Борис Яроцкий - На всех фронтах
Фашистской армии как таковой больше не существовало. Она растворилась в поверженной стране, как соль растворяется в воде, — нигде нет и всюду есть. Многие части, поспешно откатившись на запад, сдавались союзным войскам. Разрозненные и вконец потрепанные воинские формирования, захваченные в Гребове, тут же разоружались, и солдаты получали полное право отправляться по домам.
После взятия города стрелковым подразделениям было дано новое, не совсем обычное задание — стать заставами на берегу Эльбы. Роты разошлись по указанным пунктам, а офицеров — до командиров рот включительно — Уралов собрал на совещание.
В мрачном низком зале Батов сидел и никак не мог освоиться с мыслью, что война, собственно, кончена, что впереди не подстерегает опасность, что командир полка ставит уже «мирную» задачу.
— Кто изучал немецкий язык? — спросил Уралов. — Кто хоть когда-нибудь знакомился с этим языком в школе или другом учебном заведении?
Около половины присутствующих подняли руки. Вторая половина — люди более старшего возраста — никакого касательства к изучению немецкого языка не имели.
— А кто из вас знает немецкий язык? Кто может говорить по-немецки?
Сначала не поднялось ни одной руки. Потом, робко оглядываясь, невысоко поднял руку батальонный фельдшер Пикус. По рядам прокатился смешок. Уралов, покачав головой, посоветовал приниматься за эту нелегкую, но необходимую науку, потому что многие из присутствующих, видимо, после войны останутся в Германии. До сих пор приходилось говорить с захватчиком на языке оружия — теперь нужен другой метод общения.
Очень странно было все это слышать, так как никогда раньше Батов не задумывался, что с ним будет после войны, еще и потому, что война все-таки не окончена. Правда, армия дошла до Эльбы и уперлась в американцев, но ведь никто не объявлял об окончании войны. Где-то она еще идет, где-то льется кровь…
И все же с совещания Батов ушел с таким настроением, будто война уже кончилась. По небу легко плыли прозрачные облака. Они, даже набегая на солнце, не омрачали яркого дня, а придавали ему еще большую торжественность, праздничность, рассеивая прямые солнечные лучи и пропуская ровный мягкий свет.
Облака так увлекли Батова, что он, зазевавшись, набрел на кучу книг, почему-то выброшенных прямо на тротуар. Среди многих разорванных, измятых, запачканных томов и брошюр привлекла внимание одна — новая, чистая, в белом кожаном переплете, с тисненными золотом буквами названия.
— «Mein Kampf», — прочел вслух Батов, еще не коснувшись ее, и, подогреваемый любопытством, осторожно, брезгливо, словно змеиную выползину, поднял книгу.
Так вот она какая! О бредовых ее идеях много писали и говорили в военные годы. Полистал. Бумага отличная, шрифт крупный, годный для любого читателя, и много цветных рисунков.
Батова поразило, что, оказывается, самые отвратительные идеи можно заключить вот в такую привлекательную обложку. Ему захотелось на досуге внимательно просмотреть всю книгу, и он не бросил ее обратно в кучу, а взял с собой.
Батов шел к берегу Эльбы, время от времени посматривая на чудесное майское небо и удивляясь, что именно оттуда, с этого ласкового неба, изредка падают некрупные капельки дождя. Они, эти капли, не могли намочить, а только как бы напоминали: не всегда бывает небо таким веселым — могут на нем появиться и черные тучи, и гроза может разразиться. Над Эльбой стоял невообразимый шум и гам. Правый берег усыпан нашими солдатами, левый — американскими. Те и другие кричат, в воздух летят пилотки, фуражки. Люди на обоих берегах салютуют друг другу выстрелами из карабинов и автоматов, над рекой то и дело взмывают разноцветные ракеты.
Чтобы лучше видеть все это, Батов поднялся на мост и остановился у самого края, опершись на перила. С нашего берега кто-то прыгнул в воду и поплыл поперек реки. С другой стороны тоже поплыл человек. Они встретились на середине реки, пожали друг другу руки и потянули каждый в свою сторону, приглашая к себе.
Но вот оба поплыли к нашему берегу. В толпе ожидающих замелькала алюминиевая баклажка. Пловцов выхватили из воды и с ходу вручили по кружке. Американца окружили, ему пожимали руки. Крик, шум.
А в Эльбе уже появилось много пловцов с той и другой стороны. Дождавшись первого советского солдата, американцы подхватили его на руки, качнули несколько раз, поставили в круг, угостили, и снова он начал летать над головами союзников.
Люди на разных берегах Эльбы, не понимая языка, хорошо понимали чувства друг друга…
Батов услышал громкий разговор на противоположном конце моста. К молодому американскому офицеру, охранявшему вход на мост, подошли еще двое. Один в черных очках, полный, видимо, старший, сердито кричал на молодого, возмущенно показывал на солдат в реке и на берегу и не очень вежливо подталкивал распекаемого офицера к перилам…
— Алеша! — вдруг послышалось снизу.
В лодке, выскользнувшей из-под моста, плыли Грохотало и Чадов.
— Чего ты тут шатаешься? — крикнул Володя. — Едем на заставу! Там солдаты такую уху сварили — пальчики оближешь…
Когда лодка снова вернулась под мост и пошла по течению, Грохотало положил рулевое весло поперек бортов и взял у Батова книжку. Внимательно осмотрел снаружи, заглянул внутрь, помял в пальцах листы, ощупал переплет и замахнулся, чтобы выбросить за борт, но Батов перехватил его руку.
— Зачем она тебе? — спросил Грохотало.
— На родине показать, — не вдруг ответил Батов. — Чтоб люди знали, в какие дорогие и заманчивые обложки завертывал Гитлер бредовые идеи.
— А сам-то ты соображаешь, из чего эта обложка?
— Из кожи… — последовал неуверенный ответ.
— Но с кого ее сняли, эту кожу, ты знаешь?
Только теперь Батов догадался, что за книга в его руках. Как же раньше-то не подумал об этом! Перчатки и дамские сумочки из человеческой кожи ему приходилось уже видеть.
— Забрось-ка ты ее подальше.
— Забросить можно, — возразил Батов, — но забыть-то все равно нельзя. Такое надо детям показывать, чтоб знали, какого зверя мы завалили. Лет через двадцать молодежь не поверит…
— Брось! — перебил Володя, не слушая возражений. — Увидит у тебя эту гадость Крюков — наживешь беды.
— Здесь я ее не собираюсь показывать, а когда понадобится, где найдешь? Да Крюков, кажись, успокоился. Слыхал, как он вчера? И боя-то почти не было, а он: «Товарищ Батов, ваша рота захватила мост и первой ворвалась в город!» По фамилии назвал и даже об ордене похлопотать пообещал. Каково?
— А ты ему опять же нагрубил. Хоть и вежливо, а нагрубил. Подумаешь, какой благородный рыцарь! Видите ли, он считает, что за такой бой ордена не полагается. Начальство учить вздумал…
8
Заставы на Эльбе простояли лишь сутки. На следующий день полк снялся и отошел почти по старому маршруту километров на шестьдесят. Остановились неподалеку от деревни на поляне, возле соснового леса. Можно подумать было, что обосновались здесь надолго. Каждая рота построила себе жилище, наполовину вкопанное в землю, обшитое изнутри тесом, и с крышей на два ската. Эти «казармы» стояли в ряд, а позади них, тоже в ряд, как скворечники, возвышались офицерские домики, сделанные из теса, но не вкопанные в землю, покрытые крутыми высокими крышами.
Целый день трудились солдаты на строительстве городка. И было видно, как натосковались их руки по настоящей человеческой работе. С какой цепкостью, охотой, сноровкой взялись они за дело!
Весь инструмент у солдата — пила да топор, а вырезали и рисунки по линии карнизов, и фронтоны украсили резными досками.
Боже Мой оказался незаменимым мастером в пулеметной роте. Прежде чем приступить к обработке отделочных досок, он послал посмотреть, как делается у других, чтобы самим лучше сделать. Потом коллективно обсуждали рисунок. Боже Мой увлекся работой, строго спрашивал с помощников, ругался, если что не так.
И рамы сделали, и стекла вставили, даже стены обтянули изнутри немецкими плащ-палатками, и столы сколотили, и нары устроили. Словом, если солдат под брезентовой палаткой может жить где угодно и сколько угодно, то в этих «хоромах», как назвал их Боже Мой, тем более тужить не с руки.
Перед вечером, когда строительство подвигалось к концу, капитан Котов прошелся по подразделениям, осматривая жилища.
— Кто это у вас такую отделку смастерил? — остановился он у пулеметчиков.
— Я, — отозвался Боже Мой, навешивая дверь на офицерском домике. В зубах он держал большой гвоздь.
— Неужели с собой инструмент всю войну таскал?
— Инструментом-то, товарищ капитан, и дурак сделает, — ответил Боже Мой, выдернув изо рта гвоздь. — А тут надо вот этим топором да вон пилой поперечной…
