Со служебного входа - Анатолий Захарович Рубинов

Справа то и дело возникают цифры - черные на глянцево-белом фоне: от единицы до 192. Это и есть понятные машинисту географические обозначения - пикеты. Они отмечают каждую сотню метров пути Кольцевой линии, которая тянется на 19 275 метров. Впрочем, машинисту пикеты не очень-то нужны - ему легко ориентироваться в дюжине станций магистрали. Пикеты необходимы тем, кто смотрит за состоянием пути, светофорами, самим тоннелем. Если машинист заметит неисправность, о которой следует сообщить, ему легко будет назвать участок: скажем, за 162-м пикетом нечетного тоннеля.

Тоннели так и различаются - четный, который идет по внутреннему кольцу, и нечетный - наружный. Весь счет поездов ведется по этому признаку: чет-нечет. Все номера поездов и маршрутов, которые двигаются по внутреннему кольцу против движения часовой стрелки, нечетные. И наоборот. Пассажиры, вероятно, не обращают внимания на трафарет, выставленный на лобовом стекле кабины машиниста: там одна из цифр - от 1 до 32. Говоря точнее, от 1 до 31, от 2 до 32. Это номер маршрута на сегодняшний день. Шестнадцать маршрутов для каждого состава.

Несведущий человек может не понять: какие такие маршруты, если поезда всегда ходят по одной схеме, которая имеется на каждой станции? Все правильно, по одной схеме - для пассажиров, но не для машинистов. Жизнь каждого состава расписана наперед по своим шестнадцати вариантам - сегодня поезд, то и дело останавливаясь у платформ, стремительно несется по кольцу с раннего утра, начиная движение еще до того, как откроются двери станций, и до глубокой ночи - позже того, как двери эти снова закроются.

Если говорить о четном тоннеле, то двойка на лобовом стекле означает, что поезд накануне прошел всестороннюю проверку и может сегодня своего бега не прерывать. Четверка означает в определенное время паузу. Тогда и машинист сообщает по радио тем, кто находится в вагоне, и дежурный по станции - тем, кто находится на платформе, о неожиданном для пассажиров изменении: оказывается, поезд прерывает маршрут, идет в парк. Некоторых это огорчает - привыкшие к большой надежности метрополитена, они не заложили в свой личный график трехминутного запаса времени. Однако в те бойкие часы, когда пассажир спешит на работу или возвращается домой - в часы пик, - таких объявлений не бывает. Для профилактического осмотра, который и делает метрополитен таким надежным, поезда в это время с линии не уходят.

Но паузы назначаются по тщательному, вдумчивому расчету: не в одно и то же время любого дня недели - только в те часы, когда метро может обойтись меньшим количеством поездов. Всегда заранее известно, что уходящий временно с рейса поезд привезет столько людей, что следующий вполне вместит всех пассажиров обоих составов. Для каждого маршрута свои паузы - для четвертого, шестого, восьмого… для тридцать второго. Входя в кабину утром, машинист меняет трафарет. И все работники службы движения, локомотивной службы, дежурные по станции знают, какое сегодня расписание отлучек у каждого состава.

В тоннеле всегда спокойно и - одиноко. Особенно с тех пор, когда на Кольцевой линии в кабине остался один человек. Позади, в вагонах, сотни, тысячи людей, там светло и радостно, одни читают, другие о чем-то думают, разговаривают, встречают знакомых, детишки немного озоруют, а впереди, в маленьком, тесноватом отсеке, уставленном приборами, одиноко едет и бдительно смотрит вперед человек, заботящийся о них о всех. Он спокойно ведет состав, в котором самое дорогое на свете - люди.

Яркие фары освещают бледно-серый тоннель. Поезд светит сам себе. Только изредка появляются на стенах фонари, повернутые к нему тыльной, темной-стороной, чтобы лучи не ослепили машиниста. Свет этих фонарей машинисту и не нужен, достаточно своего. Лампы же находятся возле стрелок, специально для тех людей, которые могут прийти сюда, чтобы осмотреть их. Множество таких же повернутых обратной стороной негорящих фонарей можно увидеть под сводами тоннеля. Их зажгут тогда, когда поезда остановятся и выключат ток в контактном проводе, который находится слева от вагонов: в тоннеле - на стенах, на станции - под краем платформы. Светло в тоннеле станет ночью - по пустынным путям будут ездить не поезда, а служебные дрезины с людьми, которые осмотрят все сооружения, шпалы, сигнализацию, рельсы, электропроводку, а также кабели, тоже видимые из окна вагона и имеющие к метрополитену только то отношение, что он дал надежный приют линиям связи.

Временами тоннель точно повторяет кривизну схемы - видно, что это действительно кольцевая линия. Тогда горизонт тоннеля близок, свет упирается в серые сомкнувшиеся стены с нотными линейками параллельных кабелей. Но горизонт все отдаляется и внезапно резко исчезает, уходит в темноту, за которой ослепительно сверкает какое-то тесное созвездие. Оно стремительно растет, горит все ярче и просторнее. Этот оазис огня - очередная станция.

Сколько бы ни работал машинист в метро, сколько бы миллионов километров ни наездил он в глубине московских недр, появление в сером, располосованном кабелями тоннеле алмазного сверкания станции отзывается в его сердце настроением радости. Машинист, водящий поезда по кольцу, «находит» за смену в среднем сто пятьдесят прекрасных алмазов, которые горят, искрятся секунд двадцать - тридцать и гаснут позади, чтобы через полчаса вспыхнуть для него снова. Но когда этот алмаз вспыхивает всем своим сиянием, возникает шеренга невольного почетного караула, встречающего поезд. Пассажиры даже не представляют себе, как картинно выглядит из кабины машиниста платформа, полная людьми: они выстроились по всему перрону - цветной, пестрой, ровной массой, послушно стоящей за цепочкой светлых ромбиков, предупреждающих о крае платформы. И все лица повернуты сначала в сторону машиниста, потом, как бы по команде, - к двери вагона, которая подойдет ближе всего. На несколько секунд толпа становится гуще, пестрее, запутанней - смешалось два встретившихся потока: прибывшие и уезжающие. И вдруг все исчезают. Станция вспыхивает светом снова, ненадолго становится пустынной до грусти. Пассажира все это не поражает. Только из кабины машиниста видно все величие, вся яркость почетного караула, а в зеркале, повернутом боком, - недолгое, тоскливое, сверкающее безлюдье. Это