Николай Прокудин - За речкой шла война…
– Вертеп?
– Подпольный публичный дом.
– А что, у нас в стране есть такие заведения? Это запрещено законом.
– У нас в стране нет, а в Педжене есть.
– Что, и нам можно будет пользоваться услугами девочек?
– Держи карман шире! Только наблюдать. У тебя есть стольник на мелкие расходы? Или хоть полтинник? За бесплатно только комсомолки в райкоме отрываются. Тут бизнес, коммерческая любовь. Нам можно пить, есть, смотреть стриптиз, но руками или другими частями тела не трогать.
Мозги Никиты лихорадочно заработали в определенном направлении, воображение нарисовало соблазнительные картины. Теперь он лишь опасался, что Мишка пошутил и вместо таинственного «вертепа» с обнажёнными манящими красотками он окажется в обычной прокуренной пивной.
– А ничего, что мы в военной форме? Может, переоденемся?
– Главное, самим быть в форме и боеготовыми. В морге тебя переоденут, – хохотнул Шмер. – Я же тебе сказал, идём отдыхать, но не развлекаться. Считай, что ты сидишь на партсобрании. Хочешь осуществить свои мечты, беги ищи двести рублей.
– Почему двести? Ты сказал одна девка сто рублей стоит.
– А для меня? Я что, буду наблюдателем? Нет, я заслужил, чтоб ты и меня побаловал.
– С ума сошёл? За ночь вышвырнуть получку? И на что?
– На то самое! – усмехнулся Шмер. – Получишь всё, как в сказках Шехерезады. Будет всё: и шахини, и хери, и зады…
В канцелярию вошел Ахмедка.
– Ахмедка, займи сто рублей, – попросил Ромашкин.
– Двести. Займи лейтенанту двести, – перебил скороговоркой Шмер. – Лучше триста!
– Сто. Сто мне и сто ему.
– Не дам ни рубля никому, алкоголики. Прогуляете, пропьете, а мне потом ходи за вами к кассе контролировать, получили получку или нет. Я рубль к рублю каждый месяц должен отсылать. Отец следит за накоплением калыма.
– У-у, б-байский сынок! Попроси меня когда-нибудь помочь, пошлю подальше! – Шмер повлёк Никиту из канцелярии на выход, по пути инструктируя: – Веди себя тихо, меньше болтай, а то вляпаемся! Ты в городе человек новый, не умничай перед тем, кого не знаешь, и не задирайся.
Ромашкин проснулся. Голова гудела, как колокол после перезвона. Сегодня воскресный день, выходной. Но это у всех, а Никите предстояло идти в роту. Воскресенье для него – рабочий день недели.
В дверной проем просунулась голова солдатика:
– Товарищ лейтенант, начальник штаба строит батальон. Вас срочно вызывает.
– О, чёрт! Ступай, сейчас я приду.
Мелькали какие-то обрывки смутных кошмарных видений. Непонятно, что такое приснилось ночью, какой-то бред. Вчера что было? Пили?
Едва он пошевелился, как острая боль пронзила тело.
– О-о-о!
– Солдат, стой! Никуда не уходи, жди за дверью, – подал голос Шмер откуда-то из угла. Мишка лежал в одежде и сапогах на матрасе, брошенном на полу и жадно курил.
Ромашкин огляделся, удивляясь с каждой минутой всё более. Почему это он оказался в общаге? Чья это комната? Что было вчера? Часть вопросов он непроизвольно задал вслух. На соседних койках зашевелились Лебедь-Белый и Колчаков.
– Ну ты, лейтеха, даёшь! – воскликнул Белый. Вскочил и принялся разминаться, выполняя всевозможные физические упражнения. В воздухе мелькали кулаки, пятки, локти.
Бр-р-р! Никита затряс головой. От этой пляски рук и ног его слегка замутило.
Вадик Колчаков взъерошил вихор Ромашкина и участливо спросил:
– Что, ни черта не помнишь?
– Нет.
– А какой ты был вчера герой! Грозился истребить под корень местные племена, устроить варфоломеевскую ночь иноверцам, порубать «чурок» на дрова. Требовал танк или хотя бы саблю и коня. Поминал добрым словом конницу Буденного и почему-то Александра Македонского.
Бессвязные воспоминания о событиях вчерашнего дня по-прежнему кружились хороводом в голове Никиты, но никак не выстраивались в стройную и последовательную цепь. Что сон? Что явь? Что бред? Что реальность?
– Кажите, шо вчора було! – заговорил он почему-то на украинской мове.
– Ты ж не хохол, не балакай. Или забыл свою национальность? Что было? Гуляли вчерась, братец! Буйно гуляли-с, – ответил Лебедь-Белый и, закончив разминку, побежал в умывальную комнату, гулко топая по длинному коридору.
– Солдат, ступай в казарму, – простонал Никита. – Передай сержантам, чтобы строили роту. Сейчас приду.
– Какое ступай, – усмехнулся Шмер. – Бери, братец, шинель лейтенанта и неси чистить. Как раз подсохла, и грязь хорошо облетит. Вон она, в углу за дверью стоит, к стенке привалившись.
Никита посмотрел и увидел. Действительно, шинелка торчком, облепленная от погон до полы сухой серой коркой.
– Это где я так упал? Хорошая грязь, качественная.
– Н-да! Не упал, друг мой, тебя уронили и валяли по земле. Скажи спасибо, что не убили. Ашот спас от верной гибели. Ребра болят? Челюсть цела?
– Челюсть? Кажется, цела… – Никита ощупал лицо, и тотчас заныла бровь. – Лоб болит!
– Это тебе кулаком звезданули. Хорошо, кастета в руке у туркмена не оказалось в этот момент. А когда он его достал, мы уже прибежали на выручку.
Солдатик, прислушивавшийся к разговору, был выставлен за дверь крепкой рукой Колчакова вместе с ромашкинской шинелью.
И сей момент в комнату вломился следующий посыльный. Он обратился не к Ромашкину, а к Шмеру:
– Товарищ старший лейтенант, вас комбат вызывает. Срочно!
– Меня? Может, с Ромашкиным попутал, казак? Может, замполита?
– Не-е-е, вас требует! Точно. Он еще громко что-то по-татарски кричал и топал ногами.
– По-башкирски. Он же башкир. Но непринципиально. Право слово, монголо-татарское иго! Вернее, башкиро-монгольское. Передай, что меня нет. Передай, придёт Ромашкин, только почистится и приведёт себя в порядок. Нет, стоп! Вот тебе задача: иди отмывай сапоги, но вначале постучи один о другой хорошенько, да шапку отбей от грязи, расчеши её, а то она, словно блин, смялась и скомкалась.
Третий солдат, вломившийся вызывать Колчакова, был озадачен чисткой брюк.
– Да что ж вчера было-то?! – взмолился Никита.
– Ну, замполит! Ну, забулдыга! – возвел очи горе Шмер. Пришлют же на нашу голову кадры! И где их только выкармливают? Где обучают? Скажи, Колчаков, вы с одного церковно-приходского училища?
– Почему это с церковного?
– Вадик, вас ведь обучают о душе заботиться, опиум для народа распространять. Так вы из одной бурсы?
– Из одной. Только разных приходов и епархий.
– Чувствуется. Он, в отличие от тебя, пить совсем не умеет. Этот… хмырь, знаешь, что вчера начудил? Не расхлебать теперь. В городе белому человеку опасно появляться месяц-другой.
– И что начудил? Говори уж, не томи! Ночью вас было обоих без переводчика не понять. Вломились, словно слоны…
– Никита пытался устроить этническую чистку Педжена. Трубил, как слон, и бился, как тигр. И откуда мощь голоса в столь худом организме – кожа да кости, ну ещё жилы и кал!
– Короче, Миш!
– Короче, вчера произошла битва при Ватерлоо, Бородине и Педжене, одновременно!
…Постепенно, по мере сбивчивого рассказа Шмера к Ромашкину возвращалась память. Ночные кошмары – драки, погоня, цыгане, пляски – не бред и не сон. Самая настоящая явь, опасная и жутко неприятная. Судя по всему, события ещё не завершились, развязка ожидалась впереди, но неизвестно какая….
Итак, Никита и Шмер в сопровождении аксакала убыли из казармы в неизвестном направлении, оставив скучать Ахметку.
За забором их поджидал старенький ржавый «Москвич», жёлтая поверхность которого облупилась во многих местах, а грубо нанесенная грунтовка поверх «родной» краски совершенно не совпадала с ней. Оттого машина была похожа на старого леопарда, затаившегося в саванне.
Из машины выбрался огромный, тучный мужчина. Носатый. Армянин? Тот самый Ашот? Его четвёртый подбородок колыхался на необъятной груди, а большой живот поддерживался широченными подтяжками. Казалось, лопни они, и пузо оторвется от тела и – упадет на землю, по закону всемирного тяготения.
– Вай! Миша! Друг дорогой! – Армянин обнял Шмера, словно старинного приятеля.
– А это мой кореш, о котором я говорил. – Мишка подтолкнул вперед Ромашкина. – Ценнейший человек. Герой! Доброволец! Прибыл строить коммунизм в песках Каракума.
Ашот расплылся в широкой счастливой улыбке. Одет он был в хорошую дублёнку, но без пуговиц. На каждом пальце, за исключением больших, – по дорогому перстню. Джинсовые штаны и рубашка были явно привезены кем-то из Афгана и куплены по случаю. Распахнутая рубашка оголяла грудь, в зарослях чёрных волос – большой золотой крест.
После церемонии приветствия Ашот с трудом протиснулся в крохотную машину. Рядом с ним усадили тщедушного дедулю, иначе ни одному из офицеров на переднем пассажирском сиденье было не уместиться. Машина просела, скрипнула рессорами. Никита вслух усомнился, выдержит ли ходовая часть.
– Нэ бойся, рессоры усиленные. Смелей садись. Баня и рэсторан ждут нас!
