Дмитрий Пучков - Война на уничтожение. Что готовил Третий Рейх для России
Сами немцы оправдывали происходящее тем, что СССР не подписал Женевскую конвенцию 1929 года о военнопленных. В своей пропаганде германское руководство пыталось представить дело так, что Советский Союз вообще не признает нормы международного права и потому его солдаты не могут рассчитывать на цивилизованное отношение. Эти утверждения стоит проанализировать подробно.
В первую очередь необходимо заявить, что Кремль действительно не присоединился к Женевскому соглашению о военнопленных. Означало ли это, однако, что большевики априори исходили из принципа «пленных не брать»? На этот вопрос можно однозначно ответить отрицательно. Причиной неприсоединения к конвенции было несоответствие некоторых её статей духу советского государства и права. В 1931 году СССР принял и ратифицировал собственное Положение о военнопленных, которое в основных статьях повторяло Женевскую конвенцию. В нем, однако, были и отличия: отсутствовали льготы для офицерского состава, воспрещалось денщичество, принималась выплата жалованья для всех военнопленных, а не только для офицеров, военнопленным из рабочего класса разрешались политические объединения, военнопленные разных национальностей могли содержаться в одном месте. Тем не менее установленный режим содержания пленных принципиально не отличался от женевского, поэтому справедливым кажется замечание советского юридического эксперта Малицкого о том, что с таким документом «принцип взаимности может быть распространён без ущерба как для СССР, так и для отдельных военнопленных»[403]. То есть в момент ратификации этого акта советское правительство имело основания считать, что в случае войны Положение будет восприниматься как гарантия обращения с военнопленными согласно международным законам.
Важнейший для нашей темы прецедент дала советско-финская война 1939–1940 годов. Финляндия, так же как и СССР, не являлась страной-подписантом Женевского соглашения 1929 года. Несмотря на это, «как только в ноябре 1939 года начались боевые действия на финско-советской границе, Суоми заявила через Международный Красный Крест, что будет придерживаться основных норм ведения войны, выработанных мировым сообществом»[404]. И действительно, в целом оба противника соблюдали эти нормы, в частности по отношению к военнопленным. Так, автор специальной работы на данную тему Д.Д. Фролов отмечает, что не обнаружил ни одного факта расстрела финских военнослужащих при пленении в ходе Зимней войны. По словам учёного, с обеих сторон «в приёмных пунктах и лагерях были созданы хотя и не совсем хорошие, но более или менее приемлемые санитарно-бытовые условия. И не случайно в лагерях для военнопленных не было эпидемических заболеваний»[405]. Таким образом, государства считали себя обязанными соблюдать базовые правовые законы, равно как и основные гуманистические императивы и не присоединяясь к Женевской конвенции 1929 года.
Из этого примера видно, что Женевская конвенция носила дополняющий и конкретизирующий характер к нормам международного права, которые продолжали действовать и без её ратификации. В первую очередь речь шла о естественном праве пленного на жизнь. Наиболее чётко принцип этого права ещё в эпоху Просвещения сформулировал Жан-Жак Руссо в трактате «Об общественном договоре»[406]: «Если целью войны является разрушение вражеского Государства, то победитель вправе убивать его защитников, пока у них в руках оружие; но как только они бросают оружие и сдаются, переставая таким образом быть врагами или орудиями врага, они вновь становятся просто людьми, и победитель не имеет более никакого права на их жизнь»[407]. Этот принцип был признан всеми цивилизованными государствами и применялся уже в войнах XIX века, оформляясь внутренним законодательством или двусторонними соглашениями.
Кроме того, Женевская конвенция не отменяла всех предшествующих документов о законах и обычаях войны, в первую очередь Гаагскую конвенцию 1907 года, где имелась обширная часть об отношении к военнопленным. О готовности соблюдать соглашение в Гааге на принципах взаимности нарком иностранных дел СССР Вячеслав Молотов сообщил германскому правительству через нейтральную Швецию 17 июля 1941 года, а всем правительствам, с которыми у СССР были дипломатические отношения, – 8 августа 1941 года (впоследствии он подтвердил это в ноте НКИД от 25 ноября 1941 года, а 27 апреля 1942 года сообщил, что СССР выполняет правила Гаагской конвенции де-факто)[408]. Помимо этого 1 июля 1941 года Советский Союз ратифицировал новое внутреннее Положение о военнопленных, которое ещё более сближалось с Женевской конвенцией[409]. Наконец, 25 ноября 1941 года СССР в ответ на запрос Соединённых Штатов Америки объявил, что, не подписывая Женевскую конвенцию, он солидаризируется со всеми её положениями и принципами, кроме одного пункта статьи 9, который декларирует разделение военнопленных по национальному признаку и этим противоречит Конституции СССР[410].
Шаги Советского Союза были направлены на опровержение нацистской пропаганды и вынуждали Берлин реагировать. В ответ на предложение взаимно соблюдать Гаагскую конвенцию 1907 года немецкий МИД в августе 1941 года агрессивно ответил, что Германия, само собой разумеется, соблюдает международное право и что это Советский Союз запятнал себя зверскими расправами над пленными и его войска утратили право считаться армией цивилизованного государства. Чтобы вести разговор о соглашении, если оно возможно, СССР должен сначала доказать, что желает и обладает возможностями изменить своё отношение к немецким военнопленным[411].
Очевидно, эта германская нота носила двуличный характер. Как мы видели выше, руководство рейха заведомо приняло решение о том, что нормы международного права не относятся к советским военнопленным; уверение, что эти нормы повсеместно соблюдаются, было откровенным обманом. Что касается убийств немецких военнопленных Красной армией, то они действительно имели место, но, во-первых, не в таких количествах, как пыталась представить немецкая сторона, а во-вторых, как справедливо замечает Штрайт, в основном это были акты возмездия за исполнение преступных приказов немцами[412].
Неискренность нацистской дипломатии ярко высвечивает коллизия с протестом юридического эксперта ОКХ, сотрудника абвера Хельмута Джеймса графа фон Мольтке. Будущий участник антигитлеровского заговора Мольтке в начале осени подготовил аналитическую записку о положении пленных, а его шеф адмирал Вильгельм Канарис 15 сентября 1941 года подал её от своего имени Кейтелю. До сведения ОКВ доводилось, что между Германией и СССР действуют основные положения общего международного права об обращении с военнопленными. «Эти последние сложились с XVIII столетия в том направлении, что военный плен не является ни местью, ни наказанием, а только мерой предосторожности, единственная цель которой заключается в том, чтобы воспрепятствовать военнопленным в дальнейшем участвовать в войне. Это основное положение развилось в связи с господствующим во всех армиях воззрением, что с военной точки зрения недопустимо убивать или увечить беззащитных»[413]. Фон Мольтке и Канарис указывали, что «имеющиеся в приложении № 1 распоряжения об обращении с советскими военнопленными исходят, как это видно из вступительных фраз, из совершенно иных предпосылок»[414]. Очень важно, что абвер обращал внимание ОКВ на выгодные отличия советского законодательства: «В приложении № 2 приводится перевод русского закона о военнопленных, который соответствует основным положениям общего международного права и более того – положениям Женевского соглашения о военнопленных»[415]. Авторы записки оговаривались в духе господствующих у нацистской элиты представлений, что «этот закон, бесспорно, не соблюдается русскими войсками на фронте, тем не менее и русский закон, и немецкие распоряжения предназначены главным образом для глубокого тыла. Если даже русский закон вряд ли соблюдается в русском глубоком тылу, то всё же остаётся опасность, что немецкие распоряжения попадут в руки вражеской пропаганды и будут последней противопоставлены русскому закону»[416]. Таким образом, командование ОКВ получило экспертную оценку о том, что общее международное право продолжает защищать жизнь военнопленных и без подписания Женевской конвенции их государством. Знало оно и о том, что в СССР существует адекватное внутреннее Положение о военнопленных. Тем не менее Кейтель игнорировал доводы Мольтке и Канариса, мотивируя это тем, что сейчас речь идёт не о рыцарской войне, а об уничтожении мировоззрения[417].
