Сергей Романовский - Наука под гнетом российской истории
Многие ученые клюнули на конъюнктуру и стали активными союзниками Баха: академики А.И. Опарин, О.Ю. Шмидт, Н.Я. Марр и др. Иные просто испугались идеологического террора и также встроились в первичные организации ВАРНИТСО: А.Н. Самойлович возглавил ячейку ВАРНИТСО в Академии наук, Н.И. Вавилов стал во главе варнитсовцев Ленинграда. После речи Сталина 23 июня 1931 г. на совещании хозяйственников, в которой он осудил “спецеедство”, тысячи запуганных интеллигентов хлынули в ячейки ВАРНИТСО.
Как тут было не испугаться, если журнал «ВАРНИТСО» к прямому вредительству отнес даже псевдомарксистские теории, слабую требовательность к студентам и снижение качества руководства аспирантами. Этот бред хотя бы оконтурен. Но додумались и до “потенциальных вредителей” [399]. А это уже запредельно. Им мог быть объявлен любой, даже обременительных доказательств не требовалось. Органам после подобной те-оретической проработки их проблематики жить стало легче. Они могли свой карающий меч опустить на любую голову и твердо при этом знали, что не ошиблись: если и не пойман на вредительстве явном, зато уличен в потенциальном. «Органы не ошибаются! Они – компетентные!» – теперь это стало ясно каждому. Пусть попробуют усомниться.
В 1933 г. членами ВАРНИТСО были более 15000 человек и рост ее ячеек не притормаживался. В 1936 г. Академию наук, напомним, слили с Коммунистической академией и она стала полностью большевистской. Наука оказалась целиком зависимой частью государственной политики. ВАРНИТСО свое дело сделала. В 1937 г. ее упразднили, передав основные функции НКВД.
И в заключение – еще один сюжет. Им завершается по сути процесс мутации русской науки. Речь пойдет о 1929 годе, который Сталин назвал «годом великого перелома». Именно тогда был окончательно сломлен хребет российской научной интеллигенции как независимой социальной группе [400], именно тогда была поставлена на колени Академия наук, именно с того года можно было забыть о русской науке и говорить только о науке советской.
Итак, в 1927 г. Академия наук приняла свой первый советский устав, в нем она заверила власть, что ученые отдадут все свои силы строительству социализма. В 1928 г. большевики благополучно прикончили НЭП, приняли первый пятилетний план и взвинтив до жертвенного экстаза энтузиазм людей, ринулись всей страной на выполнение и перевыполнение. Понятно, что многие явно завышенные контрольные цифры плановых заданий без научной подмоги повисали в воздухе. И большевики впервые обратили серьезное внимание на науку, но, разумеется, сделали это по-своему, т.е., не доверяя «буржуазным ученым», решили и саму науку, и Академию наук переделать на свой лад да так, чтобы ученые готовы были выполнить любое задание партии, не рассуждая и не комплексуя.
К тому же – придется повторить – уже вовсю работал конвейер Коммунистической академии, все науки гуманитарного цикла стали стерильно марксистскими, появились свои «кори-феи» в истории, философии, экономике, литературоведении и они, как старуха в сказке о золотой рыбке, быстро насытившись тем, что было для них легко доступно, вперили свой вожделенный взор в Академию наук. Разумеется, свои ничем не обоснованные притязания эти новоявленные гегели и карамзины держали при себе, а своим партийным хозяевам с легкостью внушили, что у них под боком, мол, процветает антисоветски настроенная Академия наук, где – подумать страшно! – до сего дня нет ни одного ученого – коммуниста. Власти приняли эту подачу и решили срочно выправить недопустимый идеологический перекос.
Однако сделать это следовало, хотя бы внешне, деликатно. Ведь академиков пока еще избирали тайным голосованием. Можно, конечно, было и поломать сей псевдодемократический пережиток и просто назначать в академики решением ЦК. Но коммунисты на это не решились. Зато придумали иезуитский ход: увеличили вдвое штат Академии, что, разумеется, никак не вязалось с естественным ростом науки, да еще навязали свою – большевистскую – демократию выборов: выдвижение кандидатов «снизу» трудовыми коллективами, публичное обсуждение претендентов общественностью, тройной фильтр голосования в самой Академии: сначала в специальных предметных комиссиях, затем – в Отделениях и, наконец, на Общем собрании.
Большевики рассчитали точно: подарив Академии 42 вакансии, они были уверены, что в благодарность за столь широкий жест, академики не будут очень строги к кандидатам – коммунистам. К тому же и печать сделает свое дело – уж своих-то она сумеет подать как надо, особенно на фоне обильно унавоженных конкурентов. Одним словом, большевики, не постучавшись, вломились в Академию наук и ждали радушного гостеприимства.
Но тут случилось непредвиденное. Никак не думали апостолы взбесившегося ленинизма, что после красного террора да стольких показательных политических процессов против интеллигенции, у нее еще сохранилось чувство собственного достоинства, и она еще что-то такое смеет. Разыгрались прямо-таки шекспировские страсти, но только в отличие от великого англичанина, у которого в финале его трагедий все, как правило, погибают, в этой истории никто не погиб физически, зато все были поставлены на колени. Так и стояла советская наука, не меняя позы, более полувека.
Итак, первый акт драмы [401]. Его мы назовем «Роковое непослушание».
19 апреля 1928 г. «Правда» в заметке «От Академии наук СССР» оповещает народ о 42 вакансиях академиков и одновременно излагает новый порядок выборов. И сразу же всколыхнувшаяся общественность заваливает Академию письмами, предлагая несметное число кандидатов в «бессмертные». К концу июня список претендентов из 207 человек был сформирован, и С.Ф. Ольденбург уведомляет об этом Отдел научных учреждений Совнаркома СССР. 21 июля «Известия» его публикуют.
Как и следовало ожидать, далее развернулась направленная обработка прессой так называемого общественного мнения. Вся периодическая печать пестрела статьями, возносившими до небес кандидатов – коммунистов, нередко отдавалось должное некоторым беспартийным ученым, – тем, кто не конкурировал с коммунистами, но большей частью статьи были переполнены клеветой и злобой. Одновременно дотошно анализировалась и вся работа Академии наук.
Наибольшей агрессивностью отличались журналисты «Ленинградской правды». (Напомню, что до 1934 г. Академия наук размещалась в Ленинграде). К травле ученых подключили ученых: стравливание стало излюбленной тактикой большевиков. Так, ректор Ленинградского университета М.В. Серебряков утешался лишь тем, что “буржуям – академикам” твердо противостоят такие “ученые – общественники” как Ольденбург и Марр, – “тайные коммунисты с партбилетами в кармане” [402]. Ско-рее все же – это не скрытый юмор, а глупость насмерть запуганного человека.
Одни названия статей в этом органе Ленинградского обкома ВКП(б) могли вызвать нервные колики: «Академический ковчег – целехонек» (17 июня), «Князь Дундук» и «Академичес-кие рвачи» (21 июня), «Уважаемые померанцы» (7 июля).
Еще 2 апреля 1928 г. Н.П. Горбунов, не таясь, заявил С.Ф. Ольденбургу, что “Москва желает видеть выбранными Н.И. Бухарина, Покровского, Рязанова, Кржижановского (председа-теля Госплана), Баха и др.” Это со слов мужа зафиксировала в своем дневнике Е.Г. Ольденбург [403].
ЦК ВКП(б) держал Академию под перекрестным прицелом. В сентябре для накачки руководителей Академии в Ленинград пожаловал секретарь ЦИК А.С. Енукидзе. Разумеется, «Ленинградская правда» взяла у него интервью, чтобы народ знал, что конкретно партия ждет от предстоящих выборов. Газеты не жалели эпитетов, вознося научные заслуги Н.И. Бухарина, Д.Б. Рязанова, М.Н. Покровского и других «своих» продвиженцев. И тут же – помои на головы философов Г.И. Челпанова, Э.Л. Радлова и Г.Г. Шпета, историков М.К. Любавского, В.Н. Бенешевича, экономиста В.Я. Железнова. У некоторых нервы сдали и они сняли свои кандидатуры еще до выборов.
Наконец, заработали и выборные комиссии в самой Академии наук. Их возглавили наиболее авторитетные ученые: В.И. Вернадский (по геологическим наукам), А.Ф. Иоффе (физика), В.Н. Ипатьев (химия), В.Л. Комаров (биология), А.Н. Крылов (математика и философия), Н.С. Курнаков (техника), Н.Я. Марр (язык и литература), С.Ф. Платонов (экономика и история).
В комиссиях, разумеется, знали о закулисной возне вокруг выборов. Членам комиссий было известно, что Д.Б. Рязанова и М.Н. Покровского выдвинуло… Политбюро ЦК ВКП(б). «Завалить» их поэтому было равносильно антисоветскому заговору со всеми вытекающими отсюда последствиями для Академии. Нельзя было прикасаться и к Бухарину, “любимцу партии”, поддержанному к тому же 37 организациями. Так что эти люди стали академиками самим фактом своего выдвижения. И даже наглое и циничное заявление Рязанова о том, что руководимый им институт Маркса и Энгельса вместе с Коммунистической академией “навязали” Отделению гуманитарных наук разработку вопросов экономики и социологии, а потому “потребовали” введения в состав Академии марксистов, академики были вынуждены проглотить молча [404]. Спектакль начался, сорвать его они уже не имели права.
