Андрей Азов - Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы
14/VII 1948 г.
Кроме того: один из крупнейших работников Министерства иностранных дел СССР (имя я здесь не называю, но могу назвать в надлежащей обстановке), знающий английский язык так, как его знает не всякий оксфордский профессор, дал себе труд прочитать мой перевод «Манфреда» параллельно с подлинником и с бунинским переводом – и безоговорочно признал победу за мной.
Буквально то же проделал гослитиздатский редактор Н.В. Банников, сличивший с оригиналом и с бунинским переводом мой перевод «Каина» и пришедший к тому же выводу. А о бунинских переводах Байрона сказано в новом издании БСЭ (статья «Бунин»), что они «мастерски сделаны».
Таким образом, очевидно, что у меня и с Драмами Байрона вышло неплохо.
Далее мною был переведен весь «Чайльд Гарольд». Внутренние издательские рецензии об этой работе мне неизвестны. Уже в недавнее время, когда началась травля, этому переводу оказал яростное сопротивление редактор однотомника Байрона Израиль Миримский (в дальнейшем отстраненный от этой редактуры), опиравшийся на конкурирующий перевод Вильгельма Левика. К атаке присоединился и самозванный критический «ареопаг», именовавший себя «комиссией по качеству» и возглавленный Ревеккою Гальпериной и Эсфирью Бэр. Однако, главная редакция и редакция однотомника приняли всё таки мой перевод, который и включен в однотомник.
Таким образом, и с «Чайльд Гарольдом» я не потерпел неудачи.
ВНОВЬ СПРАШИВАЕТСЯ: правдоподобно ли, чтобы при этих предпосылках я так безнадежно провалился с ДЖ, о переводе которого я мечтал с юности и над которым работал 5 лет?
Не вернее ли предположить, что критик, так «разносящий» эту работу, вступает в противоречие с истиной?
Но ведь бывает, что данный автор вообще удается переводчику, а данная вещь – нет?
Бывает!
Но посмотрим.
О моем переводе ДЖ была внутренняя рецензия известного знатока европейской поэзии А.К. Дживелегова. Этой рецензии у меня нет, но я ее читал. Ее несомненно помнит тогдашний директор Гослитиздата П.И. Чагин, именно на основании этой рецензии, безусловно положительной и рекомендовавшей перевод к изданию, заключивший со мною договор.
Затем была еще внутренняя, весьма обширная рецензия проф. М.Д. Заблудовского, копия которой имеется у меня. Вот что он пишет:
«Шенгели мастерски выдерживает характерную для Байрона в ДЖ манеру шутливо-задушевной болтовни с читателем и, в отличие от Козлова, сохраняет прямые обращения поэта к читателю, реплики “в сторону”, замечания в скобках, – т. е. сохраняет байроновскую иронию и непринужденность, которые большей частью пропадают у Козлова.
Но самое ценное и самое главное в переводе Шенгели – его точность, причем точность, достигнутая не закланием русского языка, русского стиха или здравого смысла, а путем тщательных изысканий наиболее адэкватных образов, наиболее подходящих эквивалентов.
В смысле точности, сохранения полноты и богатства содержания подлинника и его формы перевод Шенгели значительно превосходит перевод Козлова, просто несоизмерим с ним и, насколько можно судить по образцу [вся первая песнь. – Г. Ш.], перевод в целом явится ценным достижением нашей литературы, откроет нашему читателю Байрона по новому».
20/XI 40 г.
По выходе ДЖ в «Советской книге» (№ 3, март 1948 г.) появилась рецензия Э.Е. Левонтина. Вот что он пишет:
«…его октавы живы, они дышат, передают самый дух подлинника… Лексика ДЖ поражает своим многообразием. Словарь, свойственный лирическим балладам, соседствует в романе с самыми “низкими” словами, вплоть до воровского жаргона; язык сатирического гротеска перемежается со словарем правоведа или военного специалиста. Задачей переводчика было передать такое многообразие средствами русского языка. Шенгели успешно разрешил ее… В русском тексте возникает образ Суворова, адэкватный образу подлинника… Создал ли Шенгели в конечном итоге наиболее близкий к подлиннику перевод? Мы можем ответить на этот вопрос положительно. Переводчик исследовал все компоненты подлинника: язык, острословие, фабулу, форму, отдал себе отчет в идейном назначении ДЖ и передал это средствами богатого русского поэтического языка. Успех Шенгели является успехом всей школы советского перевода».
При этом автор рецензии останавливается на частных дефектах перевода, указывает смешной ляпсус в моих примечаниях, – так что его отзыв отнюдь не состоит из «оглушительных похвал», как пишет, насилуя по обыкновению истину, Иван Кашкин (стр. 240, начало последнего абзаца).
Далее имеется обширная рецензия И.С. Поступальского (ненапечатанная). Вот что он пишет:
«Заслуги Георгия Шенгели в области стихотворного перевода чрезвычайно значительны. Тем досаднее, что многолетняя и успешная работа этого выдающегося мастера всё еще не имеет надлежащей оценки… В последнее время деятельность Шенгели вызвала ряд положительных и даже восторженных откликов… Вероятно, эти очередные книги [перевод книги Барбаруса и ДЖ. – Г. Ш.] окончательно утвердят за ним славу подлинного и заслуженного мастера… Шенгели дал максимальное приближение к подлиннику… Громадную работу должен был проделать Шенгели в отношении языка и свою задачу он решил, проявив много знаний, такта, изобретательности… Стих его – стих искушенного мастера, владеющего секретами ритма… Перевод Шенгели оставляет далеко позади, по существу хоронит, все прежние русские переводы ДЖ… Шенгели необычайно близко подошел к подлиннику в целом. Новый перевод не только высоко убедителен в плане художественном (исключая кое какие мелкие частности), но и максимально точен… Великое произведение мировой литературы теперь, с появлением перевода Шенгели, получило шансы стать для советских читателей одной из любимейших книг».
Затем последовал ряд писем.
Известный поэт Всеволод Рождественский пишет:
«Для русского читателя это, пожалуй, впервые прозвучавший голос Байрона и старые переводы этой вещи отныне не существуют».
Академик В.М. Алексеев пишет:
«С искренней благодарностью получив ДЖ и ознакомившись с мужественным, мускулистым, ловким и живым русским переводом, желал бы… [опускаю шутливое пожелание. – Г. Ш.]. Книгу кладу рядом с собой для постоянного смакования».
Проф. И.Н. Бороздин пишет:
«Хочу от всей души поблагодарить Вас за то наслаждение, которое доставило мне чтение Вашего превосходного перевода ДЖ. Наконец то это блистательное, но в то же время труднейшее и замысловатейшее произведение подлинно засверкало в русском переводе. Вы виртуозно справились с поставленной задачей. Книгу я прочел не отрываясь».
Проф. К.Г. Локс пишет:
«Это работа прямо героическая… Расточать комплименты я не стану, мелочной критикой заниматься тоже не стану. Читал я ДЖ на русском языке с большим удовольствием, как вещь адэкватную и бесспорную, и этого для меня достаточно. Я очень рад за наших читателей, которые наконец получили ДЖ в настоящем переводе».
В. А. Петрова, библиотечный работник (в Киеве) пишет:
«Наконец то я прочла ДЖ в Вашем переводе, и захотелось поблагодарить Вас. Я прочла раз вчерне и теперь перечитываю. Какая колоссальная работа! Мне всегда хотелось прочитать ДЖ. В подлиннике слишком трудно, а в переводе тоскливо. И вот сейчас есть такой перевод, как Ваш. Есть места изумительные».
21/VIII 48 г.
М.М. Несветов (подписавшийся «читатель М. Несветов») пишет:
«С удовольствием, с наслаждением читал Ваш высокоталантливый перевод ДЖ. Каждая строфа уплотнена, насыщена смелой и острой мыслью до предела. Притом высокая культура стиха и в то же время простота изложения. Прекрасная книга. Оазис».
Этим отклики читателей не ограничились.
11 марта 48 г. в ССП состоялось обсуждение перевода ДЖ. Доклад читал Э. Е. Левонтин, развивший положения своей рецензии. Вступительное слово произнес Кашкин, в туманных намеках приглашавший охаять перевод (так как полезнее-де для переводческого дела указывать на недостатки работы, а не на достоинства), за что и был высмеян И.Л. Сельвинским. Все выступавшие, кроме т. Александрова (Келлера), сказавшего несколько кислых слов о некоторых каламбурах, имеющихся в переводе, – все: И.Л. Сельвинский, А.К. Дживелегов, С.Д. Кржижановский, Е.Л. Ланн, А.М. Арго и др. – отозвались о переводе ДЖ как о большой моей удаче. Последним выступил Кашкин, в часовой речи поносивший мой перевод, но столь бессвязно (он только что вышел тогда из психиатрической больницы), что аудитория стала требовать прекращения тягостной сцены, – мне же, после моего ответного слова (где я «пощадил» Кашкина, вняв присланной мне кем то умоляющей записке), устроила овацию.
О телефонных звонках (уже упоминавшийся звонок В.М. Инбер, звонок Б.Л. Пастернака, в три часа ночи сообщившего мне, что он не может оторваться от книги, звонок самого Вильгельма Левика, сказавшего, что он не представлял себе возможности достичь такого «класса точности», – и пр.) я также не могу при данных обстоятельствах не упомянуть.
