Молитвы о воле. Записки из сирийской тюрьмы - Катерина Шмидтке
Он опять заплакал. Я не знала, как надо себя вести, когда на моем плече ревет мужчина. Слава богу, пришел учитель Басам, который дал ему платок, а потом отправил за круассанами. Выспросил у полицейских подробности, адрес тюрьмы, куда нас определили, имена начальников и так далее.
Меня он обнял и сухо сказал:
— Ну, ты же всегда мечтала похудеть!
Если честно, учитель Басам — это последний человек, которого я ожидала увидеть в полиции. Мы не были с ним близкими друзьями. Я брала у него уроки кикбоксинга, и мы бегали вместе по субботам. Вот и все. Пару раз мы с Кристиной были у него дома, но я бы ни за что не предположила, что он примет такое участие в моей беде.
Нам дали пять минут, чтобы пообщаться с друзьями. Ахмад передал кое-какие вещи и пакет с круассанами. Потом нас отвезли в официальную тюрьму района Кафр-Суса.
Охранник отобрал все наши вещи, в том числе и лекарства, что меня возмутило. Я сказала ему, что у меня чесотка и вши и что мне нужна медицинская помощь. Он сказал, что медицинская помощь нам не положена. Я вспомнила анекдот про мясо, которые было положено, но не положено в миску, и мне стало смешно. Нам тут кроме мяса много что не положено.
Тогда я сказала, что у меня гноятся глаза, и спросила, может, есть здесь какая-нибудь аптечка? Надзиратель мне нахамил.
— Даже в предыдущей тюрьме нам аспирин давали! — досадовала я.
После этой фразы охранник освирепел:
— Ты, тварь! Ты вообще куда попала? — обратился он ко мне, тыкая пальцем в лоб при каждом слове. — Ты видишь здесь дверь с табличкой «Медкабинет»?
— Нет, — ответила я.
— Может, здесь у меня написано, что это аптека?
Я оглядела по сторонам и отметила, что здесь вообще нет никаких надписей или табличек.
Но вслух сказала простое:
— Нет.
— Тогда какого черта ты ко мне обращаешься? Марш в камеру! Чтоб я вас не видел и не слышал!
Мы ушли молча.
Камера была большая. Хоть и без окон, но с системой вентиляции, которая раз в сутки закачивала воздух с улицы. Туалет арабский, душ без горячей воды, свет не гасят. Но есть матрацы и одеяла. На двадцать четыре человека — метров пятьдесят квадратных. В общем, мы оказались в раю.
Мы вошли и представились. Когда сказали, что сидели с уголовницами по политической статье, девушки молча дали нам лучшие места, причем сами их приготовили.
Остаток дня мы валялись, пялясь в потолок.
Только ближе к вечеру мы со всеми познакомились. Здесь почти все иностранки. Африка и Азия. Еще есть три арабки. Не знаю, как они сюда попали. Знаю только, что кормить их не положено.
У иностранок одна статья — нарушение визового режима. Все они трудились в домах прислугой. Примерно половину из них обманули и не заплатили за годы работы. Многих хозяйки били. Одну эфиопку избили так, что у нее отнялась речь. Я не знаю, как это вышло, но выглядела она очень несчастной. Была еще одна сумасшедшая. Она могла говорить, но основную часть дня сидела спиной к нам и разглядывала стену.
Большинство наших сокамерниц провели за решеткой уже свыше девяти месяцев, ожидая депортации. Девять месяцев тюрьмы за то, что их избивали, использовали и обманули.
Одна эфиопка сказала мне, что у нее была очень хорошая хозяйка, которая заплатила ей за пять лет работы и даже купила билет домой. Из Дамаска рейсов не было, поэтому лететь пришлось из Бейрута. На ливанской границе девушку остановили и отправили в тюрьму — срок ее паспорта истек. Серьезно, ребята? У нее же был билет до дома! Ну, поставили бы ей депорт и отпустили с миром! Вместо этого они сидит здесь уже семь месяцев. Каждый день государство тратит на нее те гребанные шестьдесят пять лир, половина из которых до нее не доходило!
Я повернулась к соседке справа и начала ее расспрашивать.
— Ты откуда? — обратилась я к девушке с ярким платком на талии.
— Я из Бангладеш, — тихо ответила она.
Я открыла рот и уставилась на нее.
— Это такая страна в Азии, — начала было объяснять она.
— Да я знаю, знаю! — радостно ответила я.
В один миг эта девушка стала для меня родной и особенной, и я подарила ей круассан с шоколадом.
Конечно, мне жутко хотелось спросить ее, не видела ли она монахов в лохмотьях, обитающих на отвесных скалах и практикующих айкидо, но сдержалась.
Дни со второго по девятый
Кристина спала. Вдруг она резко села, лицо ее повело от ужаса. Она быстро оглядела комнату, как будто не понимала, где находится.
— Ах! — наконец произнесла она с облегчением. — Слава богу! А я думала, что мы все еще там, в том подвале…
Глаза ее были мокрые от слез.
Я успокоила ее, и она вскоре заснула. Эфиопки и индианки жаловались друг другу на плохое содержание в этой тюрьме.
Завхозом в камере эфиопка по имени Мадина. Она классная. Очень радушная и смелая. Иногда нам разрешали набрать горячей воды в туалете в коридоре, и Мадина заваривала всем чай.
Кормили один раз в день. Еду привозили готовую. Обычно она была еще теплая. Либо бургуль, либо чечевичный суп, либо лябне с рисом. Все очень вкусное. Хлеба по три лепешки в день.
Не жизнь, а просто сказка!
Это была официальная тюрьма, и наши друзья могла навещать нас.
К Кристине приходил чешский посол. Польского в Сирии не оказалось. Она объяснила ему, как важно для нас остаться в Сирии. Мы хотели разбирательства и суда по нашему делу. Представитель ЕС пообещал помочь и посетил начальника Политической службы безопасности в Дамаске, но вопрос решить не удалось. Мы были политическими заключенными, а политическим положена депортация.
Во время одного из ежедневных визитов Ахмад сказал, что спецслужбы устроили у нас обыск и приходил Юсуф, чтобы сделать предварительную проверку.
— Какой ужас! — воскликнула Кристина. — Он что, рылся в моих вещах?!
Ахмад тысячу раз извинился и сказал, что не мог ничего поделать.
— У нас же там такой бардак всегда… — тихо сказала Кристина.
Тут Ахмад сказал, что, напротив, Юсуф удивился тому, какой порядок был в моей комнате.
Кристина посмотрела на меня с удивлением. Пока она приходила в себя, Ахмад сказал:
— Все фотографии, все пленки пришлось сжечь…
Это было как приговор. Мой личный приговор.
***
Вечером третьего дня охранник сказал Кристине, что ее вывозят в
