Карл Деметр - Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650–1945
Тот же менталитет подобным образом обернулся против немцев, подписавших Версальский мирный договор, за его суровые условия по разоружению, что особенно затронуло рядовых офицеров. Таковы были противоборствующие чувства с обеих сторон во время Капповского путча и в последовавших контрмерах. Другие аспекты и результаты этого дела здесь исследовать не обязательно. О чем стоит упомянуть – это двусмысленное заявление Зеекта о том, что «рейхсвер не станет стрелять по рейхстагу». То, что оно выражало, – это намеренная политика «выжидай и смотри», и ей суждено было стать типичной линией поведения генералов рейхсвера и, несомненно, большинства офицеров по отношению к Веймарской республике, а позднее – и к Третьему рейху. Это не означает, что у рейхсвера и офицерского корпуса, которые постоянно «ждали, чтобы посмотреть», были шансы на государственный переворот. Напротив, опыт идиотского Капповского путча вместе с воспоминаниями о губительной революции 1918 года, несомненно, заставили их отвергать все мысли о вооруженном восстании. Одна только дисциплина – эта высшая добродетель, о которой Зеект всегда молил для своих офицеров, – уже запрещала всякого рода «мятежи». Таким образом, единственным логическим ходом для него было запретить какую-либо партийную политику в рейхсвере в то время, когда свободно действовали разрушительные силы, а офицерский корпус обхаживали как правые, так и левые. Даже социал-демократ Носке, будучи летом 1919 года министром рейхсвера, запретил всяческую политическую пропаганду в казармах. Либеральные взгляды Рейнхардта были аналогичными. И в глазах Зеекта при существующих обстоятельствах не было ничего более значительного, чем вопрос жизни и смерти для рейхсвера и для тех, кто был более всех ответственен за то, чтобы не допускать в казармы всякого рода «политиков».
Разумеется, при монархии эти старшие офицеры в любом случае заражались политикой. А теперь, вместо культа монархии, насаждалась идея «фатерланда» – государства, власти которого офицер был обязан подчиняться. Мысль о том, что офицерство является «верхней партией», была включена в закон от рейхсвере от 31 марта 1921 года, который, естественно, соответствовал Версальскому договору. Самый первый проект его был написан в последние недели 1919 года, то есть перед Капповским путчем. Закон 1921 года оставался в силе ровно четырнадцать лет, то есть до 31 марта 1935 года. Многие основные вопросы внутренней организации, естественно, не могли быть охвачены текстом закона. Главными были «Принципы обучения в армии», включая офицеров. Следовательно, сразу же, в начале 1921 года, Зеект выдвинул эти принципы в форме основополагающего приказа, который представлял собой непреходящую ценность и как военный документ, и как один из примечательных моментов германской истории (приложение 28). Годом позже, 6 апреля 1922 года, старые армейские «Артикулы войны» были пересмотрены и заново изданы как «Профессиональные обязанности германского солдата». Оба этих документа отчетливо показывали, что военная политика была направлена на то, чтобы твердо поставить армию на служение высшей власти.
Тем не менее такая политика и успехи, которые ей сопутствовали, были дважды оспорены группами младших офицеров уже при жизни Веймарской республики. Первым выступлением был «гитлеровский путч» 8 ноября 1923 года в Мюнхене, в так называемой «столице движения», «штаб-квартире порядка в рейхе». В его политической атмосфере доминировало крайне правое крыло, и Мюнхен стал городом, где национал-социалисты одержали свою первую победу. Особенно отличился мюнхенский гарнизон, где баварский дух явно взял верх над прусской традицией, которую поддерживало армейское командование в Берлине. Призыв о помощи, который написал некий лейтенант 22 октября 1923 года (приложение 29), дает представление о политической атмосфере, царившей в то время в Мюнхене. Этот документ показывает, хотя по этому поводу существуют и другие мнения, что Мюнхенская пехотная школа, куда стекались молодые офицеры со всей страны, также была серьезно заражена. В любом случае похоже, что практически весь персонал школы принимал участие в «гитлеровском путче», хотя он делал это, будучи введенным в заблуждение бывшим офицером «свободного корпуса», лейтенантом Россбахом. Он заявил, что школу призвал к действиям генерал Людендорф, который в то время еще пользовался высоким авторитетом. Зеект назвал участников «мятежниками» во время их второго выступления, инцидент привел к тому, что школа из объятого заразой Мюнхена была перенесена в Дрезден. «Гитлеровский путч» обернулся крахом, и главная причина этого заключалась, скорее всего, в том, что командующий гарнизоном фон Лоссов и другие главные носители военной и гражданской власти не поддались панике и сумели удержать дисциплину. Тем не менее это дело пробило первую явную брешь в разрекламированной претензии офицерского корпуса на то, что он стоит «над партией», т. е. над политикой.
Путч, хотя и оказался неудачным, произвел гораздо больший эффект на общественность и на политиков, чем на рейхсвер. Одно последствие этого заключалось в том, что начальник штаба армии был облечен высшей исполнительной властью в рейхе. Подозрение, что рейхсвер был доверенным институтом государства и рейха, стал, таким образом, легальной реальностью. Между тем Зеект, к разочарованию крайне правого крыла, не стал переходить Рубикон, а лояльно и со всем доверием подчинился правительству. Конечно же в официальных кругах это добавило много веса позиции рейхсвера и укрепило веру в преданность конституции. Звезда его поднялась еще выше весной 1925 года, когда президентом рейха был избран фельдмаршал фон Гинденбург. Для офицерского корпуса это было почти так же хорошо, как если бы вернулись прежние времена. Один из них снова встал во главе государства, пользуется их полнейшим доверием, и под его покровительством они чувствуют себя в безопасности. В результате уход в следующем году Зеекта не оказался большим бедствием. С одной стороны, старшие офицеры постепенно привыкали под крылом Гинденбурга к республиканской форме государства. Между тем, с другой стороны, слишком бурная парламентская жизнь оказывала ослабляющий эффект на весь механизм политики, и, когда доктор Гесслер оставил пост министра рейхсвера, пришедший ему на смену генерал Гронер (хотя и монархист в душе) решил теснее связать рейхсвер и офицерский корпус с демократическими силами в государстве. Такой шаг был необходим из-за опасного давления растущего национал-социалистического движения, которое наступало на самые основы конституции. Как мы уже упоминали выше, древняя традиция офицеров служить монархическому государству несла в себе семена трагедии; и, как только настоящая монархия пала, трагедия начала разворачиваться. Когда министр рейхсвера по тактическим соображениям изменил политический курс, повернув его влево, угроза трагедии начала вызывать серьезное беспокойство.
И опять же, как и в Мюнхене в 1923 году, самые молодые офицеры, мальчишки, которые едва ощущали узы традиций, первыми подчинились вздымающемуся валу «национального» движения. В 1929 и 1930 годах они снова были вовлечены в него. Два лейтенанта, Шерингер и Людин, из артиллерийского полка № 5, стоявшего в Ульме, под командованием Бека (позднее он станет начальником Генерального штаба), и обер-лейтенант в отставке по имени Вендт[30], проводили дискуссии в Коричневом доме в Мюнхене с бывшим капитаном, который раньше был старшим офицером штурмовых отрядов. Позднее они начали обходить военные подразделения, набирая членов для гитлеровского движения и образовывая нацистские ячейки в армии. Затем они были арестованы за конспиративную деятельность, ставившую целью государственную измену, 4 октября 1930 года они были осуждены Верховным судом рейха в Лейпциге. Подоплекой этих событий служил тот факт, что многие молодые офицеры утратили доверие к вождям армии. Важность, которую генерал Гронер придавал этому делу, отразилась в приказе, который он двумя днями позже адресовал всем офицерам рейхсвера, и в его специальном приказе генералам и офицерам, также командующим полками (приложения 30 и 31). Он попрекнул командующих, что они не имеют «достаточно уверенности в себе», и назвал их людьми, у «которых не хватает мужества иметь собственные убеждения»; в то же время он осудил молодых офицеров за «огромную самонадеянность» и «крайнюю чувствительность». При этом он приветствовал страстное чувство собственного достоинства у молодых офицеров, их высокий интеллект и возвышенные идеалы, которые ими двигали.
Впрочем, эти поучения не принимали во внимание социальное происхождение, которое явно делало столь многих офицеров, особенно более молодых, мишенью для социалистических пунктов в программе Гитлера, не говоря уже о «патриотических» или националистических. Ибо завидное положение офицера имперской Германии, его социальный статус были своего рода компенсацией за его бедность, по сравнению с процветающим гражданским населением. «Переоценка ценностей», вызванная войной, революцией и инфляцией, положила конец этому. Большинство молодых офицеров теперь происходили родом из семей, которые никогда не имели чувства принадлежности к «первому сословию страны». В результате молодые офицеры были слишком склонны чувствовать себя в социальном отношении ниже и охотно подставляли уши доктринам, пусть даже не марксистским, но в любом случае призывавшим к социальной революции[31]. Если многие из молодых офицеров разделяли такого рода социальные взгляды, то антидемократическое «неполитическое» отношение было распространено среди офицеров старшего возраста. Эти факторы, вероятно, были причиной того, почему приказы Гронера в целом, похоже, не породила эффект, на который тот надеялся. «Ориентационные лекции», которые позже генерал Шлейхер заставил своих сослуживцев доставить во все соединения в стране (вопросы, разумеется, были сформулированы в соответствии с военными обычаями), аудитория слушала в ледяном молчании. Возможно, слушатели еще не были настроены на национал-социализм и не разделяли эти идеи, но немногие среди них чувствовали, что интересы рейхсвера «правильно соблюдаются на самом верху». Общее отвращение ко всему, что было связано с действиями парламента, вполне вероятно, сыграло решающую роль во всем этом и, так сказать, задало тон.
