Николай Михайловский - Штормовая пора
— Привет лихому разведчику!
— Где тебя хватило? — спросил Потемкин, внимательно осматривая приятеля с ног до головы.
— Там же, где и тебя. В разведку ходил, весь передний край на брюхе исползал, и ничего. А четвертого ноября он обстреливать принялся, и меня осколками накрыло…
— У тебя какая работенка?
— Пока ремонт. Скоро пошлют на лесопильный завод. Запустить паровую машину для пилорамы просят.
— При чем тут корабль? На заводе — свои кадры.
— Какие там кадры? — усмехнулся Галаган. — Сам знаешь, одни эвакуировались, другие поумирали. Завод этот ящики производит для мин и лодки по заказу флота. Кто им поможет, если не наш брат?!. А ну снимай пехотное, переодевайся в морское.
После сырых землянок кубрик показался Потемкину раем. Алексей то и дело оглядывался, останавливаясь на лицах друзей и на каждом знакомом предмете.
— А ты, хитрая лиса, знал, когда вернуться, — лихо подмигнул Галаган. — Уловил слушок, что на «Кирове» повышенные нормы довольствия — и тут как тут!
— Я про это вовсе не знаю, — растерянно заявил Потемкин. — И как же это может быть? Везде одни нормы — блокадные…
— В том-то и дело — не одни. Братья казахи прислали продукты специально нашему кораблю. Будь рад, что служишь на «Кирове». Пойдем-ка лучше в машину, посмотришь, чем мы занимаемся…
Машинное отделение походило на заводской сборочный цех. Почти все механизмы были разобраны — их перебирали, ремонтировали. И со всех сторон слышал Потемкин приветливые голоса:
— Привет фронтовику!
— Давай включайся, Леша. Тебе работка найдется.
На другой день Потемкина зачислили в бригаду, которая устанавливала добавочное зенитное вооружение.
Алеша Потемкин так же, как и Саша Бурдинов, увидел победу, за которую сражался на корабле и сухопутном фронте.
Кроме пушек главного калибра, зенитных орудий и автоматов, на «Кирове» было еще одно оружие, о котором, пожалуй, не имел понятия противник. Оно не было секретным, а тоже стреляло. И всегда — в цель. Это — корабельная многотиражка «Кировец».
В дневнике редактора газеты той поры Льва Карловича Ауэрбаха есть такая запись:
«Мы живем в осажденной крепости, и все наши силы, вся жизнь отдана святому и правому делу, за которое сражается весь советский народ. Я читаю на лицах окружающих готовность к любым испытаниям, непоколебимую веру в то, что, как бы нам ни было трудно — мы не склоним голову. Я счастлив быть рядом с такими людьми и от души хочу, чтобы мой скромный труд, по образному выражению Маяковского, «вливался в труд моей республики».
Широкое лицо с беспорядочно рассыпанными веснушками, роговые очки почти на самом кончике носа, а поверх очков смотрят бесхитростные, веселые, добрые глаза — таков Лев Карлович Ауэрбах. И через много лет после войны, несмотря на солидный возраст и усталое лицо, в каждом его слове ощущался юношеский темперамент и весь он был олицетворением бурной неукротимой энергии. Недаром друзья посвятили ему эпиграмму:
Сей Лев давно лишился гривы,Но жив в нем юношеский пыл,Своей подвижностью игривойОн нас навеки покорил…
Старый ленинградский журналист, много лет проработавший в «Ленинградской правде», он в первые дни войны явился в военкомат и получил назначение на Балтику, а в начале февраля 1942 года, вытянув руки по швам, стоял перед новым комиссаром корабля полковым комиссаром Воспитанным.
— Интендант третьего ранга Ауэрбах явился для дальнейшего прохождения службы.
Они познакомились и быстро нашли общий язык. Говорили о предстоящей работе.
— Вы типографское дело знаете?
— Еще бы! — воскликнул Ауэрбах. — Вся моя жизнь прошла в типографии, в непрерывных ночных бдениях.
— И флотской службы хлебнули?
— Хлебнул, начиная с Таллина.
— Значит, вы и в Таллинском походе участвовали?
— Пришлось…
К людям, крещенным в балтийской купели, во время Таллинского похода комиссар питал особое уважение.
— Вы будете один во всех лицах — и швец, и жнец, и на дуде игрец. Правда, есть тут у нас наборщик и печатник, но они, так сказать, на общественных началах — в свободное от вахты время. А в основном вы один будете работать. Конечно, с помощью военкоровского актива.
Лев Карлович не удивился — иного он не ожидал.
— Идемте, покажу ваше хозяйство, — предложил комиссар.
Они спустились вниз и направились по лабиринтам в далекий глухой отсек, где помещалась корабельная типография — наборные кассы, печатная машина «американка», при нехватке электроэнергии ее крутили вручную…
— О цинкографии, понятно, не мечтайте, — предупредил комиссар. — Зато есть у нас художник. По вашему заказу любой рисунок на линолеуме вырежет. Сейчас мы ремонтируемся — к весне должны быть во всеоружии. Времени на раскачку у вас нет. Связывайтесь с народом, собирайте материал и чтобы через два дня вышла газета!
…И она вышла. Спустя три с лишним десятилетия Лев Карлович извлек из своего архива и показал мне пожелтевший листок, напоминающий далекое прошлое.
Шапка: «Рапортуем: мы к бою готовы!»
И дальше коротенькая передовая статья, написанная редактором:
«Зимний ремонт кораблей в труднейших условиях блокады Ленинграда войдет в историю Краснознаменного Балтийского флота. Скромные люди — моряки самоотверженно выполняли боевой приказ, сменив пушки, пулеметы на тиски, сварочные аппараты. Плохо, когда нет инструментов, но это не преграда. Люди их изготовили. Нет материалов? Худо. Но жива русская смекалка. Она выручает. Безвыходных положений нет и быть не может.
В эти дни кировцы проявляют много выдумки, вовсю развернулась творческая инициатива и изобретательность.
Пройдет время, и над нашей страной, очищенной от кровожадных орд гитлеровцев, вновь воссияет заря мирной жизни свободных советских людей. Но никогда не изгладятся в памяти народной подвиги балтийцев, смело вступивших в единоборство с трудностями, одолевших эти трудности, совершивших то, что казалось просто невероятным…»
— Представляете, я, сугубо гражданский товарищ, на боевом корабле, — рассказывал мне Лев Карлович. — Поначалу растерялся, не знал, как и с чего начать. Первый раз пришел на ужин в большую кают-компанию. За одним столом со мной сидит молодой человек. Познакомились. Оказалось, он командир машинной группы старший лейтенант Федяшин. «Вы тоже ремонтом занимаетесь?» — спросил я. «А как же. Это наше главное дело». — «В таком случае разрешите надеяться, что вы будете корреспондентом «Кировца». Он замахал руками: «Что вы, увольте, я никогда в газету не писал». — «Ну хорошо, для начала мы напишем вместе. Согласны?» Он, правда, без особого энтузиазма ответил: «Давайте попробуем». После ужина я спустился в машинное отделение. Увидел, что за механизмы ремонтируются, как это все происходит, познакомился с матросами. И родилась коллективная корреспонденция. Наутро вышла газета, и первым ко мне пришел старший лейтенант Федяшин: «Вы не представляете, как обрадовались мои ребята, прочитав сегодняшний «Кировец», как газета подняла настроение. Теперь мы вам будем писать регулярно». И действительно, из пятой боевой части регулярно приносили статьи, заметки, а потом по предложению этих же самых ребят мы ввели новую рубрику «Передовики судоремонта».
Увеличивался приток материалов. Тесно стало на двух маленьких полосах. И тогда пришла мысль выпускать радиогазету.
В полдень по кубрикам и каютам разносился голос Ауэрбаха:
— Внимание, говорит радиоузел крейсера «Киров». Слушайте очередной номер радиогазеты «Кировец»…
И затем передавались сообщения о ремонте, корабельные новости и в заключение маленький фельетон, или, как его называли, «колючие строки».
Однажды Лев Карлович принес комиссару очередной номер радиогазеты и сообщил:
— Я нашел пластинки с ариями из оперы «Евгений Онегин». Может быть, сделаем музыкальную передачу?
Воспитанный обрадовался.
— Как вы это думаете сделать?
— Очень просто. Маленькое вступление. Потом арии с небольшими комментариями.
— А кто будет в роли комментатора?
— Если разрешите, я попробую.
— Ну что ж, действуйте!
Через несколько дней в очередную субботу начался цикл музыкальных передач. Люди, истощенные недоеданием и тяжелым трудом, слушали музыку Чайковского, лучших певцов Большого театра.
Наутро в каюту Ауэрбаха явился вестовой:
— Вас вызывает командующий эскадрой.
Лев Карлович торопливо поднимался по трапу, думал-гадал, зачем он понадобился. Вице-адмирал Дрозд встретил его приветливо.
— Хочу благодарить вас за вчерашнюю радиопередачу. Это здорово придумано. Откровенно говоря, даже я представил себе, будто нахожусь в театре. И ваши пояснения мне понравились. Прошу почаще устраивать такие передачи.
