Молитвы о воле. Записки из сирийской тюрьмы - Катерина Шмидтке
Кристина уже около недели на трамадоле, и я начинаю волноваться за нее. Она пообещала, что это было последнее обезболивание. Но я продолжаю нервничать.
В восемь вечера нас нашел Махмуд и передал приказ Басима возвращаться в дом. Мы люди подневольные, и нам пришлось подчиниться. Нидаль проводил нас до калитки, но в дом не пошел. Как я поняла, макаддим Басим частенько лупил и своих родственников, а Нидаль повел нас гулять без спроса, поэтому ему должно было влететь.
В доме нас отчитал Басим. Мы чувствовали себя виноватыми и переживали за Нидаля, поэтому я молчала, а Кристина вставляла в паузы его монолога:
— Да, сейди! Конечно, сейди!
Так заключенные называли человека, который пытал их. Делалось это с целью польстить мучителю, умилостивить, ведь никакого военного звания охранники не имеют. Но Кристина не оказывала Басиму уважения. Когда она говорила ему: «О сейди!», в ее голосе звучала снисходительная насмешка. Своей интонацией она добавляла другое значение: «Ты, Басим, конечно, болван, а слушаю я тебя только потому, что являюсь культурным человеком, а не потому, что у тебя есть власть надо мной». Наш мукаддим ее услышал. После разговора с Басимом к ней подошел Адхам и сказал, что только военные имеют право обращаться к Басиму «сейди».
— А как же мне его называть? — спросила она.
— Ты должна говорить ему «мукаддим», — чинно произнес наш друг.
Кристина высокомерно фыркнула, и мне понравилось то, что она сказала дальше:
— Тогда он и все остальные должны обращаться ко мне «доктор Кристина»!
Адхам остолбенел, его физиономия вытянулась. Он так и не нашелся что ответить.
Потом он спросил меня, если ли какие-то пожелания по поводу того, как обращаться ко мне. Мукаддим Басим после нашего допроса на полигоне не обращался ко мне вообще. Точнее, делал он это через третье лицо:
— Скажи вот этой, чтобы сделала то-то, — говорил он своим подчиненным или Кристине, когда я стояла рядом с ним.
Поэтому я попросила Адхама передать, что никаких претензий к «вот эта» не имею.
Адхам опять замер. Постоял, развернулся по-солдатски на сто восемьдесят градусов и ушел.
До ужина мы остались одни. Мы шатались по дому и разглядывали стены. На одной из них висели фотографии детей Умм Нидаль, ее свадебные карточки.
И тут я увидела ЕГО.
Это была цветная фотография мукаддима Басима, сделанная лет двадцать назад. С карточки три на четыре сантиметра смотрел молодой парень с крупными выразительными чертами лица и голубыми глазами. Живыми глазами. У этого человека когда-то был осмысленный взгляд! Сейчас в это не верилось. Но фотография говорила сама за себя.
Судьба одарила его харизмой, обаянием, отменным здоровьем и природным интеллектом, а он бездарно прожил свою жизнь ради того, чтобы стать причастным к смерти нескольких сотен, а может, и тысяч заключенных.
Я поделилась своими мыслями с Кристиной. Она полностью со мной согласилась и добавила:
— Ты знаешь, Катя, я бы даже влюбилась в него, если бы он не превратил себя в такую свинью!
Мне эта фраза понравилась, и я ухмылялась до вечера.
Ночью к нам пришла Умм Нидаль. Она приготовила нам чай и ушла.
— Она пообещала мне, что мы будем спать на кровати, которую застелют, — обрадовалась Кристина.
Когда я была подростком, то во время походов с палатками ребята порой жаловались на коряги и шишки, на которых приходилось спать. Тогда воспитатели рассказывали нам про советских туристов, которые ходили в поход с пакетиком. Мы спрашивали: «А как такой турист спал?», нам отвечали: «А он просто стелил пакетик на скалу и спал, а утром просыпался, складывал пакетик, клал его в карман и шел дальше».
Мне кажется, что я теперь как тот турист. Можно даже без пакетика. Я в любых условиях усну. Главное, чтобы ноги можно было выпрямить.
Я сказала это Кристине.
— Для меня то же самое, — сказала моя подруга. — Я теперь тоже смогу в любых условиях спать, даже с согнутыми ногами. Только с постельным бельем!
Вернулась Умм Нидаль с подругами, и началась обычная арабско-женская толкотня. Я люблю арабских женщин, но не тогда, когда хочу спать. Я уснула на матраце в той же комнате. Сквозь сон я ощутила, как меня накрывают одеялом, и услышала шепот Адхама:
— Отдыхай, Катя.
Меня разбудили в семь утра. Я еле смогла открыть глаза. Рядом спала Кристина. Умм Нидаль принесла нам чаю. Только тогда я вылезла из-под теплого одеяла.
Кристина проснулась в очень плохом настроении. Постель с бельем ей только снилась. Более того, я думаю, что вчерашние посиделки были задуманы, чтобы уложить нас в гостиной. И это понятно. Любая хорошая хозяйка держала бы таких гостей подальше от любых кроватей в доме. И так-то хлопот с нами много. Все одеяла, которыми мы накрывались, нужно дезинфицировать, потому как вши очень хорошо осваиваются и в шерсти. Подушки и матрацы тоже придется тщательно чистить. Но Умм Нидаль обещала Кристине, и та не смогла ей этого простить. Хотя, может, все дело в том, что Кристина не получила утренней дозы? Ведь она уже много лет на Ближнем Востоке. Неужели не смогла смириться, что арабы лгут?
Когда мы, сидя на полу, допивали чай пришел Адхам и запрыгнул под мое одеяло. В комнате было холодно. Я напомнила ему про педикулез и чесотку, но тот очень по-доброму улыбнулся и сказал:
— Думаю я уже заразился!
Это напомнило мне Хасана. Стало грустно.
После завтрака нас посадили в машину, и мы тронулись.
Нам никто не говорили, куда нас везут, но по тому, как виновато на меня поглядывал Адхам, я поняла, что нас везут на север.
Солнечным утром понедельника мы прибыли в Дамаск.
Часть пятая. В Дамаске
Тюрьма в районе Кафр-Суса. День первый
Нас отвезли в полицию, где с порога сказали, что обеих депортируют. Кристина заплакала.
В полицейский участок тут же примчался Ахмад. Узнал он меня не сразу, а когда узнал, то тоже разревелся.
— Что они с тобой сделали? — хныкал он.
Я хотела сказать, что все в порядке и что я просто не ела какое-то время, но Ахмад бы не понял мои слова как шутку.
Спросила, как там Вонючка. Ахмад сказал, что кот каждый день приходил к моей двери и мяукал.
— Ты же знаешь, я ненавидел этого кота. Но сейчас мы подружились, — добавил он. — Я прихожу после работы домой, и мы вместе
