Владимир Рудим - Баллада о дипкурьерах

Осень 1918 года. Австро-Венгерская габсбургская империя развалилась. Прибывший нелегально в Венгрию Бела Кун и другие его соратники создают компартию. Но пока она действует в подполье.

В те дни Бела Кун поручает Владимиру Урасову и Эрне Зайлеру найти типографию для печатания газеты — органа компартии. Название уже было — «Вёрёш уйшаг», что значит «Красная газета». И статьи тоже написаны для первого номера. Но ещё никто не знал, где же удастся набрать и напечатать газету.

Владимир и Эрне рыскали по Будапешту, расспрашивали товарищей. Задача не из лёгких: сделать всё так, чтобы власти не пронюхали. Наконец типографию нашли. Она была удобна тем, что находилась вдали от центра и — что самое важное — была полузаброшена, выполняла лишь мелкие, случайные заказы. Полиция, вероятно, забыла о её существовании.

Показали Бела Куну. Он одобрил место, но остался недоволен печатной машиной: уж очень стара. Время было дорого — начали делать газету. С трудом собрали шрифты, долго набирали и верстали. Самым сложным оказалось печатание: очень тяжело было крутить маховик. Становились к нему по очереди, в том числе и Бела Кун. Все устали. Бела Кун предложил позвать русских товарищей — бывших военнопленных. Урасов привёл пятерых. Но и это мало помогало. А завтра должна быть газета! Во что бы то ни стало!

Тогда Бела Кун решил рискнуть: печатать «Вёрёш уйшаг» в другой типографии, в центре города. Её хозяин был человеком прогрессивно настроенным. Правда, полиция там ближе. Но ведь бывало же так, когда коммунисты действовали под самым носом у полиции…

Урасов снова бежит к своим, русским. На этот раз он ищет знакомого — Мишку. Тот работал по найму ломовым извозчиком.

Вечером матрицы погружены на повозку, привезены на новое место. За ночь нужно отпечатать весь тираж. Здесь дело пошло быстрее.

Совсем поздно, часа в четыре, раздался стук в дверь. Тревога! Кто там? Посмотрели в окно: Бела Кун. Отлегло от сердца.

— Как дела? Успеете к утру? Молодцы.

Взгляд Куна упал на стол: там матово лоснился чёрный «фроммер». Он лежал наготове, под рукой у венгра Мандика.

Бела Кун забрал пистолет: «Лишнее. Так можно всё испортить».

В это утро Будапешт читал первый номер коммунистической «Вёрёш уйшаг».

РАЗВЯЖЕМ ЛИ ЯЗЫК ХОЗЯИНУ?

В самом начале декабря 1918 года Бела Кун вызвал Урасова:

— Посылаем тебя в Москву. Так как время смутное, с тобой поедет Лайош Немети — он знает дорогу, недавно пробрался из России в Будапешт.

В сущности, уже тогда и начал Урасов дипкурьерскую работу. Он стал курьером двух революций — венгерской и русской. А то, что он пока не имел дипломатического паспорта, делало его дороги ещё тревожней, рискованней.

И вот русский и венгр в пути. Поездами добрались до Брест-Литовска.

Здесь Владимир и Лайош не очень торопились выходить из поезда. Они покинули вагон, когда на перроне оказалась, по крайней мере, половина пассажиров — в большой толпе легче остаться незамеченными.

До сих пор власти были польские, друзья успели освоиться с польскими порядками. Но в Брест-Литовске уже немецкая комендатура, отсюда путь на восток лежал по территории, занятой германской армией. Что творится в этих местах — неизвестно. Поэтому решили: остановиться на день-два, осмотреться, выяснить обстановку.

В вокзальных воротах у выхода в город маячили два солдата. Издали были видны их островерхие каски, холодно отсвечивали на винтовках плоские штыки-ножи. Солдаты ощупывали глазами пассажиров — возбуждённых, толкающихся, несущих баулы, чемоданы, круглые картонные коробки… Владимир и Лайош втолкнулись в самую середину людского потока. При этом пришлось чувствительно задеть локтями двух панов, которые разразились ругательствами. Владимир промолчал, пропустил панов вперёд, а сам с Немети — за ними, за их толстыми спинами. Солдаты остались позади.

«Пронесло!»

Широкая улица вела к центру города. Зашагали не торопясь, солидно.

— В отель? — спросил Немети.

— Нет, там шпиков полно — схватят. Давай поищем постоялый двор где-нибудь на окраине.

Свернули в переулок.

Где же находится постоялый двор?

Владимир всматривался в редких прохожих. Завернули ещё в один переулок. Навстречу медленно идёт пожилая женщина с двумя полными вёдрами. В вёдрах — по деревянной дощечке, чтобы вода не расплескалась.

— Позвольте вам помочь, пани хозяйка!

Не ожидая ответа, Урасов взял одно ведро, а Немети — второе.

Женщина облегчённо вздохнула:

— Дай вам бог здоровья, добрые люди.

Пройдя несколько шагов, Урасов спросил:

— Мы правильно идём к постоялому двору?

— Вам к какому? Яцковича или Каца?

— Каца.

— Кацев двор тут недалеко, вон той улицей. А Яцковича подальше, совсем в другой стороне — вон туда.

Простившись с женщиной, друзья дошли до перекрёстка и свернули к дальнему постоялому двору Яцковича.

«Чем дальше от центра, тем лучше». Больше не переспрашивали ни у кого, поэтому пришлось немного поплутать. Показались сани с тремя мужиками в тёплых тулупах — явно не городские. Взглянув на толстые тулупы, Урасов невольно поёжился в своём демисезонном пальто.

— Немети, ты не замёрз?

— Некогда замерзать.

— Ну, держись!

Поравнялись с санями.

— Вы случайно не к Яцковичу?

— К нему.

Вот и постоялый двор. Пахло навозом, сеном, дёгтем. Снег разрисован полозьями, умят копытами.

Из сарая показался розовощёкий, в синей рубахе с засученными рукавами и грязной жилетке бородатый человек. Он бросил в шарабан охапку сена. Владимир наугад сказал:

— Здравствуйте, пан Яцкович.

Здоровяк посмотрел на пришедших, рассмеялся:

— Смотрите-ка, он меня знает, а я его таки не знаю!

— Пане, нельзя ли у вас остановиться?

— А кто же вы такие будете?

— Военнопленные, едем домой из Австро-Венгрии.

Хозяин молчит, отряхивает с жилетки сено. В голове Владимира точно молния: «Надо подход к нему найти». И он сразу, но небрежно, словно обычное дело, спрашивает:

— А как насчёт самогончика?

Яцкович прищурил левый глаз.

— Будет!.. Заходите в дом.

В ноздри ударил спёртый воздух грязного, давно не проветривавшегося помещения, впитавшего в себя запахи овчин, махорки, кислых щей.

Яцкович открыл, точнее, оторвал — так туго она подавалась — дверь в коридоре.

— Вот вам номер с одним окном и одной кроватью. Вы паны не толстые, обойдётесь. Тут и трое умещались.

— Сколько будет стоить?

Хозяин сделал неопределённый широкий жест:

— Потом об этом. Самовар? Ну, так скажу, чтоб поставили.

Дверь грузно закрылась. Осмотрелись. Маленькое окошко выходило на задворки, стёкла мутные от многолетней грязи. Окно оклеено газетными полосками. Форточки нет. На стенах бесчисленные следы раздавленных клопов. Покачали головами.

— Как-нибудь дня два-три потерпим.

— Два-три — это много. Постараемся управиться до завтра. Развязать бы только язык хозяину.

В этот момент рванулась дверь; Яцкович торжественно поставил на стол пол-литра самогона.

— Угощайтесь на здоровье. Самовар панам скоро подадут.

— Само-вар, само-гон, — пропел Немети: он отогревался.

Владимир вышел во двор. Хозяин садился в сани. Увидел Владимира:

— Пан что-нибудь хочет?

— Нет, просто так вышел, воздухом подышать, — и щёлкнул себя пальцем по подбородку, намекнув на самогон. Яцкович засмеялся, ударил коня кнутом.

Владимир и Лайош потолкались среди постояльцев, но, увы, ничего не узнали полезного для себя. Почти все заезжие были из окрестных сёл, где не было немцев. Владимир спросил было одного мужичка, приезжают ли крестьяне оттуда, с занятой немцами стороны, но мужичок замахал руками:

— Хорони боже! Там фронт, убьют.

«Надо браться за хозяина, — решил Владимир. — Он деньги любит. Как только услышал про самогон — сразу пустил нас».

Яцкович возвратился к сумеркам.

— А самогон-то у нас непочатый! — спохватился Владимир.

Самогон нужно вылить. А куда? В уборную!

— Чуток всё же выпьем, чтобы хоть дух был, — сказал Лайош. Он налил полный стакан мутноватой жидкости. Владимир увидел и рассмеялся:

— Многовато, с ног сшибёт. Это, брат, не виноградное вино, а самогонка. Злая, стерва. Ты разве не пробовал её, когда был у нас в плену?

— Не приходилось.

— Отливай обратно. Полстакана на двоих хватит.

Немети глотнул и закашлялся.

— Закусывай скорей салом.

Потом Владимир взял бутылку, пошёл в уборную и вылил самогон.

Заказали на ужин самовар. Принёс сам Яцкович. Бросил взгляд на бутылку: пустая.

— Водочка-то у вас, пан хозяин, балованная, слабая, — сказал Урасов. — Не знаем, брать в дорогу ещё бутылку или нет.