Тихон Астафьев - Гильзы в золе: Глазами следователя
…Магнето Гончаров взял под расписку. Директор рейда ничего об этом не знал ни в то время, когда кладовщик выдавал запасную часть, ни тогда, когда магнето вернулось через две недели на склад после получения из Воронежа посылки.
Бывают минуты, когда, несмотря на смертельную усталость, человек доволен собою, доволен окружающим, доволен всеми, кого видит вокруг. Сегодня Гончаров находился в этом расположении духа, вызванном успехами дня, тем, что он привез запасную часть, тем, что его похвалили бульдозерист и механик. И хоть он посмеивался над собою, считая, что его «отмывают», ему было приятно.
Здесь никто, кроме начальника, не знал его послужного списка, а Букреев держал себя так, что трудно было понять, знает ли он что-нибудь или нет.
Этот человек произносил только необходимые слова, и высшей похвалой для рабочего являлось сознание, что начальник лесопункта не делает ему замечаний. Узнав, что Гончаров купил гитару и заглядывает по вечерам к молоденькой провизорше, Букреев обронил:
— Позже двенадцати прошу не задерживаться.
Больше он ничего не добавил, однако Гончаров мысленно кончил: «Помни, какой воз мы тянем. Ты должен быть свежим».
Гончаров нередко спрашивал себя, почему Букреев поручил ему работу, с которой едва справиться троим, поручил именно ему, ненадежному человеку, слишком долго блуждавшему по грязным проселкам жизни, поручил Гончарову дело, за провал которого, в случае неустойки с Гончаровым, должен был поплатиться сам.
Виктор мог, в конце концов, никуда не сбежать. Он мог просто не справиться с задачей. Являлись разные соображения. Несомненным оставалось одно: это был риск. Это был знак доверия.
«А может быть, этот желчный, больной человек знает меня лучше, чем я себя? — приходила неожиданная мысль. — Может быть, он видит во мне то, чего я сам в себе не разглядел, привыкнув смотреть не в ту сторону?»
Эта мысль наполняла Гончарова радостью.
…В середине января разыгрался трехдневный буран. Нельзя было раскрыть глаз. Слепило. Казалось, что в этом снежном месиве не то что лес найти, нос наружу показать страшно. Било в лицо. В метре ничего не было видно. Рядом с дорогой, на открытых местах, пробили ловушки-желоба, которые первыми принимали порцию жестокой поземки. В лесу не крутило, там снег падал только сверху. У переезда большой бульдозер успевал пробивать только одну нитку дороги, на другую не оставалось времени. Только что пробитый желоб затягивало к следующему рейсу более чем наполовину.
Букреев пришел в райисполком, чтобы получить согласие на проезд порожних машин через город, а с грузом — по крайней улице.
— Возвращаться в лес? Черти вас несут в такую погоду! Езжайте, если хотите! Знаки? Все равно не видно. Пусть едут.
К вечеру крайнюю улицу забило снегом, и через город пошли не только порожние, но и груженые лесовозы. Но вывозка леса не прекращалась ни на час. Бульдозеры круглые сутки пробивали дорогу, утопая по кабину в снежных траншеях. Водители спали в кабинах, останавливая бульдозер прямо на дороге на полтора-два часа.
За эти трое суток Гончаров сбился с ног. Днем он бегал в поисках запчастей и проволоки для крановых тросов. Ночью доставлял горячую пищу бульдозеристам. Букреев за ночь успевал побывать и в лесу, у места погрузки, и у бульдозеристов, и на станции. Он стал изжелта-бледным. Обострилось заболевание печени. В Зуевке его и всех воронежских считали сумасшедшими. Начав вывозить за день по триста кубометров, рабочие скоро довели вывозку до пятисот, а в феврале — до семисот. В марте же в отдельные дни вывозили по восемьсот пятьдесят кубов. Шоферы делали по четыре рейса. Со станции ежедневно уходило в Воронеж двадцать-двадцать два вагона, нагруженные с шапкой. В шапке было двенадцать кубометров.
В середине февраля из Воронежа пришел приказ о выдаче премий. Самые большие выдали механику Ступину и слесарю Семенову. На морозе в двадцать пять — тридцать градусов, а порою до сорока двух, они ночью при свете прожекторов ремонтировали механизмы. Днем автомашины, тракторы и краны должны были работать.
Себя и Гончарова в список на получение премий Букреев не включил.
Вчера начальник принес Виктору нераспечатанное письмо матери. Оно было адресовано Букрееву, но тот отдал конверт Гончарову. Занятый и смертельно усталый, Виктор не писал ей. Он еще не привык к мысли, что снова нашел мать. Мать несомненно была обеспокоена его молчанием и предполагала худшее. Именно поэтому Букреев не стал читать письма.
Но, черт возьми, он не сбежал! Об этом ей можно написать. Он, конечно, не сделался Шмелевым, входящим с папкой в совнархоз, но сбегать отсюда он не думает!
В начале марта на снабженца легли дополнительные работы. Заболел Букреев и не поднимался целую неделю.
Гончарову приходилось думать не только о том, как и где достать какую-либо деталь, но и каждые два дня докладывать ночью по телефону на квартиру директора завода в Воронеж о ходе вывозки и отгрузки древесины, сообщать о нуждах лесоучастка, думать о кипятилке, смотреть по утрам за тем, чтобы первые шесть машин выезжали одновременно с краном, следить, чтобы ночью любители домино ложились не позднее одиннадцати-двенадцати, не забывать выдать спецодежду, помнить о том, что на станции, у кранов, шлак должен быть высоко подсыпан, иначе краны будут цепляться за вагон, не допускать, чтобы местные грузчики втягивали кого-либо из воронежских в выпивку, и ко всему, вести войну с директором рейда.
Первая стычка с директором у Гончарова произошла из-за моста.
Мост расшатался, и директор запретил по нему ездить. Гончаров дал задание слесарю Семенову отковать из обрези скобы, а пока их готовили, своей властью открыл шлагбаум и пропустил кран и две машины. Выбежал директор, увидевший, что машины прошли.
— Кто дал тебе право распоряжаться тут? — рявкнул он на Гончарова, подойдя к шлагбауму. — Видишь, что с мостом сделали?!
Виктор в эту минуту старался быть похожим на Букреева. Он обдумывал каждое слово, чтобы не задеть директорского самолюбия и в то же время не уступить.
— Вы о ремонте, Иван Филиппович? Слышите в вашей кузне стук? Это наш слесарь скобы кует. Через два-три часа мост укрепим. А машины нужно было выпустить.
Вечерами Гончаров подробно рассказывал начальнику лесоучастка обо всем, что случилось за день, Виктор угадывал мысли больного.
«Тебе, бывшему вору, доверили сейчас судьбы целой организации. От тебя зависит, будет ли целый городской район — тысячи семей — с квартирами или нет. Я поверил тебе, и теперь не хватает, чтобы ты в тот момент, когда я свалился, бросил нас и убежал».
Если бы сейчас нашлись люди, предложившие Гончарову золотые горы за обещание покинуть этот глухой, паршивый угол, он бы рассмеялся им в лицо.
За день Гончаров настолько уставал, что поздним вечером валился в постель, как сноп. Букреев его не хвалил, но и не ругал. До конца операции оставалось двадцать пять дней. И Виктор хотел выдержать темп, не сдать, не напортить.
Не знал Гончаров, как быть с зарплатой. Два дня он оттягивал разговор с Букреевым на этот счет. Предстояло получить весьма крупную сумму, вместительный портфель с двумя застежками: по прежним понятиям Гончарова, на два-три года беспечной жизни. В последние дни к нему уже обращалось несколько человек с просьбой дать до получки трояк или пятерку. Зарплату ждали. Многие отсылали деньги домой, а сами жили на командировочные. Холостяки клали часть зарплаты на книжку. Купить в этой глухомани вещь по вкусу было трудно.
Виктора волновала мысль: кого Букреев пошлет в банк? Доверит ли ему? Не испугается ли?
В конце концов, если экспедитор не вернется с портфелем, Букреев может пойти под суд. Нелепее этого конца для завершения деятельности такого незаурядного человека, как Букреев, невозможно было придумать: в том, что начальник лесоучастка был человек необыкновенный, Виктор уже не сомневался.
«А если не доверит?»
Гончарова мучили сомнения.
Рабочие все чаще встречали его в лесу вопросами: привез ли он деньги? Мог ли Виктор объяснить им, что означает для него самого эта простая, обыденная поездка в банк?
То, чего Гончаров так беспокойно ждал, случилось слишком просто, даже заурядно. Шестого марта начальник вызвал его и обычным своим сухим тоном сказал:
— Возьми в сумке чековую книжку и заполни чек на свое имя. Там есть образец. Я подпишу.
Больше он ничего не прибавил. Виктор готов был обнять этого желтого, исхудалого человека.
7 марта, накануне женского праздника, Гончаров выдал зарплату.
Дела Букреева пошли на поправку. Вскоре он встал.
Гончаров вместе со слесарем Семеновым, кряжистым мужчиной лет пятидесяти, жил на квартире вблизи Чепецкого рейда. Хозяйка за сносную плату стряпала им, стирала, гладила, штопала. Они жили на командировочные — два рубля пятьдесят копеек в день. Зарплата оставалась.
