Лев Федотов - Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А
– Были, – ответил я. – На вышку лазили.
– Сумасшедшие! – ужаснулась Рая. – Да кто же ходит зимой на вышку? Вы, наверное, там одни и были-то. У нас только летом ее посещают. Ведь там потрясающий холод.
– Совсем нет. Там вместе с нами существовал какой-то детина!
– Наверное, такой же безумец, как и вы? – рассмеялась она.
– Очень может быть.
– Удивляюсь, как вы живы только остались! – проговорила моя сестра.
– И очень благоразумно поступили, оставшись в живых, – ответил я, – хотя навещали мы вышку в момент временного помрачения мозгов. Не так ли? – Я с усмешкой посмотрел на Раю.
– Сейчас ты говоришь совершеннейшую истину, – согласилась она.
– Ну, ладно, бросим шутки; короче говоря, я очень рад, что навестил ее, – проговорил я.
– Я думаю! – уже серьезно сказала Рая. – Между прочим, – продолжала она, – я сегодня уже послала письмо твоей маме и обещала ей в нем мобилизовать тебя тоже на это. Слышишь? Садись и пиши письмо, пока нет никого. А то скоро придет Нора и будет тебе мешать!
Я уж было взгромоздился на стул, дабы приступить к труду, но чем-то отвлекся и, прозевав золотое время, достукался до того, что мне пришлось стряпать послание в Москву уже в присутствии Трубадур, причем выдерживая энергичную ее осаду. Правда была за мной, ибо я благополучно дошел до конца письма, в котором вкратце описал дорогу и первые дни в Ленинграде, выдержав все атаки коварной до ехидства маленькой Леоноры.
Видя, что я кончил, она принялась оживленно ораторствовать передо мною, оповещая о дне, проведенном ею в детсаде.
– Написал? – угрожающе спросила меня Рая. – Наконец-то! – облегченно вздохнула она.
– Я тебе сочувствую, – примирительно пробурчал я.
Настал вечер, пришел Моня, и мы все всласть поужинали. Между прочим, за едой Рая мне намекнула что-то насчет кино, и я заметил, что это тщательно скрывалось от Норы, которая, ничего не замечая, серьезно воевала со своей порцией.
Уложив наследницу спать, Рая сказала мне, чтобы я захватил письмо и оделся: мы, дескать, отправляемся куда-то в магазин, и по дороге есть возможность опустить письмо в ящик. Моня тоже стал облачаться в пальто.
– Скорее, а то мы опоздаем: он скоро закроется, – поторапливала меня Рая. Я вспомнил Раин намек за ужином и решил прихватить с собою свои «глаза» (очки), ибо угадывал, что мне они пригодятся в обещанном Раей «магазине».
– Куда вы, мама? – поднявшись на своей постельке, заверещала Нора.
– Мы скоро придем, спи! – ответила она. – Мы зайдем в магазин. – И успокоенная малышка, к тому же и обманутая, улеглась.
Низвергнув по пути в ящик письмо, мы через несколько минут пути по ул. Герцена в сторону, противоположную центру, очутились перед музыкальным клубом, ярко освещенным у подъезда.
Пройдя по многолюдным комнатам, мы заняли места в обширном зале с экраном впереди.
Кинокартина была неплохая. Величалась она «Возвращение». В ней рассказывалось о том, как один бедовый мальчуган решил удрать в Ленинград, чтобы попасть в Арктику, где собирался отыскать своего отца.
Ленинградцы, сидящие в зале, одобрительно взвывали, когда на экране появлялись ленинградские пейзажи, вроде Аничкова моста, Невского и т. д. и т. п.
Когда мы вышли на улицу, Рая вдруг сказала мне:
– Давай зайдем к Бетиному Люсе. Он тут недалеко живет, за Мойкой.
Я, конечно, очень хотел повидаться со своим двоюродным братом и согласился. Вечер был не морозный, и пройтись ничего не стоило. Мы пересекли Мойку по маленькому пешеходному мостику и, пройдя по определенным переулкам, открыли облезлую красноватого цвета дверь в воротах одного домишки.
Люся со своей семьей занимал две низенькие комнатки, с окнами, выходящими на самый тротуар. Это были маленькие уютные комнатушки, в которых проживал он сам, его женка Берта – черноволосая, невысокая, с черными веселыми глазами, и их дочь Люда, имевшая всего лишь несколько лет отроду, курчавая, черномазая шалунья, и, наконец, тучная седовласая бабушка, с сатанински крутым характером, свирепая до невозможности. Это была мамаша Берты. Родительница Люси, моя родная тетя, по прозванию Бетя (она уже известна читателю по летнему времени), жила отдельно. Самого Люсю, читатель, очевидно, помнит еще с осени, когда он к нам прикатывал в Москву. Я повторяю, что Люся, а также и Берта, очень радушные, веселые люди. В общем, хороший народ!
Они угостили нас чаем, причем Люся и Берта интересовались очень, как я поживал в Москве, рад ли видеть их город, и, наконец, прямо сообщили мне, что я не совершил промах, зайдя к ним.
Моня вообще без шуток не может, поэтому он, чтобы подзадорить Люду и меня, стащил из-под самого моего бока отличнейшую горбушку и искушающе стал ее уплетать. Берта решила стать на мою сторону и, хитро отделав буханку, отрезала нам с Людой по целых две больших горбушки, хотя это мало повлияло на торжествующего Моню, который все-таки отвоевал свое.
Люся проводил нас до ворот, где мы с ним и попрощались. Он велел мне передать маме и тете Любе привет и сказал, что сам не сегодня-завтра покидает Ленинград, уезжая в командировку. Я точно не помню, но он, кажется, говорил о Москве.
Обратно мы шли не спеша, так как погода была уж слишком восхитительной. Снег похрустывал под ногами, ярко светились отражающиеся блики светящихся окон в сверкавшей белой пелене Мойки…
Дома мы уже застали сладко спавшую Нору, позабывшую о том, что для нее мы ушли в «магазин», чтобы достать кое-какие игрушки и «нужные вещи», как она сама еще раньше сказала.
3-ье января. Когда я встал сегодня, Рая была уже на ногах, а Нора давным-давно в детском саду. Упрятав кровать в коридор, я тщательно вымылся, и мы позавтракали. Моня вскоре ушел, а я принялся дожидаться Женика.
– К какому же часу нужно Норе являться в детсад? – спросил я.
– К десяти, – ответила Рая.
– Что ж так поздно?!
– Что ты! Совсем не поздно! Для зимнего времени это как раз. Между прочим, ты не чувствовал сегодня, как Нора таскала тебя за волосы?
– Когда же это она успела? – удивился я.
– Утром, когда она уходила.
– Нет, я спал.
– А она-то старалась! Ты бы видел! Она жить без тебя не может!
– Да ну?
– Честное слово! Она мне говорила, что очень рада тебе; это я тебе по секрету говорю.
Я на это уж ничего не мог сказать.
Вскоре явился Женька. Без лишних промедлений и слов мы с ним грянули на улицу и двинулись по направлению пл. Урицкого вдоль ул. Герцена.
День был светлый, морозный, и в небе тянулись бесконечные ослепительные зимние облака. Свежий снег покрывал все горизонтальные плоскости в городе.
– Ты не забыл хоть, где Эрмитаж-то пролегает? – осторожно спросил меня Евгений.
– Что-о??! – зловеще вопросил я, чувствуя в себе задетое самолюбие. – Родной мой, я могу скорее забыть твое имя! Могу заранее рассказать тебе о нашей дороге, если ты не веришь.
Мы пересекли многолюдный прямой Невский проспект и, полюбовавшись оранжевой аркой Красной армии[71], двинулись дальше под ее сводами. Перед нами открылась дивная городская панорама, которую мы готовы были даже запечатлеть на бумаге: из-под сводов арки открывался вид на убеленную снегом площадь Урицкого, посреди которой высилась популярная Александрийская колонна с ангелом наверху, который потрясал крестом; за колонной раскинулся Зимний дворец, прелестей которого мы не могли видеть из-за того, что он был убран в леса. Лишь на крыше его торчали многочисленные статуи, вазы и даже одна золотая маковка церкви, имевшей место в центре здания.
Слева от Зимнего желтел корпус Адмиралтейства, а справа зеленел Эрмитаж, большая часть которого была скрыта за углом одного из домов, прилегающих к площади.
Мы двинулись вправо, огибая по полукругу площадь.
– Знаешь, чем мне Зимний не нравится? – сказал Женька.
– Чем?
– Тем, что он уж больно плоский, ровный очень. Можно подумать, что его сверху снесли по прямой линии.
В словах Женьки, безусловно, была доля правды, и даже большая.
– Проклятие! – изрек я. – Я возмущен. Находиться рядом с Зимним и не видеть его! Реставрируют его, что ли?! Уж очень-то зловещим образом на него натянули эти леса.
Немного погодя я указал на видневшийся угол Эрмитажа.
– Вот тебе и Эрмитаж! – сказал я.
– Вот это?… – проскулил Женька. – Ну-у! Я его что-то не нахожу слишком архитектурным: облезлое, мрачное, зеленое здание…
– Погоди, братец! – возразил я. – Это ты по одному лишь краю судишь; вот посмотришь ты на него по-настоящему, так скажешь другое! Тщательно вглядываясь в Зимний, мы различали сквозь доски, облегавшие его, белые колонны и розовые стены, но это было все-таки не то.
– Печальный случай в нашей практике, – сказал Женька. – Действительно, ты прав: смотрим на Зимний и не видим его. Повезло же нам!
– Да, бывают в жизни огорчения, – согласился я.
Завернув за угол, мы очутились в узкой ул. Халтурина, перед фасадом Эрмитажа.
