прежнему неподатливая мерзлота. Но главные исследования этого загадочного явления природы предстояли впереди.
В погожие дни Миддендорф разъезжал по тундре. Однажды оленья упряжка вынесла его к берегу Хатангского залива. Он узнал эти места, описанные участниками Великой Северной экспедиции.
А что чернеет у берега? Старая лодка. Очень старая, теперь таких не делают. Сохранилась не только обшивка, но даже смола и гвозди.
Долго простоял над ней путешественник.
Похоже, то была лодка Харитона Лаптева, пролежавшая здесь сто два года.
Еще во время подготовки к поездке на Таймыр Академия наук попросила Адмиралтейство предоставить для ознакомления документы и карты, относящиеся к Великой Северной экспедиции. Краткие, сжатые донесения ее участников Миддендорф прочел с величайшим вниманием, сделал много выписок, скопировал карты.
Да, в XVIII веке Россия исследовала Север с достойным размахом и смелостью. Почти шестьсот моряков, врачей, ученых, геодезистов, рудознатцев проникли к ее полярным окраинам. У побережья Северного Ледовитого океана, от Печоры до Колымы, они боролись со льдами, мерзли в дымных зимовьях, хоронили товарищей, погибших от цинги и лишений. И выполнили свой долг, обследовав и положив на карту самые недоступные места материка.
Может, на этой лодке, брошенной на берегу залива, не раз ходили Харитон Лаптев и Семен Челюскин.
Могучая Лена летом 1739 года вынесла их корабль в океан. От ленского устья они повернули на запад. С великими трудностями смог пробиться бот «Якутск» до мыса, где Лаптев записал в дневнике: «У сего мыса стоя, видели морских зверей, великих собою, подобных рыбе — шерсть маленькая, белая, яко снег, рыло черное. По-здешнему называют белуга». Лаптев описался: «не «белуга», а «белуха».
К зиме «Якутск» вернулся вот сюда, в этот Хатангский залив. Зимовка была тяжелой. Лаптев часто слышал от матросов «неистовые и нерегулярные слова».
На следующую осень «Якутск» раздавили льды. Вода заливала палубу, когда Лаптев и Челюскин сошли на лед последними. Это было за 75° северной широты. Надвигалась полярная зима, а над моряками вместо крыши было холодное небо, постелью служил влажный мох, пищей — кислые ягоды тундры да ржаные сухари.
И все же они через тундру пошли не к жилью, не к селениям, а к побережью, куда льды не пропустили корабль.
Лишь отчаявшись пробиться, вернулись в Туруханск. А декабрьской темной порой, в пятидесятиградусные морозы, когда человек слышит шорох своего дыхания, железо становится хрупким и птица мерзнет на лету, Челюскин с тремя солдатами, оставив занемогшего Лаптева в Туруханске, снова отправился к северному краю материка.
Он пересек весь Таймыр и через пять месяцев достиг мыса, за который не пробился «Якутск». Пошел дальше вдоль побережья, пересек 77-ю параллель. На всем материке не было тогда человека, который проник бы севернее его. И в мае 1742 года Семен Челюскин достиг крайней северной точки Азии!
В путевом журнале появилась запись: «Погода пасмурная, снег и туман; пополудни в 5-м часу поехали в путь свой около морского берега… Приехал к мысу… Здесь поставлен маяк — одно бревно, которое вез с собой. Сей мыс каменный приярый, высоты средней; около оного льды гладкие и торосов нет. Здесь именован мною оный мыс: восточно-северный мыс».
Можно ли скромнее сказать о подвиге, равных которому наберется не так уж много в истории полярных странствий? Не написать ни одного торжественного слова, не похвалиться перед потомством…
Лаптев и Челюскин положили на карту тонкую полоску берегов Таймыра. Они начали, другие продолжат. Но много ли сделают одиночки в просторе, перед необъятностью которого невольно испытываешь робость?
Продолжая их дела, нужно будет прежде всего пройти к Таймырскому озеру. Кочевники-ненцы не любят те места, говорят, что камни там острее ножа, подошвы из лучшей кожи рвутся за один день, а оленям негде добывать корм. Но обследовать озеро надо во что бы то ни стало.
Миддендорф вернулся на становище.
Кочевники ладили нарты, чинили упряжь; женщины костяными иглами шили из оленьей замши летнюю одежду: скоро в путь!
Терпеливый Ваганов с помощью Лаптукова тем временем выспросил кочевников о предстоящем пути. Было похоже, что он подходит к реке Таймыре. По ней, наверное, можно спуститься к озеру. Хорошо бы запастись лодкой.
Без промедления взялись за дело, и Миддендорф немало удивил окружающих: глядите-ка, топором орудует не хуже плотника!
Перед походом начальник экспедиции откровенно сказал спутникам, что начинается дело, небезопасное для жизни. Заболевший останется один, где бы это ни случилось, и будет ждать, пока остальные вернутся к нему на обратном пути. Только так можно достигнуть цели.
Чтобы не подвергать людей лишнему риску, он решил оставить здесь, в Коренном-Филипповском, для метеорологических наблюдений Брандта и Фурмана. Остальные — в путь!
Уплотненный ветрами снег был похож на застывшую морскую рябь. Далеко по тундре растянулся аргиш — олений караван. Девять саней заняла экспедиция: остов лодки, разные приборы, провиант и даже немного дров — кто знает, найдется ли возле озера топливо.
Тундра не замедлила с первым уроком. На привале Миддендорф приметил холм, с которого можно было осмотреть местность. Это рядом, он успеет вернуться раньше, чем доварится похлебка. С ним пошел один из казаков. Через несколько минут оба были на холме.
Внезапно ветер принес густой туман. Миддендорф вовремя заметил направление на лагерь. Через минуту его уже скрыла белая завеса. Оба помчались что было сил, но лагерь исчез бесследно. Уж не проскочили ли они сгоряча мимо?
Повернули обратно. Лагеря не было.
Двое вслепую бродили по тундре. Ветер тотчас заметал следы. Обессиленные, голодные, они повалились в снег. Отдохнув, побрели дальше. Кончался двадцать третий час их непрерывных блужданий, когда они, наконец, нашли стоянку.
Еще на зимнем становище договорились, что часть кочевников, тронувшаяся в путь раньше других, устроит промежуточный лагерь на речке Новой. Но Миддендорф увидел там семь могил, застал двадцать восемь больных и лишь одного здорового. Пришлось снова заняться врачеванием.
Однажды оленьи упряжки вышли на невысокий берег Верхней Таймыры, впадавшей в Таймырское озеро. Река была еще покрыта льдом. Последний ненец расстался здесь с экспедицией.
— Плыви по реке, приплывешь в озеро, — напутствовал он. — А лучше кочуй с нами. Лечить нас будешь. Хороший чум тебе дадим, олешек.
