Николаус Вахсман - История нацистских концлагерей
Вновь прибывшие узники, принадлежавшие к другим многочисленным группам заключенных – таких как социал-демократы и свидетели Иеговы, – также могли рассчитывать на моральную и материальную поддержку друзей и товарищей[742]. Сплоченность в рамках упомянутых групп была нередко очень сильной, что способствовало обретению более выгодного статуса в лагере, как в случае Науйокса, который в начале 1937 года (с помощью другого старого гамбургского коллеги) был переведен с лесоповала на должность столяра. «Теперь ни окриков, ни побоев, ни даже иных форм давления, никто тебя не подгоняет», – вспоминал Науйокс. Заключенные, объединенные общим прошлым, обеспечивали своим товарищам, которым доверяли, посты лагерных капо. Так укреплялось влияние. Коммунисты проявили себя истинными мастерами в этой области благодаря своей сплоченности и высокой дисциплине. Сам Генрих Науйокс в конце лета 1937 года получил назначение складского рабочего, начав восхождение по карьерной лестнице лагеря, завершившейся постом старшего лагеря[743].
Поскольку члены групп заключенных большую часть своего свободного времени проводили вместе – эсэсовцы обычно размещали заключенных по баракам, руководствуясь цветом треугольника, – эти группы стали центрами организации коллективной защиты прав заключенных. По вечерам узники организовывали несанкционированные обсуждения и лекции на политические темы, а также на темы религии, истории и литературы. В Эстервегене Карл фон Осецки, уже больной, казалось, возрождался из пепла словно легендарный феникс, по мере того как вовлекал единомышленников из числа заключенных в дебаты. «Слушать его, спорить с ним, задавать ему вопросы было настоящим событием», – с уважением вспоминал один заключенный, бывший коммунист[744].
Случались и крупные встречи. В Заксенхаузене Генрих Науйокс и его товарищи провели первый большой сбор заключенных в декабре 1936 года, когда охранники СС напились до бесчувствия на рождественской вечеринке. Тайная встреча была организована бывшим депутатом рейхстага от КПГ, который произнес краткую речь, сопровождаемую декламацией стихов и исполнением песен рабочего движения. «Все мы тогда на нашей встрече были под впечатлением от осознания могуществ нашего коллектива, это придало нам сил для дальнейшей борьбы против нацистского террора», – писал Науйокс в своих мемуарах[745]. Но не только заключенные-коммунисты содействовали укреплению чувства солидарности. Заключенные-евреи проводили культурные мероприятия в своих бараках – с музыкой, чтением стихов, играми, а христиане объединялись для общей молитвы в праздничные дни[746].
Однако прямые вызовы господству эсэсовцев были и оставались чрезвычайно редкими. В первых лагерях заключенные иногда протестовали, вдохновленные верой в неизбежное крушение Третьего рейха[747]. Но никаких признаков крушения нацистского режима не было заметно, и к середине 1930-х годов охранники-эсэсовцы подавляли в зародыше любые попытки заключенных воспротивиться лагерной администрации. Лишь считаные единицы отваживались противостоять СС. Среди них – протестантский пастор Пауль Шнайдер, удерживаемый в Бухенвальде с конца 1937 года. Весной 1938 года Шнайдера бросили в карцер, где он голодал и подвергался оскорблениям в течение многих месяцев после отказа приветствовать новый флаг со свастикой, установленный на главных воротах лагеря. Но Шнайдер не сломался. По воскресеньям и в дни церковных праздников он иногда выкрикивал фразы в поддержку заключенных на плацу для переклички, после чего разъяренные охранники плетьми и кулаками заставили его замолчать. Мужественные призывы пастора звучали до лета 1939 года, когда он, не выдержав пыток, вынужден был уступить эсэсовцам и замолчал[748].
Подобные акты мужества хоть и ненадолго, но все же объединяли заключенных всех категорий и вероисповеданий. Такое единство проявлялось нечасто, поскольку лагерный быт скорее разобщал узников, вызывая разногласия в их среде. Самая глубокая пропасть, по крайней мере до конца 1930-х годов, разверзлась в многочисленной группе левых заключенных, в первую очередь между немецкими коммунистами и социал-демократами. История антагонизма между сторонами была долгой – коммунисты и социал-демократы постоянно обвиняли друг друга в предательстве интересов рабочего класса и пособничестве нацистам при захвате ими власти, – и даже в лагере прежние раздоры не были забыты[749].
В первых лагерях коммунисты и социал-демократы все еще не отошли от недавних столкновений периода Веймарской республики. Правда, уже начинала обозначаться некая солидарность партийных линий, в особенности на уровне рядовых коммунистов и социал-демократов. Но много слишком уж революционно настроенных коммунистов не забыли, как их подавляли якобы демократически настроенные силы в Пруссии, и не только, и коммунисты не скрывали своего пренебрежения к заключенным – членам СДПГ. Некоторые социал-демократы, в свою очередь, были обеспокоены тем, что их потеснила более многочисленная и лучше организованная группировка коммунистов. Один социал-демократ жаловался, что, дескать, его соседи по бараку коммунисты рассматривают его чуть ли не «как прокаженного», а другой его соратник по партии скорбел по поводу отсутствия даже «минимума товарищества». При случае заключенные-коммунисты даже доносили на социал-демократов администрации лагеря и подвергали их физическим нападкам[750]. Бывшие лидеры СДПГ, которых и коммунисты, и нацисты презрительно окрестили «важными шишками», вынуждены были терпеть враждебные нападки со всех сторон. Эрнст Хайльман, например, был известен своей бескомпромиссной позицией к коммунистам в полном соответствии с партийной линией социал-демократов, он не изменил свои взгляды и в неволе и не скрывал негативного отношения к коммунистам во всех лагерях, через которые ему довелось пройти. Никогда и ни при каких обстоятельствах Хайльман не проявлял и следа сочувствия или сострадания к нему, вспоминал коммунист Вольфганг Лангхоф. Судя по всему, охранники натравливали заключенных-коммунистов на Хайльмана, что было вполне в духе эсэсовцев, при любом удобном случае старавшихся столкнуть лбами представителей левого крыла заключенных[751].
Конфликты между представителями левого крыла продолжались до середины 1930-х годов и даже позже. Шрамы от сражений периода Веймарской республики затягивались чрезвычайно медленно, если вообще затягивались, поэтому в лагерях продолжались конфликты между коммунистами, доминировавшими среди капо, и социал-демократами, весьма недовольными их преобладанием на постах помощников лагерной администрации. Однако, невзирая ни на что, завязывались дружеские контакты, как это имело место еще в первых лагерях, и непредубежденные заключенные, такие как Генрих Науйокс, всегда готовы были поддержать собрата-узника, независимо от его политических убеждений. Но в целом преобладало взаимное недоверие, и левые так и не смогли сформировать единый фронт сопротивления в нацистской неволе[752].
Женщины в лагерях
Казалось, этот день не сулит ничего необычного, но в пятницу утром в начале 1936 года охранник внезапно отпер камеру Сенты Баймлер в Штадельхайме. Женщина ожидала, что ее, как обычно, поведут на работы, но на самом деле ее ждала сногсшибательная новость: ей предстояло покинуть тюремные стены. Госпожа Баймлер уже подумала, что ее выпускают – со дня ареста прошло около трех лет. Но у гестапо были несколько иные планы. Пока ее муж гулял на свободе после сенсационного побега из Дахау, его жену предпочитали держать за решеткой. Вместо освобождения Сенту Баймлер перевели из тюрьмы Штадельхайм в исправительно-трудовой лагерь Моринген, главный в Германии лагерь, где содержались подвергнутые превентивному аресту женщины[753].
К счастью для Сенты Баймлер, мир лагеря Моринген был далек от обычных миров лагерей для мужчин. Моринген даже не считался официальным концентрационным лагерем СС, поскольку все еще находился в подчинении земельной администрации Пруссии, а не ИКЛ, а во главе его стоял директор, штатский чиновник госслужбы, бюрократ и полная противоположность «политическому солдату Эйке». По сравнению с обычным концентрационным лагерем число заключенных в Морингене узниц в отделении превентивного ареста никогда не превышало 90 человек. Эти женщины носили собственную одежду, а не лагерную форму и занимались хоть и монотонным, но никак не изнурительным трудом – большинство из них были заняты на вязании или починке одежды, причем менее восьми часов в день. И что самое важное – узницы не подвергались физическим издевательствам со стороны персонала[754].
