Литерное дело «Ключ» - Гелий Трофимович Рябов
За столом сидел незнакомый толстяк в образцовом костюме и белой рубашке, только великоват был костюмчик, рукава налезали на костяшки пальцев, так носили во времена стародавние, почти довоенные. Явление…
– И мы, и вы понимаем, – без предисловий проговорило «явление», – что мы не можем вас ликвидировать, пока не выполнено ваше задание – наше общее, иначе говоря. Все это так, но, если вы думаете, что время нас поджимает и мы вынуждены искать компромисс, вы…
– Представьтесь, – перебил сухо, тоном приказа.
Он ошалело привстал, но тут же виновато заулыбался и тяжело грохнулся в кресло.
– Не надо… – протянул со знакомой интонацией героя-победителя. – Я никто и звать никак. А вас, бывший полковник, и вовсе на свете нет, а?
– Стихи такие есть… – сказал грустно. – Не слыхали? «Но кто мы и откуда, когда от всех тех лет остались пересуды, а нас на свете – нет». Не встречали? Таких стихов?
– Я не читаю стихов, но мгновенно угадываю суть. У вас очевидная склонность к пессимизму. Как у вырожденцев из известного слоя интеллигенции. У вас в роду не было евреев? Ладно, объясняю: я сказал, что время у нас есть. Ваш расчет на то, что высшее политическое руководство страны не поймет наших проблем, ошибочно. Первое, что мы сделаем, – мы перестанем вас нормально кормить. Это сломает рано или поздно вашу волю. Вы ведь не Камо, не Зоя Космодемьянская, не Муса Джалиль…
– А говорите, что не читаете стихов… – перебил угрюмо.
– Заткнитесь и слушайте. Вы – обыкновеннейший продукт эпохи, страны, Системы. Вас научили выполнять приказы, научили специальным методам и приемам, помогающим выполнять задания, но вы всегда, как и все в вашей службе, – пустое место – с высокой, нравственной, человеческой точки зрения. Тех, кого я перечислил, вел заурядный фанатизм, привитый им советской школой, комсомолом, обществом. Что поведет вас? Поза нумер 3025? Вы пусты, как использованный презерватив, пока еще вас держит на поверхности зауряднейшая жадность, – ну как же! Ведь вы уже не раз примерили царские деньги к собственному кошельку! Не поместится, батенька. – В голосе «пиджака» появились ленинские интонации из фильмов. – Так… Когда вы сникнете без еды и воды, мы продлим удовольствие, накачаем вас наркотиками. Подумайте – стоит ли? Ведь это – гибель, разве нет?
– «Лучше гибель, но со славой, чем бесславных дней позор…» – усмешливо бросил в лицо обидчику. Чего там… Верно. Но мы еще поглядим…
– Товарищ Сталин, – проговорил сочувственно «пиджак», – утверждал, что кровь человеческая ничего не стоит. А величие! А честь! Слава! Вот светочи жизни.
– Обманете, – сказал вдруг. Захотелось услышать, что ответит.
– Нет… – Цербер покачал головой. – Мне удастся убедить вас, что нам выгоднее отпустить, нежели удавить. Пример: глупая затея привезти сюда вашу жену и детей – кстати, ясно же всем было, что все у вас кончено! – завершилась крахом, чем же еще? Но в памяти останется встреча, дети запомнили – кстати, дети у вас пустые, кругозор нулевой. Нам что же, и бывшую жену, и детей… А? – слишком много, вот что. Бросьте. Вы и так все скажете. Все говорят. Исключений не бывает. И Ежов рыдал, и Абакумов плакал. И до них, и после них, и всегда. Есть сила, которую не переспоришь.
– А я не заплачу. Не дождетесь. Прикажите увести.
«Пиджак» проводил молчаливым взглядом. В глазах все: сожаление, удивление и сочувствие даже. Но это, наверное, так, самообман. Обратная дорога показалась короткой, опускаясь в люк под настороженным взглядом охранника, подумал, что наладившийся было записочно-односторонний роман наверняка прекратится. Не в чем будет записки пересылать…
Со следующего утра рацион уменьшился вдвое, никаких посланий не последовало. Равнодушно сжевал кусок черствого хлеба и выпил стакан несладкого чая. Они начинали исполнять свои угрозы. Лампочка под потолком погасла, еще один день прошел совсем без пищи. Слова лениво перекатывались, словно мелкая галька под ударом волны, но мыслей не возникало. Разве что стихи старые звучали в ушах, Есенина, некогда любимого поэта. «Да, теперь решено: без возврата я покинул…» Что? Кого? Почему? В один момент, нет – в миг единый жизнь рассыпалась кубиками, которых более не собрать. И что она была, жизнь эта… Всегда без малейших сомнений казалось, что на острие борьбы и что ох как важно и ох как здорово, есть в государстве действительно серьезные, озабоченные люди, не жалеющие, не щадящие себя ради великих, вечных истин, ради великой и столь же высокой идеи, ради мальчиков и девочек, по утрам идущих в школу, ради их пап и мам, бабушек и дедушек, ради всего того, что зовется удивительно звучным словом «отчизна», и он, Василий Абашидзе, – один из них… Так всегда казалось – нет, в этом была уверенность, неизбывная, гордая… Вот, все пришло к тому, с чего некогда началось: подвал ЧК.
Складывалась формула, ее только не хотелось обосновывать. Чего там… Все было. Беспристрастная история Системы еще не написана. Может быть, ее и не напишут никогда. Да и кто положит на чашу весов то огромное… Нет – немногое, что и в самом деле удалось сделать. Или сделать и вообще ничего не удалось? И Система существовала только для того, чтобы прикрывать собой горстку бездельников и авантюристов? Неумных вещателей и чревовещателей, жуиров, любвеобильных козлов, которые менее всего думали о пасомом стаде и более всего – о морковке, которая качалась впереди их носа и звала… В бездну она звала, вот что.
Стало обидно. И стыдно. Вот бы эти самые мысли – раньше. Понять. Осмыслить. И помочь тем, кто без причины загнан в угол, как это сделал неведомый и бесстрашный парень из Москвы. А теперь – поздно. Пусть даже случится чудо, и все выйдет, и получит он миллионы Романовых. Стать новым мировым благотворителем? Потчевать науку, искусство, приходить на помощь бедным и сирым, спасать животный мир – благородная деятельность… Или зажить жирной, скучной жизнью рантье
