Сборник - Тайна смерти Горького: документы, факты, версии
Послесталинский период власти слабых большевиков, мне представляется, будет периодом, когда внутри русского тела будут нарастать и откристаллизовываться те группировки и бытовые отношения, которые в известный момент властно потребуют перемены правящей верхушки и создадут исторические силы и исторические личности, которым суждено будет внешне положить конец большевистскому периоду и открыть следующий… Гадать о том, будет ли это военная диктатура или организованное меньшинство в духе фашизма, сейчас преждевременно, хотя все вероятности за то, что эта власть будет носить характер олигархический» [20].
Вполне вероятно, что человеком, знавшим о готовившемся перевороте, был живший долгие годы за границей и достаточно хорошо осведомленный о жизни эмигрантских кругов Алексей Максимович Горький.
Во всяком случае, оппозиционеры, видевшие в писателе своего скрытого союзника, регулярно, хотя эзоповым языком, сообщали ему о своих мероприятиях и планах. Об этом, в частности, свидетельствуют довольно загадочные строки из письма Бухарина Горькому, датированные весной 1935 года: «Вообще дело не так быстро, но довольно основательно, движется вперед; было несколько собраний, одно очень <курсив Бухарина. – Ред.> интересное, где присутствовали и ученые, и хозяйств<енни>ки, и рабочие, и техники, и писатели и говорили “вольно”» [21]. В этом письме кремлевский оппозиционер, очевидно, информирует писателя об одном из подпольных заседаний своей «школы».
Однако место первого пролетарского писателя в готовящейся ожесточенной схватке трудно определить однозначно, так как Горький занимал в целом позицию нейтралитета, стремился поддерживать хорошие человеческие и деловые отношения с обеими противоборствующими сторонами.
Можно предположить, что Горький, скорее всего, был осведомлен о некоторых деталях плана оппозиции по отстранению И. В. Сталина от власти, знал о недовольстве достаточно широких слоев населения насильственной коллективизацией, о готовности отдельных группировок в стране и в эмиграции к вооруженной борьбе и террору. Ему были, конечно, известны мечты правых, изложенные в «Рютинской платформе», о времени, когда «Сталин и его клика будут изгнаны со своих постов» [22]. Этим, очевидно, объясняется уже однажды высказанное им беспокойство за жизнь Сталина. «За Вами вообще усиленно охотятся, – предупреждал он вождя в 1931 году, – надо думать, что теперь усилия возрастут. <…> Кто встанет на Ваше место в случае, если мерзавцы вышибут Вас из жизни?» [23].
Возможно, однако, что эти переживания за судьбу вождя были не совсем искренними, ведь годом позже Горький почти то же самое написал его противнику Рыкову после покаяния того на пленуме ЦК ВКП (б): «<нахожусь> в непрерывной тревоге за каждого из вас, людей, которых я искренне уважаю, люблю и ценю…» [24].
О том, что Горький читал антисталинскую «Рютинскую платформу» или, по крайней мере, знал ее основные положения, свидетельствуют строки из его письма Ягоде в ноябре 1932 года: «А вот настроением не могу похвастаться, настроение – тревожное, во снах вижу какие-то квадратные сучковатые хари, они хрюкают: “Рютин, Рютин”» [25]. Адресат вряд ли оценил возмущение писателя, ведь, как заметил А. Ваксберг, «в схватке между сталинцами и “правыми” (Бухарин, Рыков, Томский) Ягода был на стороне последних» [26].
Интересно – что Сталин не верил, что автором враждебной ему платформы был Мартемьян Рютин. Подлинным автором он считал Бухарина, о чем позднее прямо сказал на очной ставке последнего с Астровым [27].
Мог ли Горький в 1936 году известить Сталина о новой грозящей ему опасности? Очевидно, мог. Но вряд ли смертельно больной Горький сыграл существенную роль в трагедии последующих событий. Во всяком случае, не его какие-либо слова или письма, а совершенно иные источники информации послужили основанием для разгрома оппозиции.
Тем не менее, некоторые современные исследователи умудряются включить самого Горького в ряды заговорщиков. Например, А. Ваксберг, ссылаясь на сына Вс. Иванова, утверждает, что Максим Пешков ездил по поручению отца в Ленинград к Кирову уговаривать того занять место Сталина на XVII съезде партии [28]. Но можно ли всерьез поверить в то, что Киров стал бы обсуждать столь деликатную тему с сыном пусть и очень уважаемого в стране писателя, но давно уже далекого от реальной политики и к тому же официально считающегося другом Сталина?
На самом деле, Горький уже не представлял сколько-нибудь значимую угрозу ни одной из сторон. Писатель в начале 30-х годов очень сблизился со Сталиным. Но, с другой стороны, Горький всегда был дружен и с деятелями «правой оппозиции» – Н. И. Бухариным и А. И. Рыковым. Еще в 1920-е годы он активно переписывался с ними. Будущие «правые оппозиционеры» часто навещали Горького в Германии. И Рыков, и особенно Бухарин всячески зазывал писателя вернуться обратно в Советскую Россию, подробно информировали его об изменениях в стране. Одной из основных тем их переписки была тогда судьба арестованных и приговоренных к смерти эсеров. Горький не мог, конечно, знать, что спустя 15 лет его адресаты сами сядут на скамью подсудимых в роли террористов и заговорщиков по обвинению, в том числе, в умерщвлении его самого и его сына Максима.
В феврале 1922 года было объявлено о начале процесса над эсерами за антисоветские акции, предпринятые членами этой организации еще в годы Гражданской войны. Обвинение строилось, главным образом, на показаниях двух бывших членов «боевой организации» – Лидии Коноплевой и ее мужа Г. Семенова. Личность последнего фигурировала потом и в деле самого Бухарина. Готовя в 1937 году письменные объяснения пленуму ЦК ВКП (б) по поводу якобы существовавших у него связей с эсерами, Бухарин заметил: «Семенов фактически выдал советской власти и партии боевые эсеровские группы. У всех эсеров, оставшихся эсерами, он считался «большевистским провокатором». Роль разоблачителя он играл и на суде против эсеров. Его эсеры ненавидели и сторонились его как чумы. <…> Партия наша считала, что Семенов оказал ей большие услуги, приняла его в число своих членов» [29].
В 1922 году лидеры эсеров были приговорены к смертной казни. Известие об этом всколыхнуло мировую общественность. Прибывшую для участия в конгрессе Социнтерна делегацию Советской России во главе с Бухариным социалисты Европы фактически вынудили дать клятвенное обещание не расстреливать эсеров. Активную роль в судьбе репрессированных сыграл тогда один из лидеров меньшевиков за границей, редактор «Летописи Революции» Б. И. Николаевский. Именно он привлек к акциям в поддержку эсеров Горького.
В знаменитом письме к А. Франсу Горький назвал весь эсеровский процесс «публичным приготовлением к убийству людей, искренно служивших делу освобождения русского народа» [30]. В обращении к А. И. Рыкову он предупреждал лидеров большевиков: «Если процесс социалистов-революционеров будет закончен убийством, это будет убийство с заранее обдуманным намерением – гнусное убийство.
Я прошу Вас сообщить Л. Д Троцкому и другим это мое мнение. Надеюсь, оно не удивит Вас, ибо Вам известно, что за все время революции я тысячекратно указывал Советской власти на бессмыслие и преступность истребления интеллигенции в нашей безграмотной и некультурной стране» [31].
Однако многочисленные обращения поначалу не принесли никакого результата. Большевики разошлись во мнениях по поводу судьбы эсеров: Троцкий за расстрел, Бухарин против. Позднее Николаевский вспоминал те события: «Бухарин считал, что он имел право дать такое обещание <о помиловании. – Ред.>, но в это время в России, по инициативе Троцкого, усилилась кампания гонений на всех “контрреволюционеров”, в результате ЦК коммунистов отказался признать обещания, данные Бухариным и другими в Берлине, и все главные подсудимые были приговорены к смерти» [32].
Раскол верхушки партии тщательно скрывался, именно поэтому Бухарин в беседе с Николаевским в 1936 году вынужден был спросить, знает ли тот его «настоящую роль в этом процессе». Николаевский ответил, что знает: «Бухарин за кулисами противился казни подсудимых» [33].
Лишь 14 января 1924 года под давлением мировой общественности Президиум ВЦИК заменил высшую меру на пятилетний тюремный срок и ссылку. По словам Николаевского, Бухарин, вспоминая те события, сказал ему в 1936 году: «Да, нужно признать, что вы, социалисты, сумели тогда поставить на ноги всю Европу и сделали невозможным приведение в исполнение смертного приговора с.—р. – ам» [34]. Хотя Бухарин, действительно, скрыто выступал против казни, его роль в эсеровском процессе не исчерпывалась исключительно занятой им позицией «доброго следователя». Однажды, отвечая на все более назойливые вопросы Горького о судьбе эсеров и изданий З. Гржебина в Советской России, Бухарин не выдержал: «Я вот смотрю – Вы все возитесь с меньшевистским говном <…> Ну чего Вам с ними возиться, скажите на милость? С этими социалистическими сиреневыми трупиками и тому подобными «кокаиняками» а lа Вертинский в политике» [35].
