Орест Мальцев - Венгерские рассказы
Дорога течет и течет под колесами автомобиля. Все остается позади. И вот уже перед нами Шопрон. Город лицеев и гимназий. Он раскинулся на склонах двух лесистых холмов. А вдали виднеются очертания кое-где заснеженного кряжа австрийских Альп.
В центре города высится серая башня с белыми флагами, похожими на больших белых птиц, встряхивающих крыльями.
Вчера, в первый день католической пасхи, этот последний венгерский город без боя сдался нашим войскам.
Лента шоссе вливается в широкую, обсаженную зелеными каштанами Балти-утца и теряется в лабиринте тесных, кривых, горбатых переулков. Все они ведут к башне.
И нас они приводят к ней.
Башня круглая, с узкими окошками — одно над другим; выше крытого мавританского балкона она четырехугольная, с большими сводчатыми окнами, — из них свисают на флагштоках белые простыни, — а венчает ее пузатый купол, служащий основанием для звонницы, колонны которой поддерживает другой купол, в виде кубышки, со шпилем с застывшим на острие двухглавым орлом, похожим на общипанного петуха. Нижней частью башня как бы прилеплена к двухэтажному серому зданию варошхазы и образует сводчатые ворота; под ними мы проходим на небольшую площадь, заполненную военными и штатскими людьми. Они толпятся между варошхазой, куда только что водворилась старая гражданская власть, и зданием напротив, занятым русской комендатурой.
Чехи и французы, югославы и поляки, вчера освобожденные Красной Армией из немецкого лагеря около Винер-Нойштадта в Австрии, оживленно беседуют между собою и с венграми, своими вчерашними врагами. И все то и дело поглядывают на башню. Любой — хмурый, печальный или задумчивый — взгляд проясняется, как только останавливается на белых флагах. Каждому, вероятно, кажется, что нынче и весна свежее, ярче обыкновенного, и птицы носятся в небе не просто так, а от радости. Бронзовое солнце наверху витой каменной колонны с ангелами и апостолами у подножья и с богом Саваофом на облаке несомненно представляется им солнцем мира, а золотой голубь в его лучах — голубем мира. А четыре аллегорические статуи женщин на фронтоне варошхазы — это, конечно, свобода, изобилие, наука и искусство!
Многие рассматривают барельеф на стене башни: к женщине, олицетворяющей Венгрию, тянутся люди всех сословий, тянутся, протягивают руки и в чем-то ей клянутся. В чем?
— В верности! Это башня Верности, — с затаенной грустью говорит молодой человек в опрятном штатском костюме.
Я еще раньше заметил его в толпе. Он бродил рассеянно, часто нерешительно останавливаясь перед комендатурой. Стройный, загорелый, с аккуратными черными усиками. Мой переводчик заговаривает с ним. Он сразу же называет себя: лейтенант венгерской армии Бабо Иштван, до войны — доктор экономических наук, ассистент клужского университета. Он не знает: как ему быть? В сущности, ведь он пленный, а вместе с тем свободен: может уйти к себе на квартиру, может ходить по городу, может уехать… Это его беспокоит. Положение такое неопределенное. Он обращался к нескольким русским офицерам, называя себя, но никто не хочет с ним возиться, все отсылают к коменданту. А зайти к нему он не то что боится, а просто считает неудобным: не один он в таком же положении.
Мы садимся на каменные ступеньки варошхазы. Жители проходят мимо нас, по своим делам, к бургомистру. И все оглядываются на башню с белыми флагами. Монахиня, и та с полминуты стоит, закинув свой белоснежный головной убор, похожий на фрегат под парусами. Как будто явью стало то, что снилось всем в чудесном вещем сне.
И разговор у нас с Бабо Иштваном начинается тоже о башне. Ее построили после Трианона, в 1921 году. Между прочим, замечает Бабо, венгры говорят «после Трианона» и «до Трианона», так же как принято говорить «после рождества христова» и «до рождества христова»… Район Шопрона клином входит в Австрию. Так получилось потому, что часть венгерской территории после Трианона отошла к Австрии. А жители Шопрона и его окрестностей во время плебисцита высказались за оставление их в пределах Венгрии. В память этого события и построили башню.
— Башню верности, — с кривой усмешкой повторяет Бабо. — Сейчас это звучит несколько иронически… — Помолчав немного, он продолжает: — Сколько клятв в верности мы давали родине, а с немцами все-таки опять связались. За это и наказаны. А ведь, кажется, кому лучше, чем нам, известен характер немцев? Кто волком родился, тому лисой не бывать. Сколько раз мы горько в этом убеждались. И все таки… как-то всегда так получалось, что выхода другого не было: либо с волками выть, либо съеденными быть. И выли — за свою овечью простоту, выли так естественно, так злобно, что многие, и вы в том числе, перестали нас отличать от хищников. Не так ли? Но, в сущности, мы далеко не то, что немцы…
В лейтенанте пробуждается ассистент университета. Сняв шляпу, он методично поглаживает прическу, говоря обдуманно, ровно и убедительно:
— Германофилами у нас были только короли, правители, министры, и то не все, но во всяком случае не народ, не армия и даже не родовитая знать, которая всегда отличалась своим пристрастием к англичанам, к их языку и быту. И тем не менее… Я сам был свидетелем, как здесь, в Шопроне, приговорили к 15 годам тюрьмы командующего одной армией за то, что он отдал приказ своим войскам отходить, и полковника Утташи за то, что он отправился от генерала Фараго парламентером к маршалу Малиновскому для согласования условий перемирия. А командующего дунайской флотилией генерал-лейтенанта Харди суд приговорил к смерти за то, что он пытался препятствовать взрыву будапештских мостов и предприятий. Так скверно все обернулось! Венгерская армия фактически перестала существовать. Немцы, опасаясь организованного перехода ее соединений на сторону Красной Армии, расчленили нас на мелкие единицы, которые придали своим частям. Немецкие офицеры всячески старались нас подбодрить: сравнивали положение своих войск с положением русских под Москвой в 1941 году, ждали появления какого-то своего нового сказочного оружия, вроде самолета, движущегося с большой скоростью по принципу ракеты, ждали конфликта между союзниками и тому подобное. Многие из нас, к сожалению, верили этим басням… А между тем так называемые «последние резервы» Красной Армии заняли промышленный район юго-восточной Германии, окружили немецкие войска в Восточной Пруссии и наступали на Берлин. Было очевидно, что Германия и сама себя не в силах защитить, куда же ей еще нас выручать!
Бабо Иштван встает и, засунув руки в карманы, ходит взад и вперед по ступеньке лестницы; сдержанно усмехается.
— В такой обстановке Гудериан начал свое наступление в районе Секешфехервара и Балатона. У нас в штабе говорили, что он решил выйти на Дунай, этим поднять дух венгров, а затем нанести удар в северном направлении по тылам русских войск, наступающих на Берлин. Нилашисты воспрянули духом, особенно при первых успехах, когда был взят Секешфехервар. «Вот, — кричали они, — лучшее доказательство немецкой мощи и искренности немецкой дружбы!» Вы лучше меня знаете, чем кончилась эта последняя авантюра Гудериана… Его танки, на которые, главным образом, надеялись, завязли в грязи у озера Веленце, у некоторых же еще на исходном рубеже случились поломки, а исправные танки охотно взяли их на буксир и потянули в тыл; много танков подбили ваши бойцы из своих замечательных пушек; словом, северо-восточнее Балатона мы попали в очередной котел, опять потеряли этот несчастный Секешфехервар, потом Мор, Веспрем, Папа, Дьер. Фронт остановился на реке Ра́ба… Но что такое Ра́ба для русских, которые перешагнули Тиссу и Дунай, как ручейки! Чувствовалось приближение развязки. Я был порученцем у коменданта Шопрона генерала Рапаича и видел, как менялось его поведение. Он и войсковой генерал Тернег постепенно теряли интерес к командованию гарнизоном. Чем ближе слышался орудийный гул, тем они становились молчаливее: ни приказов, ни распоряжений — давали этим понять, что каждый может поступить по своему усмотрению. Кто уходил в лес, чтобы там дождаться русских, а кто в Австрию…
Я лично ни секунды не колебался. Как экономист и немножко политик, я понимал, что борьба с такой огромной силой, как Россия, — явная бессмыслица. Убегать в Австрию я не собирался. Есть старая венгерская песенка. Слов ее не помню, но смысл такой.: для венгерца нет жизни вне Венгрии. Я и в лес не пошел, а просто переоделся в штатское… В воскресенье первого апреля я сидел за пасхальным столом у своих знакомых на окраине города, когда вдруг вошли два русских солдата с автоматами и сказали: «Здравствуйте. Немцев нинч?»[30]. Мы обомлели от страха. Они посмотрели, улыбнулись и ушли. Так вот, подумал я, какие они, эти страшные русские, которые нас будут убивать или ссылать в Сибирь! Не успели мы опомниться, как уже слышим радостные крики на улице: «Все кончилось! На башне белые флаги!»
