Юрий Евич - В окопах Донбасса. Крестный путь Новороссии
Всё это я узнаю о Змее много позже, а знакомство наше в первый день началось весьма своеобразно. Первый день он был очень сердит, что в его подразделение без согласования с ним навязали какую‑то обузу — ни к чему не годных медиков. На второй день у этого доблестного воина прихватило сердце — он всегда очень сильно переживал за своих ребят, был уже весьма немолод — так что в этом нет ничего удивительного. Я измерил ему давление, дал немудреных лекарств. На следующий день он мне сказал с иронией: «Док, да ты опасный человек! Я хотел отдохнуть полчаса, а после твоих микстур проспал сутки!» Вскоре мы пойдём все вместе в боевой выход, и после этого наши отношения с командирами спецназа станут вообще прекрасными — во всяком случае, с теми, которые ходят «на передок» вместе со своими людьми.
Где бы мы ни оказались, мы старались как можно больше общаться с участниками боёв, перенимать бесценный боевой опыт. Так было и в этот раз. На весь батальон медик до нас был один — бывший ветеринарный врач, толковый и смелый, с позывным Сапёр. Он нам подробно рассказывал, как лечил народ «на нуле» травами и кореньями, что лекарств не было почти совсем никаких, как и хирургического инструмента, что осколки приходилось выковыривать штык‑ножом и так далее. С гордостью он показал свою медицинскую сумку — старого образца, ещё времён Отечественной войны, почти совершенно пустую. Из этого подробного и правдивого рассказа мы сделали один вывод: как угодно, какой угодно ценой нужно раздобыть машину «Скорой помощи», хотя бы одну, и обеспечить необходимую комплектность медицинских средств. Пустая медицинская сумка на батальон — во всяком случае, не выход.
Следующий наш день на новом месте был тихим — и благодаря этому, в полном составе остался в моих записях, так и называется «Тихий день сепаратиста».
Это был на редкость спокойный, несуетный день юного сепаратиста. Так именуют нас враги здешние, фашистские мутанты на службе гнилого Запада, вырожденцы великого российского народа, имеющие наглость называть себя «украинцами». Думаю, великие украинцы прошлого, от Гоголя до Челомея онемели бы от ужаса при виде таких самозваных «наследников».
Итак, день был тихим с самого утра: не планировалось ни выездов, ни боевой учёбы, зато нужно было пополнить запасы медикаментов и полезных в поле мелочей — пока хоть какие‑то аптеки и единичные магазины работают в опустевшем, блокадном Донецке. С этой целью и была получена увольнительная.
Многомиллионный до войны Донецк сейчас вымер. Как там в песне: «У меня ещё есть адреса, по которым найду голоса». Почти все знакомые до войны люди выехали кто куда. Ты можешь ехать вдоль главных транспортных артерий столицы шахтёрского края, мимо знаменитой Донбасс‑арены — зеркального чуда современных строительных технологий и видеть в зеркале витрин закрытых, как один, магазинов только одно лицо — отражение своего собственного. Крайне редкие прохожие — почти все ополченцы, чаще по форме, иногда в гражданке, — но мы так давно взаимодействуем здесь, что сразу узнаём друг друга: если не в лицо, то по характерной поступи, настороженности и решимости взгляда. Ополченцы — немногочисленные стражи этого заколдованного города. Дети, женщины, старики — почти все уехали, и только бойцы на улицах обеспечили им возможность эвакуироваться в Россию, не дали фашистским нелюдям ворваться в город и учинить звериную расправу над местным мирным населением. Недавно кто‑то из высоких чинов хунты, не помню точно, кто именно, проболтался: «На Донбассе полтора миллиона лишних жителей!» Что они делают с «лишними», мы уже хорошо видели на примере Одессы, Мариуполя, взятого Славянска и множества других мест. Там было продемонстрировано, что было бы с местным мирным населением, если бы не угрюмые немногочисленные ополченцы. Теперь враг, не смея вступить в открытый бой, беспрерывно «кошмарит» наш город артиллерией. Вчера вечером по моему ноуту пожилой ополченец беседовал через скайп со своей дочерью — в далёкой Самаре. Она плакала от волнения за него, он утирал слёзы от радости, что видит её, я вклинился в разговор и позволил себе похвалить этого человека, сказать, что во время крайнего выхода он, санинструктор своей роты, спас множество жизней, что дочь может им гордиться. А потом дочь со своим мужем показывали нам по скайпу видеозапись — УЗИ ещё не родившегося ребёночка, внука этого ополченца. Ребёночек возился в овале стенок матки, и смешная трогательная головка кивала в такт его перекатам. Умиление переполняло наши сердца — умиление и умиротворение при виде этого крошечного человечка, за право на жизнь которого мы все сейчас здесь воюем. Полный светлых чувств я вышел на балкон. И вдалеке, на ночном небосклоне расцвели и стали медленно снисходить на землю огромные белые грозди невиданного салюта. Это были начинённые белым фосфором снаряды «Града». Они были сброшены противником на Ясиноватую, с блокпоста которой для меня началось всё в нашем движении.
И вот теперь на улице — свежие воронки и скошенные осколками кроны деревьев медленно утрачивают свою зелень на раненом асфальте. Вдалеке уже привычно грохочут разрывы, и чудным диссонансом с ними — шарканье метлы. Пожилой, высокий и худой, угрюмый мужчина с больной ногой старательно метёт тротуар, отодвигая срубленные ветки. В этом по виду бессмысленном занятии скрыта мощь глубинного смысла: торжество порядка над хаосом, созидания над разрушением, стремления к добру и миру — над телесной немощью, болезнью и своим одиночеством. Проходя мимо, невозможно удержаться и не отдать ему воинское приветствие: я вскидываю сомкнутый кулак, и он, преобразившись, расцветает сдержанной приветливой улыбкой, поднимая над головой жилистую, изношенную трудами руку — также в кулаке, в нашем интернациональном, антифашистском приветствии.
Спокойная, скромная гордость за своих дорогих земляков разливается в душе тёплой волной. И уходит, пробитая колючим шилом телефонного звонка.
— Алло? Надя, что ты, не плачь, Надя! Как, Одесса? При каких обстоятельствах?
Высокий, всегда юморной и очень толковый боец. Одессит с соответствующим позывным. Всегда уравновешенный, спокойный, очень толковый. Когда мы спасали мирное население, он ловко водил наш бусик, не теряя оптимизма в кромешной тьме, спешке и огне пожаров. Мы договорились, что после войны едем к нему в гости. Теперь уже не поедем.
Он убит в перестрелке в районе Ясиноватского поста.
У него был перелом ноги — голеностоп. Я ему много раз говорил: «Тебе надо отлежаться! Пять недель минимум!» Он мягко, иронично улыбался над ничего не понимающим лекарем, и уже через неделю после перелома, натянув на ногу высокий берц, ловко пилотировал бусик и припрыгивая, бегал с автоматом. Если бы он послушал меня, возможно, остался бы жив.
Пустые улицы Донецка, испятнанные воронками прямых попаданий, чисто выметены. Здесь вообще происходит много того, что не может не восхищать и не удивлять. Когда «Град» ударил по домам частного сектора, раньше нас на месте обстрела были машины МЧС и пожарной службы. Чётко и быстро, невзирая на опасность новых обстрелов, мотали рукава гидрантов, тушили очаги возгорания, деловито переговариваясь в эфире. Мало того, что «Скорая помощь» не боится выезжать в места боёв и обстрелов за ранеными, — идеально работают газовщики и служба света, чинит беспрерывные обрывы и повреждения. Дорожники ремонтируют пробитое снарядами полотно, и даже пустынные улицы в центре города подметены. В поганом американском Лос‑Анджелесе, когда не стало света, полиция удрала из города, а местное население за полдня разгромило и разграбило собственный город. В Донецке уже много месяцев нет никакой милиции — она разбежалась, а частью уползла на контролируемые хунтой территории, где пополнила ряды «мародёрно‑карательных спецбатальонов». Недавно создана «полиция» из местных, кристально честные ребята, которых я знаю с первых дней движения — всего в числе десяток экипажей на огромный мегаполис. И она разрывается между борьбой с вражеской агентурой, разведчиками и диверсантами, вылазками в тылы противника, другой боевой работой — и собственно полицейской службой по охране правопорядка. Однако везде тишина и порядок, нет ни погромов, ни мародёрства, даже дворцы предавших свой народ и сбежавших в Киев олигархов, на чьи деньги сейчас идёт убийство мирных жителей, сияют нетронутыми окнами. В довершение этих размышлений, прямо сейчас, на совершенно пустынном проспекте, где на сотни метров не видно ни одного автомобиля, ни единого прохожего — а уж никакого ГАИ не существует и в принципе нигде, каждая одиночная подъезжающая машина исправно останавливается на красный сигнал светофора и терпеливо ждёт сигнала зелёного. И так делают постоянно и всегда — исключение составляют лишь летящие колонной в бой машины ополченцев, но у тех имеются уважительные причины.
