Лев Федотов - Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А
– Да, бывают в жизни огорчения, – согласился я.
Завернув за угол, мы очутились в узкой ул. Халтурина, перед фасадом Эрмитажа.
– Ого! Это я понимаю! – восхищенно проговорил Женька.
Эрмитаж был изящным трехэтажным зданием с красивыми, тонко украшенными окнами и стрелками на крыше. В первом этаже, вместо окон были ниши со статуями чугунных старцев греческого стиля. Не реставрированные темно-зеленые стены были кое-где уже потрепаны. Въезд в Эрмитаж представлял из себя мощный балкон, подпираемый плечами и руками могучими чугунными титанами, стоящими у колонн немыми темными изваяниями. С этой стороны Эрмитаж был закрыт, и я предложил Женьке атаковать его с другой стороны, т. е. с набережной Невы.
Обернувшись, чтобы еще раз окинуть взглядом гигантов у въезда в Эрмитаж, мы неожиданно обнаружили великолепный вид, включающий в себя левую сторону въезда, угол Зимнего, часть площади и даже видневшийся вдали Исаакий, казавшийся нам отсюда бледно-голубым призраком. Картина была столь красочна, что мы с Женькой поклялись друг другу во что бы то ни стало запечатлеть ее на бумаге, придя сюда в следующий раз. Особенно черные титаны и ярко-розовые стены Зимнего очень украшали панораму.
Обогнув Эрмитаж, мы двинулись к Неве, вдоль одного из ее притоков, называемого Канавкой. Это была грязная узкая речушка с желтым льдом на своей поверхности. У самой Невы через Канаву была перекинута арка, наподобие венецианской, соединяющая Эрмитаж с домами, существующими по другую сторону Канавы.
Мы приблизились к арке, именно с этого самого места, а не с какого-нибудь другого мы наблюдали еще одну, не менее восхитительную картину: то был вид из-под арки на ярко-белое поле замерзшей Невы, за которой виднелась фиолетового цвета Петропавловская крепость, окруженная многочисленными заводскими трубами. Тонкий, как игла, шпиль ее нитью врезывался в небо, теряясь где-то в вышине.
– Вот тебе и Петропавловская крепость знаменитая, – проговорил я.
– А вид-то какой богатый! – торжествовал Женька. – Композиция хорошая. Вот бы его срисовать-то вместе с аркой.
– Придется и это зачислить в серию ленинградских рисунков, – сказал я.
На набережной Невы было некоторое похолодание. Но мы, созерцая великолепную панораму, забыли обо всем на свете. Вестибюль Эрмитажа был богатым длинным залом с рядами колонн, у которых стояли многочисленные бюсты, составленные из цветного мрамора. Мы, освободившись от своих верхних одеяний, долго разглядывали эти чудеса соединения скульптуры и минералогии. Из вестибюля вела широкая мраморная сахарного цвета лестница. То было нечто неземное. Роскошные золотые украшения, соединенные с ослепительно белым мрамором, представляли убийственную гармонию, которая вызвала одновременно у нас Женькой восторженные возгласы. Я еще и раньше видел эти чудеса, но воспоминания от прошлых посещений как-то сгладились у меня в сознании, и я созерцал все это, как новое для меня.
Каждый зал открывал перед нами все новые чудеса: роскошные столы, кресла, картины, колоннады, цветной мрамор, позолота, малахитовые изделия, стекло – все это сверкало и искрилось перед нами. То был целый город из роскошных залов и переходов. Громадное золотое дерево с заводными золотыми птицами, скрытое под стеклянным шатром, многочисленные царские безделушки из цветных каменьев и золота, предметы роскоши, различные виды часов, то в виде башен, то в виде колец, сделанных из стекла, камней и золота, были до того пестры, что я просто терялся (нужно добавить, что Женька меня скоро, правда, находил). Картины тут были большей частью старинные; все они были тяжеловесные, темные и мрачные, отражающие стили и направления старинных живописцев.
Я особенно был поражен некоторыми коридорами, окна которых были со стеклами розового цвета, ради чего панорама на Неву и Петропавловскую крепость озарялась бледным заревом; сначала я даже поддался на провокацию и решил, что снег по странным обстоятельствам принял розовый цвет, но потом мною и Женькой обманщики-стекла были достойно разоблачены.
Мы исходили такое множество залов, что я даже не берусь судить об их количестве; а сколько залов мы не посетили? Не следует забывать, что мы исколесили один лишь только этаж!
Напутствуемые желанием охватить больше залов, мы промаячили в Эрмитаже четыре часа, хотя для того, чтобы тщательно осмотреть его весь, требовались не часы, а целые дни. Устали мы, как загнанные псы, но, покинув Эрмитаж и очутившись на морозе, усталость эта в нас несколько притупилась.
– Ну, куда сейчас? – спросил Женька, когда мы стояли на набережной Невы.
Я предложил пройти по набережной мимо Адмиралтейства, до памятника Петра. Мы двинулись в путь. Со стороны Невы Зимний не был в лесах, и нам посчастливилось увидеть его белые колонны, розовые стены и ряды сводчатых окон во всем их величии.
Приблизившись к плоскому линейному Дворцовому мосту, я указал на тот берег Невы и сказал:
– Вот то серое здание – Академия наук; а там вход в Зоологический музей[72]. Нужно будет и туда сходить.
– Конечно, – не замедлил согласиться Женик.
– В этом музее я бывал столько раз, сколько раз я был в Ленинграде, – проговорил я. – Он мне очень нравится, и я никогда не упускаю случая.
На обложке рукой автора: Продолжние 3-ьего января в XIV тетради.
Тетрадь XIV
1941 год с 3 января до 12 июня
3-го января. (продолжение). По мосту громыхали маленькие красные трамвайчики и многочисленные автомобили, оставляющие позади себя в морозном воздухе синюю пелену дыма.
Перед Адмиралтейством, вернее, перед его крайними корпусами, стояли гигантские позеленевшие якоря, охранявшие въезды в ворота. На набережной, перед корпусами тянулись ряды одетых в иней деревьев, похожих на стеклянные гирлянды.
За Адмиралтейством, наконец, мелькнула скала с Петром на коне. Мы вышли на обширную площадь Декабристов, окруженную с боков оранжевыми корпусами Адмиралтейства, сзади ограниченную мощным Исаакием, темневшим в морозном воздухе из-за деревьев, а спереди – отрезанную Невой, к которой спускалась на набережной широкая каменная лестница с громадными вазами по бокам.
Нам волей-неволей пришлось причислить еще одну панораму к серии рисунков, ибо величественный Петька с простертою дланью, восседавший на точно живом коне, представлял исключительное зрелище среди обширного белого садика на площади с лазоревым Исаакием позади. Мы избрали подходящее место, с которого был виден вдобавок и один из фонарей перед памятником, так как он только обогащал композицию картины.
Почти не веря своим глазам, мы обошли кругом памятника, кое-как разобрали запорошенные снегом слова: «Петру Первому Екатерина Вторая», рассмотрели его со всех сторон, и лишь тогда я позволил себе произнести следующие слова:
– Вот теперь мы его созерцаем по-настоящему! Не то, что с крыши Исаакия.
Мы торчали перед памятником до тех пор, пока мороз совершенно не образумил нас. Чувствуя, что сгораем дотла, мы решили отдавать концы.
Мы обогнули садик, в углу которого стояла уже давно известная мне какая-то будка, назначение коей я не знал, и двинулись дальше.
Когда мы двигались мимо мощных стен и убийственных по величине колонн Исаакия, мы невольно задрали свои головы, чтобы лишний раз посмотреть на этого гиганта, и многозначительно переглянулись.
– Когда-то мы мечтали обо всех этих картинах, – сказал я, – и – теперь они перед нами наяву. Прямо как во сне.
– Привыкли торчать в Москве, – добавил Женька, – вот и кажется, что это не действительность.
Около Исаакия мы поспешили расстаться, ибо оба почти превратились в лед. Мороз был просто телораздирающий, я даже удивляюсь, как мы могли выдержать такой.
С большими усилиями я достиг ул. Герцена и нужной мне двери. Пройдя через парадное, я пересек дворик и, поднявшись по лестнице, предстал, наконец, перед «вратами моего ленинградского логовища».
Когда сегодня Нора пришла из детсада, она решительно подошла к Рае и почему-то обидчивым тоном заявила, что завтра у них новогодняя елка и им «всем велели придти с какими-то хлопушками».
– Какие хлопушки? Я что-то не понимаю, – рассмеялась Рая.
– А вот что на елке. – И Нора указала на пару хлопушек, висевших на ее елочке.
– Зачем же?
– Велели их зачем-то к платью сделать, – лопотала малышка.
Ничего не понимая, Рая позвонила руководительнице сада и узнала, что хлопушки должны были быть пришиты к платью, как украшения.
– Странный наряд, – удивилась Рая, вешая трубку.
– Да я и сама не знаю, зачем их нужно к платью, – проговорила Леонора.
Лида притащила свои хлопушки, и мы соединили их со своими. Целый вечер мы возились вместе с этими хлопушками, привешивая их шелковому кремовому платьицу, которое Нора облачила на себя. Большие хлопушки мы разрезали и делали новые, так что, в конце концов, у нас на пианино уже лежали ряды золотых, серебряных и цветных хлопушек.
