Коллектив авторов - Большая книга семейной мудрости
«Кажется, нет в мире ни одного более торжественного пиршества, которое можно сравнить со свадебным обрядом, началом и совершением брака, началом и венцом любви, о котором молодые головы поэтизируют за несколько лет прежде, избирая в своей фантазии подходящий идеал, пока не находят его. <…>
Суженый. Происхождение этого слова надобно производить от судьбы, которая посылает невесте жениха. Само слово „невеста“ означает – неизвестная, неведомая, указывает уже на тот русский обычай, когда девушку жених мог видеть только после венца, в качестве новобрачной, точно так же и невеста своего суженого, так как оба молодых сочеталась браком по воле не своей, а родительской…»
М. Забылин, «Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия»Не раз Гимена клеветали:Его бездушным торговцом,Брюзгой, ревнивцем и глупцомПопеременно называли.Как свет его ни назови,У вас он будет, без сомненья,Достойным сыном уваженьяИ братом пламенной любви!
Е. А. Баратынский, «Невесте»«Сказка – ложь, да в ней намек…» – мы все слышали эту фразу. В известнейшей старинной сказке «Царевна-лягушка» есть намек не только на необходимость покоряться судьбе – Иван-царевич безропотно заключает брак с квакушкой потому, что пущенная им стрела попала в болото. Есть и другой смысл: не судите по внешности, ведь под лягушачьей шкуркой вполне может скрываться заколдованная царевна!
«В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь с царицею; у него было три сына – все молодые, холостые, удальцы такие, что ни в сказке сказать, ни пером написать; младшего звали Иван-царевич. Говорит им царь таково слово: „Дети мои милые, возьмите себе по стрелке, натяните тугие луки и пустите в разные стороны; на чей двор стрела упадет, там и сватайтесь“. Пустил стрелу старший брат – упала она на боярский двор, прямо против девичья терема; пустил средний брат – полетела стрела к купцу на двор и остановилась у красного крыльца, а на том крыльце стояла душа-девица, дочь купеческая; пустил младший брат – попала стрела в грязное болото, и подхватила ее лягуша-квакуша. Говорит Иван-царевич: „Как мне за себя квакушу взять? Квакуша не ровня мне!“ – Бери! – отвечает ему царь. – Знать, судьба твоя такова“.
Вот поженились царевичи: старший на боярышне, средний на купеческой дочери, а Иван-царевич на лягуше-квакуше. Призывает их царь и приказывает: „Чтобы жены ваши испекли мне к завтрему по мягкому белому хлебу“. Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил. „Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? – спрашивает его лягуша. – Аль услышал от отца своего слово неприятное?“ – „Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал тебе к завтрему изготовить мягкий белый хлеб“. – „Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!“ Уложила царевича спать да сбросила с себя лягушечью кожу – и обернулась душой-девицей, Василисой Премудрою; вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом: „Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков ела я, кушала у родного моего батюшки“.
Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши хлеб давно готов – и такой славный, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Изукрашен хлеб разными хитростями, по бокам видны города царские и с заставами…»
А. Н. Афанасьев, «Царевна-лягушка»[3]Э. Лейтон. Король и нищая дева. 1898
Пародией на «Ромео и Джульетту» назвал «Барышню-крестьянку» один из критиков. Конец вражде двух семейств положила шалость барышни, переодевшейся крестьянской девушкой и приглянувшейся сыну соседского помещика. Ссоры, противоречия, неравное положение – все это теряет смысл, когда правда все же открывается. Но, наверное, дело не только в удивительном и забавном стечении обстоятельств, но и в любви?
«…Алексей знал, что если отец заберет что себе в голову, то уж того, по выражению Тараса Скотинина, у него и гвоздем не вышибешь; но Алексей был в батюшку, и его столь же трудно было переспорить. Он ушел в свою комнату и стал размышлять о пределах власти родительской, о Лизавете Григорьевне, о торжественном обещании отца сделать его нищим и наконец об Акулине. В первый раз видел он ясно, что он в нее страстно влюблен; романическая мысль жениться на крестьянке и жить своими трудами пришла ему в голову, и чем более думал он о сем решительном поступке, тем более находил в нем благоразумия. С некоторого времени свидания в роще были прекращены по причине дождливой погоды. Он написал Акулине письмо самым четким почерком и самым бешеным слогом, объявлял ей о грозящей им погибели, и тут же предлагал ей свою руку. Тотчас отнес он письмо на почту, в дупло, и лег спать весьма довольный собою.
На другой день Алексей, твердый в своем намерении, рано утром поехал к Муромскому, дабы откровенно с ним объясниться. Он надеялся подстрекнуть его великодушие и склонить его на свою сторону. „Дома ли Григорий Иванович?“ – спросил он, останавливая свою лошадь перед крыльцом прилучинского замка. „Никак нет, – отвечал слуга, – Григорий Иванович с утра изволил выехать“. – „Как досадно!“ – подумал Алексей. „Дома ли по крайней мере Лизавета Григорьевна?“ – „Дома-с“. И Алексей спрыгнул с лошади, отдал поводья в руки лакею и пошел без доклада.
„Все будет решено, – думал он, подходя к гостиной, – объяснюсь с нею самою“. – Он вошел… и остолбенел! Лиза… нет Акулина, милая смуглая Акулина, не в сарафане, а в белом утреннем платьице, сидела перед окном и читала его письмо; она так была занята, что не слыхала, как он и вошел. Алексей не мог удержаться от радостного восклицания. Лиза вздрогнула, подняла голову, закричала и хотела убежать. Он бросился ее удерживать. „Акулина, Акулина!..“ Лиза старалась от него освободиться… „Mais laissez-moi donc, monsieur; mais êtes-vous fou?“[4]– повторяла она, отворачиваясь. „Акулина! Друг мой, Акулина!“ – повторял он, целуя ее руки. Мисс Жаксон, свидетельница этой сцены, не знала, что подумать. В эту минуту дверь отворилась, и Григорий Иванович вошел.
– Ага! – сказал Муромский, – да у вас, кажется, дело совсем уже слажено…
Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку».
А. С. Пушкин, «Барышня-крестьянка»Т. Б. Кеннингтон. Подвенечное платье. Кон. XIX в.
«В брачной жизни соединенная пара должна образовать как бы единую моральную личность»
(Иммануил Кант)Гоголевскую «Ночь перед Рождеством» обычно называют повестью. Но в этом небольшом произведении переплетаются приметы фантастической сказки, яркие бытовые зарисовки из жизни населения Малороссии, народные легенды и живые характеристики исторических персонажей… И, конечно же, романтическая история!
«…Чуб выпучил глаза, когда вошел к нему кузнец, и не знал, чему дивиться: тому ли, что кузнец воскрес, тому ли, что кузнец смел к нему прийти, или тому, что он нарядился таким щеголем и запорожцем. Но еще больше изумился он, когда Вакула развязал платок и положил перед ним новехонькую шапку и пояс, какого не видано было на селе, а сам повалился ему в ноги и проговорил умоляющим голосом:
– Помилуй, батько! Не гневись! Вот тебе и нагайка: бей, сколько душа пожелает, отдаюсь сам; во всем каюсь; бей, да не гневись только! Ты ж когда-то братался с покойным батьком, вместе хлеб-соль ели и магарыч пили.
Чуб не без тайного удовольствия видел, как кузнец, который никому на селе в ус не дул, сгибал в руке пятаки и подковы, как гречневые блины, тот самый кузнец лежал у ног его. Чтоб еще больше не уронить себя,
Чуб взял нагайку и ударил его три раза по спине.
– Ну, будет с тебя, вставай! Старых людей всегда слушай! Забудем все, что было меж нами! Ну, теперь говори, чего тебе хочется?
– Отдай, батько, за меня Оксану!
Чуб немного подумал, поглядел на шапку и пояс: шапка была чудная, пояс также не уступал ей; вспомнил о вероломной Солохе и сказал решительно:
– Добре! Присылай сватов!
– Ай! – вскрикнула Оксана, переступив через порог и увидев кузнеца, и вперила с изумлением и радостью в него очи.
– Погляди, какие я тебе принес черевики! – сказал Вакула. – Те самые, которые носит царица.
– Нет! Нет! Мне не нужно черевиков! – говорила она, махая руками и не сводя с него очей. – Я и без черевиков… – Далее она не договорила и покраснела.
Кузнец подошел ближе, взял ее за руку; красавица и очи потупила. Еще никогда не была она так чудно хороша. Восхищенный кузнец тихо поцеловал ее, и лицо ее пуще загорелось, и она стала еще лучше».
