Борис Фрезинский - Писатели и советские вожди
Но еще до того, в декабре 1929 г., был создан Всероссийский союз советских писателей[501] (ВССП), объединивший ряд непролетарских организаций РСФСР, и прежде всего Московскую и Ленинградскую. Вот в этих-то объединившихся организациях до 1932 г., то есть до роспуска РАПП, и действовали Павленко и Слонимский, энергично пытаясь их реформировать.
Общие позиции по реформированию ВССП Павленко сформулировал в письме Слонимскому 4 августа 1931 г. Оно написано во время отдыха на берегах Оки и содержало характерную приписку:
Я сижу в идиотском одиночестве на Оке, кормлюсь молоком, лечу свою утробу, пытаюсь писать повесть о Парижской Коммуне, давно задуманную, но пока хандрю, бездельничаю и скучаю. Приезжайте на Оку. Отличные места!
Вот программная часть письма:
Сейчас, когда мы начинаем борьбу во главе союзных «масс» — надо будет иметь в виду, что нас облепят попутчики нашего дела. У нас появятся многочисленные союзники и, наконец, за исключением одного-двух Эфросов[502] весь ВССП перевалит на наши позиции. Строительство таких литературных «гигантов», как ВССП, тяжело и в общем гиблое дело. Мне думается, что курс на разукрупнение или, скажем, на автономные творческие группировки внутри ВССП есть основное дело дискуссии. ВССП должен стать союзом соединенных штатов, федерацией группировок советских писателей-интеллигентов и таким образом, чтобы творческая дискуссия была основным видом постоянной будничной работы ВССП. Что касается дискуссии в Москве, то она никак еще не развернулась.
Московская дискуссия началась в сентябре; Павленко рассказал о ней Слонимскому в письме 26 сентября 1931 г.:
Приехав в Москву, я попал с корабля на бал, с москворецкого парохода на дискуссию ВССП, за неделю измотался в доску и только сейчас сажусь за письмо Вам, чтобы дружески отвести душу Московская дискуссия была отвратительно интересной. Она вскрыла (неожиданно — удачно) многое из того, что никак не удавалось прощупать в течение года будничной работы внутри ВССП. Самое прискорбное, что никакого левого крыла не получилось, были отдельные левые выступления, друг с другом не связанные и иногда друг другу противоречащие. Знаменательно, что вслед за правыми, навалившимися на «Соть»[503] и «Гидроцентраль»[504], тот же ход, не подумав, сделали и левые. Между нами говоря, Леонова — конечно — трудно считать леваком, но хотя бы тактически следовало отвести от него удары правых. Лидин в предвидении конференции уехал до ноября на Дальний Восток, Огнев от дискуссии смылся в Батум, Всеволод[505] хитро промолчал, Бабель даже не появился на дискуссии, Малышкин выступать отказался. Соревновались хаиты[506]. На днях посылаем Вам стенограммы конференции, Вы прочтете их с увлечением. Сейчас, как никогда раньше, необходим «Разговор 5–6», итоговый разговор, сплошные точки над i. Надо подвести черту под всеми разговорами и сказать какие-то простые и веские слова о путях творческого размежевания. И теперь такую книгу можно сделать и серьезнее, и значительнее, чем весною. Нужен творческий манифест, нужен вызов. Это очень страшно, конечно. Уже и сейчас на нас вешают всех собак, многие не подадут при встрече руки, целый ряд дружб на ущербе, но — в конечном счете — это всё такая мелкая чепуха по сравнению с тем, что обязательно, ценою невозможной энергии, надо сделать… На моек, дискуссии я не могу насчитать ни одного выступления, за которое хотелось бы пожать руку. Гольцев?[507] Говорил почти правильно, но с таким ханжеством, что весь эффект правильности был утерян. Мстиславский? Да, хорошо. Но он как-то не кажется мне творцом, не знаю — почему. Стар, что ли? Остальные пороли чушь. Я, думаю, тоже. Я волновался, плохо говорил, был зол и говорил тупо. У меня есть внутреннее оправдание, что я хотел говорить хорошо, но это, конечно, не в счет. Произвели мы тут перерегистрацию. Вытряхнули 110 человек, и все это люди с двойными фамилиями. Прямо общество провинциальных трагиков: Дудоров-Ордынец, Потехин-Спокойный, Маклакова-Нелидова и т. д. и т. д. Но впечатления очистки Союза нет. По-видимому, надо чистить еще.
Книжка «Разговор пяти или шести» (в ней предполагалось участие кроме Слонимского и Павленко еще Тынянова, Тихонова, Вс. Иванова и, может быть, Олеши) так и не вышла, а материалы дискуссии в Москве и в Ленинграде печатала «Литгазета».
2 ноября 1931 г. «Литгазета» сообщила, что 40 писателей из ВССП (Москва и Ленинград) были приняты председателем СНК Молотовым (на снимке, напечатанном в этом же номере, Слонимский сидит рядом со вторым человеком государства).
Работая в ВССП, Павленко легко заводит контакты, перерастающие в дружбы, с лидерами РАППа Фадеевым, Авербахом, Ермиловым, бывает на Старой площади — в отделе пропаганды и агитации ЦК. Его сарказм зачастую становится циничным, а позиция аппарата — личной:
Я заседаю, злюсь, заседаю, пытаюсь удрать из Москвы… В литературе перерыв перед написанием очередной резолюции… Но накануне (скандала с Замятиным[508]. — Б.Ф.) история с Пильняком. Слышали, небось? Вышла у нас «Седьмая Советская»[509] и вышла «Седьмая Сов.» в Париже. При сличении текстов легко обнаруживается разница, т. е. опять история с «Кр. Деревом»[510]. У нас в Союзе по этому поводу шум и скрежет зубовой. Есть настроения за исключение его из ВССП — за рецидивизм. Выборы мы свои откладываем на март. Как прошли Ваши? Кто Вы теперь? Генсек или Председатель, или словчились и оказались свободным?
(Январь-февраль 1932 г.).В таком же тоне и приписка к письму 4 марта 1932 г. о смерти уволенного незадолго перед тем с должности главного редактора «Нового мира» В. П. Полонского:
P.S. А Полонский-то? Упрямый человек: как сняли с «Н. М.» — так и умер. Теперь все говорят: «Неглупый, неглупый старик был».
Павленко не может жить без коридоров власти и в то же время клянет их — нет времени писать:
Тысячи дел, заседаний, хвороб и еще хаос с моей Коммуной, которая никак не хочет закончиться. <…>. Я болен как сто тысяч калек. Союз висит ядром каторжника на голове и прочих оконечностях. А в это время ЛОКАФ[511] хочет заделать меня своим секретарем. Мне же самому хочется очень немногого: 1) закончить Коммуну, и 2) уехать с Тихоновым в Монголию, о чем уже стоит вопрос в секрет. Ц. К. Между нами: «ЛГ» получила, но не будет печатать письмо Е. Замятина с очень формальным и сухим опровержением заметки «Руде право».
(20 апреля 1932 г.).Летом 1932 г. Слонимский побывал в Германии, собирая материал для повести о председателе правительства Баварской советской республики 1919 г. Евгении Левинэ. Чтобы получить разрешение на эту поездку, он заранее обратился за помощью к влиятельным друзьям. 25 января 1932 г. Горький из Италии написал Сталину: «Очень прошу Вас: распорядитесь, чтоб выпустили сюда литератора Мих. Слонимского, он едет для работы над новым романом»[512]. В Москве по просьбе Слонимского постоянно отслеживал продвижение этого вопроса вхожий в московские кабинеты Павленко; он исправно сообщал в Ленинград все новости о продвижении дела (отметим, что после разрешения на поездку Слонимский и Павленко перешли на «ты»).
Поверьте слову, звоню и справляюсь ежедневно. Ответ всегда один: «Еще не выяснено». Говорил с Халатовым[513], говорил на Старой площади, говорил с Леопольдом[514]. Его мнение, что он добьется решение вопроса в несколько дней.
(Начало февраля 1932 г.).На днях был у Рабичева[515], спрашивал о Вашем деле, ответ недоумевающий: «да, ведь, он же едет!». А сегодня получил из Уфы письмишко от Саши Фадеева, Вам привет и заботливая просьба ткнуться по Вашему делу еще кое-куда (адрес Саши — Уфа, ГПУ, т. Погребинскому[516] для Фадеева). Но — по-видимому — всё уже решено хорошо.
(20 апреля 1932 г.).Это первое упоминание Фадеева в письмах Павленко. Адрес Фадеева, столь непринужденно названный Павленко, — первое упоминание об «органах» в его письмах, и, понятно, не последнее. С Фадеевым Слонимский переписывался с 1929 г., когда тот попросил у него что-нибудь для «Октября» и поинтересовался ходом работы над «Фомой Клешневым»[517]. 10 ноября 1929 г. Фадеев писал Слонимскому:
Я очень много времени потерял (и все еще теряю) на всякой литсуете и, когда вижу другого, вступающего на эту стезю, искренно скорблю. Понятно, союза писателей вам сейчас осиротить нельзя, но все остальное гоните, право, к такой матери — ведь это же зарез. Я на днях выезжаю за город и тогда черта с два меня оттуда вытащишь. Право, очень советую вам проявить здесь побольше упрямства и строптивости — хамства, наконец (я по опыту убедился, что хамство в таких вещах самое верное дело).
