Борис Тененбаум - Тюдоры. «Золотой век»
К мадам Екатерине, к ее приспешникам и к благодарственным молитвам, возносимым в церквях католической Европы, он испытывал самую настоящую неподдельную ненависть и в этом смысле был вполне солидарен с протестантскими проповедниками. Вот только их нелюбви к Макиавелли он не разделял. Сэр Фрэнсис Уолсингем учился в Падуе и превосходно знал итальянский.
«Государь», написанный Никколо Макиавелли в 1513 году, был его настольной книгой.
Глава 25
О том, как трудно достичь политического равновесия…
I
После получения вестей из Франции о Варфоломеевской ночи епископ Лондонский, Эдвин Сэндис, предложил лорду Берли найти какой-нибудь путь к тому, чтобы «…отрубить голову королеве Шотландии…». Он считал это разумной предосторожностью – как-никак Мария Стюарт была католичкой. С ним, кстати, соглашался архиепископ Паркер – он слышал, что английские католики выражали радость по поводу событий во Франции, и думал, что было бы неплохо «…лишить их надежды на католическое наследование престола…».
Но английские епископы были воплощением умеренности по сравнению с шотландскими пресвитерианами: Джон Нокс, пребывая уже чуть ли не на смертном одре, в своей последней проповеди проклял папистов, а Церковь Шотландии и вовсе направила регенту, правящему за малолетнего короля Джеймса, «…смиренную петицию…» с просьбой истребить без суда всех католиков Шотландии, которые не захотят сменить веру.
Посол Франции, Фенелон, тоже не ожидал ничего хорошего. Он тщетно стремился получить аудиенцию у королевы Елизаветы добрых две недели, вплоть до 8 сентября 1572 года. Наконец, Фенелон сумел все-таки с ней встретиться и даже удостоился приватной беседы.
Королева дала ему понять, что находит официальные версии о подготовленном французскими протестантами мятеже полной чушью, но, к облегчению месье Фенелона, говорила с ним без особого раздражения. Ее интересовало в основном только одно – существует ли по-прежнему англо-французское взаимопонимание?
Фенелон заверил королеву, что его государь, Карл IX, «…ничего не желает так сильно, как продолжения дружбы с Англией…». Елизавета приняла заверения посла к сведению и предложила ему побеседовать с членами ее Тайного Совета.
Вот они его встретили очень неласково, и посол наслушался много неприятного, выраженного в совершенно недипломатической форме.
Надо сказать, что правительство, которое посол Фенелон представлял в Англии, его задачу не облегчало. Колиньи был посмертно судим за государстванную измену, его труп был подвешен за ноги на виселице в Монфоконе, и полюбоваться на это зрелище явился сам король. Он даже заявил, что ему нравится запах тлеющей плоти адмирала Колиньи, потому что «…труп врага всегда хорошо пахнет…». Ну, что сказать? Карл IX был импульсивен, склонен к истерикам и в наличии государственной мудрости не подозревался никем, включая даже и его собственную матушку.
А вот королева-матушка, Екатерина Медичи, очень быстро поняла, что поступила импульсивно. Все влияние королевского двора состояло в том, что он представлял собой некую «…нейтральную площадку…», вокруг которой балансировали католическая и протестантская партии, и теперь, после резни, вышло так, что королева утратила эту способность балансировать и использовать их друг против друга. Поэтому захваченных «принцев крови», Конде и Генриха Наваррского, она не казнила, а удовольствовалась их «…обращением в католичество…».
Английское посольство, прибывшее в январе 1573 года, было встречено в Париже с величайшим почетом.
II
1572 год от Рождества Христова оказался очень неудачным для сторонников Реформации. Еще до резни в Париже дела повстанцев-гёзов в Нидерландах повернулись так плохо, что они удерживались только на узкой полоске суши вдоль побережья провинции Голландия да еще на островах. Они держались только силой духа – помощь, которая шла из Англии, оказывалась им только в частном порядке. Сэр Хамфри Гилберт сумел организовать и отправить в Нидерланды отряд из тысячи с чем-то добровольцев, но снаряжались они за свой счет. Королева Елизавета и пальцем не шевельнула для того, чтобы им помочь. Более того, вскоре у нее образовались трения с вождями протестантов в Нидерландах. При отсутствии хоть сколько-нибудь значительной территориальной базы они жили только за счет доходов от пиратской деятельности морских гёзов. Их маленькие суденышки могли вертеться среди отмелей у побережья и время от времени делать вылазки в Северное море или в Ла-Манш. Торговые суда, которые им попадались, должны были предъявлять купленные у гёзов лицензии на свободный проход, а иначе их беспощадно грабили.
Среди ограбленных попадались и английские купеческие корабли.
Поскольку протесты правительства королевы Елизаветы никакого эффекта не дали, она распорядилась захватить купеческие суда голландского города Додрехта – это был порт, в котором власть принадлежала Вильгельму Оранскому. Переговоры ничего не дали – и Вильгельм Оранский обратился к Франции. Предлагаемый им план был все тот же – в обмен на помощь и поддержку протестантские Нидерланды признают своим государем французского принца, герцога Алансона. Про его предполагаемый брак с Елизаветой в этот раз и не поминалось.
Королева ответила угрозой заключить союз с Испанией. Она даже посулила Вильгельму Оранскому, что натравит на него германских государей, чьи интересы будут задеты его решением помочь Франции захватить Нидерланды.
Неизвестно, как далеко зашла бы ссора, если бы не сэр Фрэнсис Уолсингем. Он показал такие впечатляющие результаты на трудном дипломатическом посту в Париже, что его отозвали в Лондон, и вскоре королева сделала его государственным секретарем. Теперь он был ближайшим сотрудником лорда Берли, сменив в этой роли сэра Николаса Трокмортона. Елизавета к нему благоволила и слушала его советы без раздражения, хотя он разговаривал с ней иногда довольно резко. Чем-то, однако, он пришелся ей по душе. Она окрестила его своим «мавром» – вероятно, за смуглую кожу, – и ему позволялось говорить с ней более откровенно, чем прочим. Вообще говоря, ничего удивительного в этом нет, потому что сэр Фрэнсис стал заведовать ее секретной службой и пользовался правом личного доклада, с глазу на глаз. В результате Уолсингем занимался многими делами – и Шотландией, и Испанией, и Францией, и расследованием всякого рода внутренних неприятных конфликтов, связанных с крайними протестантскими сектами.
Самой большой заботой из всех, доставшихся на долю начальника секретной службы, была слежка за подпольной деятельностью английских католиков.
III
Надо сказать, что для этого были серьезные основания: в Испанских Нидерландах, в Маастрихте, вблизи берегов Англии, на содержании испанских властей жили многие видные участники восстания «северных графов». И хотя королева Елизавета всячески старалась избегать любого втягивания в религиозные распри на континенте и по отношению и к Франции, и к Испании вела себя исключительно как бы только из государственных соображений, так, как если бы религия не имела ни малейшего значения, – «…вопросы идеологии…» так или иначе вылезали на поверхность. Скажем, король Филипп II вполне соглашался с тем, что конфликт хорошо бы несколько притушить. Он даже делал что-то в этом направлении – например, отозвал герцога Альбу в Испанию и на какое-то время увел из Нидерландов чисто испанские войска, что было главным требованием нидерландских католиков.
Причины такой государственной мудрости, надо сказать, были чисто финансовыми.
Испания в 1571 году одержала блестящую, огромную победу над турками в Средиземноморье – в сражении при Лепанто объединенный флот так называемой Священной Лиги нанес полное поражение турецкой эскадре. Командовал «…флотом всего Христианства…» дон Хуан Австрийский, незаконный сын императора Карла V и, следовательно, сводный брат дона Филиппа.
Победа покрыла славой стяги Испании, но не окончила войны. А между тем долги испанской Короны к началу 70-х годов возросли с 20 миллионов дукатов до 50 миллионов[45]. Дефицит государственного бюджета теперь достигал 50 %, и никакие увеличения налогов уже не помогали.
И тем не менее, несмотря на все самые искренние усилия и королевы Англии, и короля Испании, направленные к сохранению мира, постепенное сползание к конфликту между ними продолжалось. Елизавета полностью разделяла точку зрения дона Филиппа на то, что он как суверен имеет право определять религию своих подданных. Она сама настаивала на том, что Церковь Англии есть англиканская церковь, – но одновременно с этом королева проводила политику некой религиозной терпимости. Она, так сказать, признавала реальности современного ей мира и от своих подданных требовала только повиновения, не слишком стремясь влезать им в души.
