Литерное дело «Ключ» - Гелий Трофимович Рябов
Лег на нижнюю, вытянулся с хрустом, широко улыбнулся:
– «Жучков» здесь нет, и вообще – плевать. От нашего ареста Кремль не рухнет, остальное значения не имеет. Я желаю знать, каким образом ты, официантка, вышла на проблему. И давай сократим: не надо мне рассказывать о том, как однажды они «смотрели и обсуждали», а ты «принесла им чай», – это все побоку. Ты сотрудник резидентуры? Давай, красавица, иначе я скажу тебе спасибо, честно отдам половину долларов, а дальше – плыви. Ты у меня не медаль на шее.
Долго молчала, уставившись в стену.
– Ты, месье, торопишь события. Я бы сказала. Позже. Черт с тобой. Я офицер безопасности посольства. Мог бы догадаться: приносить пищу такому узнику просто официантке никто не доверил бы. Теперь все?
– Нет… – нехорошо улыбнулся. – Нет, девочка. Теперь-то и начинается. Я знаю наших людей – вино, бабы, все что угодно, но вот чтобы предать…
– Ты же предал… – Глаза стеклянные и усмешка как у параноика.
– У меня ясные и звонкие обстоятельства. И договоримся: я не «предал». Я переосмыслил. Твой же довод об американской мечте, деньгах в устах подавальщицы еще и сошел бы. В твоих… Никогда! Звание какое?
– Была майором.
– О! Товаристч майор. Не пойдет-с. Колись, девочка. Иначе разбежимся, не доходя до кассы.
Ее история была заурядной. Родителей не знала. Выросла в детдоме – послевоенном и потому особенно нищем. Недоедание, недопивание – все как у всех. Спасибо, истощенные мальчики не лезли, у них были другие заботы. Добыть кусок хлеба. Летом – обчистить сад. О том, что воруют у таких же нищих, даже не помышляли. Но песни о Сталине знали и пели с искренним чувством. Лирика закончилась в 1962-м, когда и тирана давно разоблачили, и жить стало посытнее. Исполнилось шестнадцать, выглядела привлекательной девицей, только сиреневые трусы в резинку мешали заняться стоящим делом, на панели. Тогда сексуальные услуги еще только принимали индустриальный характер, милиция – не понимая до конца, в чем дело, – гоняла девчонок с вокзалов, из кинотеатров, самые ретивые жрицы любви уже зарабатывали по полторы-две тысячи – зарплата ответственных работников. Когда первый раз вышла на пробу к Клубу строителей, самому злачному месту, – замела милиция, продержали сутки в КПЗ, поставили на учет. Еще через две недели пришла, как девушка дисциплинированная, еще не развращенная отрицанием устоев, к оперу, в отделение милиции, чтобы выслушать проповедь и расписаться в специальной книге, и увидела в комнате женщину в строгом костюме, кофточке с закрытым воротом и хорошо натянутых чулках. Та оглядела внимательно, спросила о родственниках, о вкусах и пристрастиях, потом слегка повела головой – и опер испарился. «Поедешь со мною в Москву?» Обомлела: «Зачем? Мне и здесь хорошо». Та прошлась по кабинету, закурила. «Не куришь?» – «От них воняет. Не люблю». – «Это хорошо, – погасила папироску, улыбнулась. – Ты кем хочешь стать?» Ответила не задумываясь: «У нас текстильный город. Ткачихой. Наверное, у меня и мама была ткачихой, а папа – мастером. Кем же еще мне быть». Похвалила искренне. «Ты наша девочка, советская, ты хорошо ответила. Но ты знаешь о том, что стране нашей завидует весь мир? И, завидуя, очень хочет напакостить? О том, что у нас крадут секреты на заводах и фабриках, а наших людей хотят превратить в рабов? Что самых нестойких обращают в свою веру? Делают врагами рабочих и крестьян?» Ответила с сомнением: «Вы странно говорите. Так давно говорили. Разве ничего не изменилось?» Рассмеялась, правда – несколько натянуто: «Я скажу тебе правду. Товарищ Хрущев очень умный руководитель. Он тонко чувствует настроение в обществе. То, о чем говорил Сталин, – это верно. Но Сталин не всегда верно поступал. Мы же стремимся сохранить главное: советскую власть. И ты, Валя, нам подходишь». – «А кто это «мы»?» Ответила сурово: «Мы – это Комитет государственной безопасности СССР. Поняла? Если согласна, ты окончишь десятый класс в Москве, в школе, а потом поступишь в нашу Высшую школу…»
– Так я попала в ПГУ. Но это не все. Вы догадались, месье, что меня угнетало прошлое, судьба родителей, могли уже заметить, что я пунктуальна и дотошна. В один из отпусков я взяла литер в Сочи, а сама поехала в городок наш, который – как поется в песне – ничего… Я явилась в областное управление, сочинила историю, которой интересуемся мы в Центральном аппарате. Я попросила посмотреть архивы за сорок четвертый – сорок шестой годы. Я не знала подлинной фамилии своих родителей, но мне казалось, что я на верном пути. Через два часа оперуполномоченный Второго отдела принес мне официальную справку: родители – имярек, вам это ни к чему, – состояли в аппарате секретной агентуры областного МГБ. Оба работали на комбинате. Мать – ткачихой, отец – мастером. У меня есть дар. Провидения. Я попросила их личные дела. Что ж… Мир предательства и доносов, понятное дело, для меня был открытой книгой. По милости родителей сели в тюрьмы, были этапированы в концлагеря, расстреляны десятки людей. Наверное, у меня что-то сделалось с лицом, потому что опер принес мне стакан воды и был крайне испуган.
– Как вы убедились, что это были именно ваши родители?
– Просто. Совпадало время рождения, город, моя фамилия, новая конечно. Она была составлена из имени отца и фамилии матери. Так было принято в детдомах того времени. Кроме того, в деле матери лежала выцветшая фотография: они с отцом, обнявшись, на довоенном курорте в Сочи, у пальмы. Я похожа на мать, ошибиться было невозможно.
– Допустим. И что? Что тебя, детка, могло подвигнуть к измене? Пусть пока и мысленной?
– А то, что все наполнение дела, все агентурные донесения и записки, справки, мнения – все это было чепухой, сочиненной начальником управления для отчетности. Там справка была приобщена. Правительственной комиссии. Знаешь, я думаю, что за мной приехали из чувства вины. Хотя… Вряд ли. Кто и когда у нас ее ощущал?
Невероятная история… Почти невозможно поверить.
– И… родителей после проверки обвинили и расстреляли? А начальника пожурили за малоактивные агентурные связи, а у него и вообще ничего не было? Все дела высосаны из пальца на реальных лиц, не имеющих отношения к деятельности госбезопасности? Он создал себе мифическую агентуру перед проверкой, а после нее ликвидировал физически, чтобы не открылась истина. Я угадал?
Молча кивнула.
– Понимаешь, я не смогла этого простить. Я понимала, что бывшего начальника можно разоблачить и даже наказать, но еще яснее мне было, что мои родители – только щепоть в огромной миске с фаршем. Что Система – гнусна.
