Борис Тененбаум - Тюдоры. «Золотой век»
Придется положиться на себя и заняться сбором информации самостоятельно.
IV
Медичи были знаменитым банкирским родом, своего рода Ротшильдами XV века – но, в отличие от Ротшильдов, они сумели конвертировать деньги во власть и достигли достоинства владетельных князей, герцогов Тосканы.
Екатерина Медичи[42] была сиротой – ее родители умерли, когда ей не было еще и года. Тем не менее сиротка была племянницей Папы Римского, Климента VII, и в 14 лет ее просватали за французского принца Генриха, второго сына Франциска I.
В королевы ее никто, конечно, не предназначал. К тому же после смерти ее дяди, Климента VII, его преемник отказался передать приданое Екатерины Медичи королю Франции, и Франциск I жаловался, что «…девочку ему отдали совершенно голой…». В общем, ей пришлось несладко – французский не был ее родным языком, над ее акцентом смеялись, веса при дворе она не имела. Но в 1536 году наследник престола, дофин Франциск, внезапно умер, и в силу этого его титул перешел к его младшему брату Генриху, мужу Екатерины. По-видимому, с этого-то дня и пошла ее слава «…коварной отравительницы…» – смерть дофина молва приписала ей, «итальянке» и «купчихе».
У нее долго не было детей – первого сына, Франциска, она родила только в 1544 году. После этого дети пошли чередой. Не все из них выживали, но в конце концов Екатерина обеспечила Франции рождение должного количества принцев и принцесс. Увы, это не улучшило ее положения – даже когда Франциск I умер и муж Екатерины стал королем Генрихом II.
Несмотря на то что она стала теперь королевой Франции, Екатерина Медичи продолжала оставаться на вторых ролях.
Настоящей королевой стала возлюбленная ее супруга, Диана де Пуатье. Она была старше его на добрых двадцать лет, но он любил ее неистово и безоглядно, советовался решительно по всем вопросам, осыпал бесценными подарками, и, как говорили злые языки, навещал свою законную супругу только тогда, когда «…повелительница его сердца…», Диана де Пуатье, приводила его за руку в спальню и говорила, что пришла ему пора исполнить и супружеский долг…
Королева Екатерина переносила все это стоически и никогда ни в чем мужа не упрекала. Есть, правда, сплетня, описанная в мемуарах Брантома, что однажды ее раздражение все-таки прорвалось наружу: когда однажды фаворитка короля застала Екатерину Медичи с книгой в руках и спросила ее, что же она читает, та ответила:
«Я читаю историю Франции и нахожу неоспоримые свидетельства того, что в этой стране блудницы всегда управляли делами королей».
Правление «…прекрасной Дианы…» закончилось в 1559 году, когда Генрих II был случайно убит на турнире графом де Монтгомери[43]. После его смерти новый король, Франциск II, оказался полностью под влиянием своей юной жены, Марии Стюарт, и ее дядюшек из дома Гизов. И только в 1560-м, когда он в неполные 17 лет неожиданно умер и трон перешел к его 10-летнему тогда брату Карлу Девятому, Екатерина Медичи стала править в качестве королевы-регентши.
В 1572 году, то есть через 12 лет после восхождения к вершинам власти, королева Екатерина продолжала быть верховной правительницей Франции – король Карл IX не мог равняться с ней ни умом, ни характером, ни чутьем политика и во всем всецело полагался на свою мать. Репутацию к этому времени она приобрела такую, что ее боялись даже Гизы. Она была хитра, изворотлива, коварна, способна на совершенно неожиданные поступки и к тому же считалась отравительницей. Ей приписывали всякую внезапную смерть, если можно было подумать, что эта смерть может поспособствовать интересам «…мадам Екатерины…».
Когда в письме Екатерина изъявила желание увидеть ее детей, обещая при этом не вредить им, Жанна д’Альбре, мать короля Генриха Наваррского, ответила ей довольно странной любезностью:
«…Простите мне, если, читая это, я хочу смеяться, потому что Вы хотите освободить меня от опасения, которого я никогда не имела. Я никогда и не думала о том, что, как говорят, Вы едите маленьких детей…»
Жанна д’Альбре, как мы видим, была женщиной откровенной. И когда она по приезде в Париж, на свадьбу своего сына Генриха с принцессой Маргаритой Валуа, вдруг скоропостижно умерла, то виновницей ее смерти посчитали королеву Екатерину – утверждалось, что она отравила будущую родственницу, подарив ей отравленные перчатки.
Так вот, у мадам Екатерины были широкие династические интересы. Ее старшая дочь была замужем за доном Филиппом, королем Испании, ее старший сын, король Карл, был женат на принцессе из австрийской ветви рода Габсбургов, и она была совсем не прочь женить своего самого младшего сына на английской королеве, еретичка она там или не еретичка. Помимо династических, имелись и государственные интересы Франции – и в этом смысле брак ее сына с королевой Елизаветой мог сделать его государем отнятых у Испании Нидерландов. В том, чтобы отнять у зятя богатые владения с тем, чтобы передать их сыну, она не видела ничего плохого – такова жизнь. Но, помимо династических и государственных интересов, имелись и чисто личные – например, сохранение власти.
Так что примирение с протестантами входило в ее цели, и потому-то она и отдала свою дочь Маргариту за Генриха Наваррского, одного из их лидеров. На их свадьбу в Париже собралась чуть ли не вся верхушка партии протестантов. 22 августа 1572 года из дома, принадлежавшего Гизам, из окна в вождя французских протестантов, адмирала Колиньи, выстрелил наемный убийца.
У Гизов с Колиньи были свои счеты, но мадам Екатерина испугалась, что собравшиеся в Париже протестанты начнут мстить не Гизам, а ей.
И она решила ударить первой.
V
Сейчас более или менее твердо установлено, что Варфоломеевская ночь не была намеренно устроенной ловушкой, в которую коварная Екатерина Медичи завлекла своих врагов, ничего не подозревавших дворян-протестантов. Мериме, кстати, в такой версии очень сомневался и полагал, что «заговор, в который вовлечен чуть ли не весь город Париж…», удержать в секрете было бы невозможно. События, по-видимому, развивались довольно спонтанно. Но то, что конечный приказ о резне был отдан королем Карлом по настоянию его матери, – это вполне установленный факт. Король, говорят, даже терзался угрызениями совести, но воля мадам Екатерины превозмогла, и тогда он, по своему обыкновению, впал в исступление и начал кричать, чтобы убили всех – тогда некому будет его упрекнуть за коварство и нарушение слова.
Католики Варфоломеевскую ночь – дикую резню, вошедшую потом в пословицу символом беспощадного истребления, встретили с ликованием.
В Риме, в церкви Св. Людовика, была отслужена по этому поводу благодарственная служба, и к Престолу Божьему вознеслась специальная молитва, сочиненная как раз по этому случаю:
«…Бог Всемогущий, низводящий сильных и милостивый к смиренным, мы возносим Тебе самые пылкие наши хвалы за то, что, благосклонный к вере Твоих слуг, Ты даровал им блистательное торжество над вероломными противниками католического люда, и смиренно молим Тебя продолжить в Твоем милосердии то, что Ты начал, ради верности Тебе, ради славы Твоего имени, которое прославляем.
Во имя Христа, услышь нас!..»
Протестанты, напротив, клеймили Екатерину, «…коварную итальянку, которая следовала совету Макиавелли – убить всех врагов одним ударом…».
Английское посольство в то время размещалось не собственно в Париже, а за рекой, в предместье Сен-Жермен-де-Пре. И здание посольства, и сам посол, сэр Фрэнсис Уолсингем, были взяты под защиту специально посланным отрядом королевских стрелков – мадам Екатерина совершенно не хотела ссоры с Англией и как раз в этот момент диктовала письма королеве Елизавете, в которых утверждалось, что вера тут ни при чем и что протестантов карали не как еретиков, а как мятежников.
Сэр Фрэнсис, разумеется, тоже написал свой отчет о происходившем. Он не мог сделать ничего – разве что укрыл в посольстве нескольких английских дворян, волею случая оказавшихся в это время в Париже[44]. Курьер, срочно отправленный им в Англию, был задержан плохой погодой, так что к моменту его прибытия ко двору Елизаветы Первой все основные новости были ей уже известны. Посол Франции, месье Фенелон, был в большой тревоге. Что же касается его коллеги, посла королевы Англии при французском дворе, сэра Фрэнсиса Уолсингема, то у него насчет всего того, что он увидел воочию, были свои идеи – он был глубоко убежденным протестантом.
К мадам Екатерине, к ее приспешникам и к благодарственным молитвам, возносимым в церквях католической Европы, он испытывал самую настоящую неподдельную ненависть и в этом смысле был вполне солидарен с протестантскими проповедниками. Вот только их нелюбви к Макиавелли он не разделял. Сэр Фрэнсис Уолсингем учился в Падуе и превосходно знал итальянский.
